Двор халифов - Хью Кеннеди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Принцессы Аббасидов имели привилегированный статус, но их жизнь была очень серьезно стеснена требованиями этикета и социальных обычаев. В большинстве случаев мы не знаем об этих женщинах ничего, кроме их имен, но одна из них, Улайя бинт Махди (777–825) стала настолько известной поэтессой, что некоторая биографическая информация о ней появилась в «Книге Песен».
Мать Улайи, Макнула, была одной из самых привлекательных девушек-рабынь в Медине; она обладала прекрасными чертами лица. Хотя некоторые критики утверждали, что у нее слишком маленький зад, у псе была прекрасная грудь и великолепная фигура, которую она умела показать в выгодном свете. Она произвела большое впечатление на Махди, и Хайзуран говорила, что не было другой женщины, которая стоила бы ей стольких тревог.
Похоже, что Улайя была единственным ребенком Макнуны, и когда выросла, то стала одной из лучших поэтесс и певиц своей эпохи. У нее была врожденная отметинка на лбу, поэтому она изобрела особую повязку, усыпанную драгоценными камнями, чтобы прикрывать родинку.
Улайя жила, зажатая в тисках противоречий своего положения. Говорят, она была религиозна и много времени проводила в молитвах и изучении Корана. Поэзия и песни были ее единственной радостью — но она, как сообщают нам источники, не пила вина и пела лишь в периоды месячных, когда женщинам запрещалось молиться. Как она говорила, «Аллах ничего не запрещает, не давая возможности делать что-либо другое взамен»; еще она говорила, что Аллаху не придется прощать ей грехи, потому что ее поэзия — это всего лишь игра{357}.
Однако ее творческое отношение к ограни честям исламских законов не разрешило более фундаментальной двусмысленности ее положения. В таланте Улайи как поэта сомнений ни у кого не имелось: она могла сохранить свое лицо рядом с величайшими мастерами того времени, Ибрахимом аль-Мосули и Ибрахимом ибн Махди. Но в отличие от них, она не имела права выйти на открытую аудиторию. Ее отношения со сводным братом Гаруном складывались, с одной стороны, из его любви к ней и истинного обожания ее поэзии, а с другой — из его ревностного ограждения чести женщины своей семьи и глубоко спрятанною ощущения, что женщине такого происхождения не подобает сочинять стихи, которые уходят в народ, даже если она сама никогда не появляется на публике. Несмотря на подобную напряженность, они, похоже, были искренне привязаны друг к другу. Во время своей последней поездки в Хорасан в 809 году Гарун пригласил сестру сопровождать его, по она очень тосковала по Ираку, и он позволил ей вернуться. Когда он умер, ее захлестнуло горе{358}.
Улайя бипт Махди могла иметь аудиторию только на семейных вечерах. Певица Хариб, которой, хотя она и женщина, позволялось присутствовать на подобных мероприятиях, описала один день, проведенный с Ибрахимом ибн Махди, Улайей и их братом Якубом, который прекрасно играл на замаре — духовом инструменте, немного похожем на гобои. Улайя начала первой, спев одно из собственных сочинений, а Якуб аккомпанировал ей; затем свое пел Ибрахим, потом Якуб снова играл на замаре. Хариб говорила потом: «Я никогда прежде не слышала ничего, подобного их пению, и уверена, что никогда более не услышу»{359}.
Свидетелем другого такого же вечера оказался один из сыновей Гаруна, Абу Ахмед. Ои попал на него вместе со своим братом, халифом Мамуном, и двумя дядями, Мансуром и Ибрахимом, сыновьями Махди. Через некоторое время Мамун сказал Абу Ахмеду: «Можешь встать и уходить, если хочешь». Тот так и хотел сделать. Но, оглянувшись, увидел, что занавес со стороны женской половины поднят. Почти немедленно он услышал самые чарующие голоса. Его брат, халиф, повернулся к нему и объяснил, что Абу Ахмед слышит свою тетку Улайю, которая поет с его дядей Ибрахимом{360}.
Даже до следующего поколения дошло ощущение неловкости от ее достижений. Один из внуков халифа Хади, Мухаммед ибн Исмаил, описал{361}, как он присутствовал на встрече халифа Му-тасима с несколькими поэтами. Были пропеты несколько строк из Улайи, и халиф спросил, кто сочинитель. Повисла неловкая тишина, пока Мухаммед не выпалил, что строки принадлежат Улайе. Он сразу же понял, что совершил ошибку, и халиф умышленно проигнорировал эти слова. Но Мухаммед все же счел нужным исправить ситуацию, повторив, что он, как и халиф, тоже является племянником поэтессы и поэтому разделяет любой позор, который мог бы обрушиться за родство с женщиной, чья поэзия вышла на публику.
Особая проблема была связана с любовными стихами. Для поэта, конечно, было важно иметь предмет любви. Для мужчины, пусть даже члена правящей семьи, в этом не имелось серьезной проблемы — в качестве объекта воздыхания ему подошла бы любая женщина; но для дамы с высоким социальным статусом такие стихи вызвали бы все возможные скандальные кривотолки. Даже полностью воображаемый возлюбленный вызвал бы предположения, что за вымышленным героем существует какой-то реальный прототип. Улайя решила направить свои чувства на хадима по имени Высокий. Весь смысл здесь зависел от интерпретации слова ходим. Первоначально оно обозначало просто слугу-мужчину — но ко времени Улайи значение этого термина сузилось до слуги-евнуха. К девятому веку слово ходим уже совершенно определенно означало именно евнуха. Таким образом, выбрав евнуха в качестве возлюбленного, Улайя могла писать любовную лирику и избежать при этом скандала.
Жизнь Улайи была полна парадоксов. С одной стороны, она была талантливой женщиной, которая жила в богатой и комфортной обстановке, имела хорошее образование и могла просто позволить себе «купить» стихи у Исхака аль-Мосули за 40 000 дирхемов, пригрозив ему смертью, если когда-нибудь он проболтается, что это стихи не ее{362}. Когда она заподозрила, что управляющий ее имением ведет с ней нечестную игру, то приказала его бить и позорить, пока не собрались соседи и не сказали ей, что на самом деле он честный человек, и ему можно доверять{363}. С другой стороны, ее жизнь протекала в подобии золотой клетки: тот же Исхак аль-Мосули мог слышать ее пение, но лишь из-за занавески, даже не имея возможности видеть ее. Стихи Улайи часто оставались анонимными для других, потому что она не могла показаться на людях. Есть что-то невыразимо
