Морской лорд - Вирджиния Кантра

— Несомненно.

— Тебе нравилось учиться у отца? Или было одиноко без других детей?

Конн нахмурился. Никто не задавал ему подобного вопроса. Его никто бы не посмел задать. Он не говорил о себе или о том, что потерял или что любил. Особенно он не говорил о своем отце.

Он мрачно посмотрел сверху вниз на женщину рядом с ним, идущую длинными, свободными шагами. Теперь, когда беседа сконцентрировалась на нем, она оживилась, даже стала привлекательной, ее спокойное лицо светилось воодушевлением.

Интересоваться, было ее работой, так она сказала. Должно быть, это также было в ее характере.

Тогда почему до этого она ушла в себя? Ей так неприятно внимание? Ее уловка с опусканием ресниц и наклоном головы делала ее практически незаметной.

Как по волшебству.

Но это не было волшебством, — напомнил себе Конн. Она была человеком. Она не смогла бы понять его и его потребности.

— Я никогда не был одинок, — сказал он.

— Тогда, вы с отцом должны быть близки, — заметила она.

— Не особенно, — холодно сказал Конн.

В ее нежно-зеленых глазах отразилось смущение.

— Но если он учил тебя …

— Я не видел отца много лет.

Столетия, если бы он обращал внимание на такие вещи. Чего он не делал.

— Он отказался от всех претензий на любовь и преданность — или на трон — когда отказался от нас.

— Нас? — мягко уточнила она

Он раздраженно посмотрел на нее.

— Мой народ.

— Твою семью.

Он молчал.

— Это трудно, — сказала она. — Говорить о родителях, которые уходят. Я имею в виду, что скучаю по матери, хотя я даже не помню ее. Я была ребенком, когда она ушла.

Конн нахмурился. Она сочувствует ему? Он был селки, одним из Первых созданий. Он не нуждался в ее жалости.

— Я слышал об этом.

Она резко повернула голову.

— От твоего брата, — сказал он.

Ее лицо прояснилось.

— Верно. Давно вы знакомы?

С момента превращения Дилана, когда ему было тринадцать, и Атаргатис обнаружила, что ее старший сын селки. Она вернулась с ним в море, оставив свою человеческую семью.

Год спустя она умерла, попав в ловушку в рыбачью сеть и утонув, а Конн стал опекуном Дилана в Убежище.

— Достаточно давно, — сказал Конн.

Туман капал с деревьев, подобно слезам. Дома становились меньше и отдаленнее. Ржавые машины и множество ловушек на лобстера были разбросаны во дворах, подобно обломкам на дне океана.

— Ты когда-нибудь встречался с ней? — неожиданно спросила Люси. — С моей матерью?

— Да.

— Какой она была?

Неудовлетворенной, вспомнил Конн. Она была несчастной из-за жизни, к которой вернулась и от которой ушла. Вдали от магии Убежища, в человеческом обличие, селки старели так же, как люди. Года на земле медленно тянулись для Атаргатис, делая волосы грубыми, изнашивая ее душу, оставляя морщины в уголках глаз. Но она по-прежнему была селки, по-прежнему привлекательной, по-прежнему…

— Красивой, — сказал он

— И это все? Просто красивая?

Что она хотела, чтобы он сказал? Она не была такой, как ее мать, которая ее бросила. Не селки. И даже не красавица. Привлекательной, возможно, с ее худым, спокойным лицом и игривым изяществом, но …

— Красивая и печальная, — сказал Конн. — Возможно, она сожалела, что оставила вас.

— Возможно, — с сомнением сказала девушка.

— Ты можешь спросить у брата.

— После двадцати трех лет? — Неожиданный юмор осветил ее глаза. — Не думаю.

— Тогда, у отца.

— Мы не говорим о ней. — Ее плечи напряглись. Она уставилась прямо вперед на темнеющую дорогу. — В действительности мы о многом не говорим.

Ее оберегали, — подумал он. Гораздо удобнее задавать вопросы о нем, чем предложить что-нибудь от себя.

Он вспомнил о той позиции, которую она заняла в ресторане, наблюдатель в своей собственной семье.

Изолированная.

Уязвимая.

Он мог бы использовать это, подумал он.

— Ты можешь говорить со мной, — сказал он.

Люси открыла входную дверь, неприятно осознавая, что Конн стоит на крыльце у нее за спиной. Ладони стали влажными. В желудке все затрепетало. На мгновение она вернулась в пятый класс, когда боялась привести домой друга после школы.

Дверь со скрипом открылась.

— Папа?

Ответа не было.

Желудок расслабился.

Обнадеживающий аромат мяса и овощей, которые она утром бросила в крокпот, нахлынул, приветствуя ее, и почти маскируя запахи от старого и затхлого ковра.

Из колледжа Люси вернулась с ведром чистящих средств и руководством по ведению домашнего хозяйства, словно чистая кафельная плитка могла придать блеск их жизни, будто она могла стереть вместе с пылью все плохие воспоминания.

Может быть, ее усилия не смогли компенсировать годы беспорядка и пренебрежения к треснувшему винилу, тесному пространству и плесени, которая таинственно проросла у подножия лестницы. По крайней мере, полы у нее были чистыми.

Конн последовал за ней, она прошла мимо темной гостиной, щелкнув выключателем при входе. Он остановился в центре ее чистого кухонного пола, разодетый, неуместный, темный и дикий. Сердце ее колотилось. Она задержала дыхание, как если бы он снова проделал трюк высоси-весь-кислород-из-комнаты.

Он не двигался, просто стоял, по-прежнему, сцепив руки за спиной.

— Где твой отец? — спросил он.

Она схватила ложку и приподняла крышку крокпот, надеясь, что он не заметит ее горящих щек.

— Вышел, — сказала она, помешивая.

Конн взглянул в потемневшие окна.

— Уже поздно тянуть ловушки.

Он знал, что ее отец был охотником за лобстерами. Люси сжала ложку. Что еще он знает?

— Мой отец у воды уже в пять утра. Чаще в четыре. Он разгружается и делает свои дела в кооперативе.

Довольная тем, что ни рука, ни голос не дрожали, она положила ложку на столешницу.

— Затем он идет в бар при гостинице и пьет до тех пор, пока они не перестанут его обслуживать.

Она аккуратно накрыла горшок крышкой и повернулась лицом к Конну, спиной к столу, вздернув подбородок.

— Ты голоден?

Молчание, краткое и напряженное, завибрировало между ними.

Своими серебристыми, непроницаемыми глазами Конн изучал ее лицо.

— Да. Спасибо. Пахнет вкусно.

Она почти упала от облегчения и разочарования.

А чего она ожидала?

Что он сказал бы, что он сожалеет о ней, о ее алкоголике отце, о ее паршивом детстве?

Что он сметет ее с ног и увезет, как принц из сказки?

Дура, дура.

Она не искала сочувствия. Или спасения. Особенно от какого-то незнакомца с холодными глазами, который скрутил ее внутренности в узлы.