«Если», 2000 № 07 - Марина и Сергей Дяченко

— Тогда я понял, что ты обязательно явишься.

Он опустил голову, вздохнул, потом выпрямился, звеня доспехами.

— Завтра за мной прибудет корабль. Я покину твою планету…

Этого Дуан не ожидал.

— Как?!

Голос Кора был, как наждачная бумага для его натянутых нервов.

— Очень просто. Я отозван. Взрывы и разрушение порталов — не совсем то, чего от меня ожидало начальство. Мне нашли замену. — Кор улыбнулся. — Не тревожься за меня, Дуан. Я верну все, чего лишился. Мне случалось падать еще ниже и снова возрождаться.

Дуан выпрямился в полный рост. Ружье в руках придавало уверенности, он уже не чувствовал себя букашкой в присутствии рослого драконианца.

— Ты н…никогда не покинешь эту планету. — Слезы снова хлынули из глаз, потекли по щекам, оставляя борозды в шерсти.

Наместник простер руки. Его глаза излучали печаль.

— Она была мне женой.

— Что?!

Кор склонил серебристую голову.

— Я говорю о Руэнн. Я женился на ней несколько месяцев назад. Империя никогда не признала бы этот брак, зато Руэнн была счастлива. Я уже строил для нее дом на далекой планете, так далеко от центра Империи, что там никто ничего не узнал бы. — Он уронил руки и отвернулся к окну, вернее, к зияющей дыре, где уже теплились первые признаки зари. — К счастью, она погибла при первой волне взрывов и не увидела, как ее и мой народы не щадят друг друга.

Его золотые глаза со зрачками-щелочками росли в темноте, пока не заслонили весь мир.

— Понимаешь, мой друг? Ты убьешь меня, отомстишь за жену, а потом сам будешь уничтожен моими людьми, либо медленно угаснешь от голода. Мы останемся неразлучны даже после смерти.

Они спустились с небес, как боги. Чудовищные птицы с сияющими на солнце, устрашающими коническими телами, с широкими крыльями. Они затмили солнце — вселяющие ужас и одновременно тревожно знакомые. Никто из живущих не помнил первого появления пришельцев, когда их и впрямь приняли за богов. Никто не помнил седую старину, когда Ирдел еще не жил под властью завоевателей из других миров. В изумлении и ужасе те, кто твердил, что боги мертвы, смотрели на пришельцев, в последний раз выходящих из чрева железных птиц.

Империя взялась насаждать порядок железной рукой. Базарная площадь была снесена, началось возведение цитадели, ощетинившейся современным оружием. Коллективные фермы были обнесены высокими стенами, солдаты стерегли подступы, готовые открыть стрельбу. Запуганные ирделиане собрали под дулами лазеров остатки древних руин в контейнеры, чтобы их смогли изучить лучшие умы Империи. Губернаторский дворец, залитый кровью и закопченный, был сравнен с землей, а на его месте была воздвигнута статуя драконианского императора — символ власти и гордыни Империи. Когда зарядили дожди, статуя заплакала вместе с поверженным городом.

Никто не обратил внимания на маленькую железную птицу, взмывшую в небо одновременно с появлением новых крылатых монстров. Двое стояли у иллюминатора, прощаясь с оставшейся внизу планетой. Оба чувствовали невыносимую грусть и раскаяние. Один перестал был правителем, другой — подданным, но оба не обрели свободы, хотя и были освобождены. Древний портал разверзся, зияя неразрешимой загадкой. Тот, кому нельзя было остаться, нетерпеливо устремил взгляд золотых глаз в бесконечность пространства. В его голове роились честолюбивые планы. Другой, кому нельзя было улетать, вбирал темными глазами чудо Вселенной. Ему была дарована надежда на покой.

Владимир Михайлов

ХОЖДЕНИЕ СКВОЗЬ ЭРЫ

Писатель Владимир Дмитриевич Михайлов в представлении не нуждается: его книги давно вошли в «Золотой фонд» отечественной фантастики. А вот о его жизни известно немногое: до сих пор автор не очень любил рассказывать о своей судьбе. Меж тем жизнь и творчество Михайлова причудливо сплетены друг с другом; познакомившись с воспоминаниями фантаста, читатели гораздо лучше поймут его произведения.

Я родился весной 1929 года. В советской истории этот год получил название «года великого перелома». Для меня он действительно стал таким: все время меня не было, а тут вдруг оказался.

Шел двенадцатый год революции. В то время, говоря «революция», подразумевали Октябрьскую. В отличие от всяких там буржуазных, она была социалистической и потому единственно правильной. Шел ее двенадцатый год, и жизнь могла казаться людям более фантастической, чем любая литература. Мы жили в ощущении непрерывного развития. И были уверены в великолепии будущего.

Таков был воздух моего детства. Потому что я родился в очень партийной семье. Мои родители воевали на фронтах гражданской. Интересы страны тесно сплетались с нашими семейными. Все мы верили, что это — наша страна, а не царство Политбюро.

Ко времени моего рождения отец работал председателем Сокольнического райисполкома Москвы, но вскоре был переброшен, как тогда говорилось, на производство: возглавил строительство Ярославского резино-асбестового комбината, одной из крупнейших строек того времени. Вскоре публично поспорил со Сталиным, и это сильно повлияло на его дальнейшую карьеру.

Мать работала завсектором в отделе пропаганды и агитации МК партии — Московского обкома, которому тогда подчинялась и Московская городская партийная организация. Последовательно выполняя линию партии, оба они оказались арестованными в 1938 году. Мать все подписала, уже на первом допросе лишившись зубов, получила пятнадцать лет с последующим вечным поселением, срок отбыла, а уже перед «поздним реабилитансом» вернулась в Москву и в свое время была по всем статьям реабилитирована. Отец же, человек железной воли и мужества, не признал и не подписал ничего, и по известному приказу Берии был отпущен, просидев под следствием год. Больной и изуродованный, он смог прожить еще пять с лишним лет: размещал эвакуированные авиазаводы в Новосибирске и Бердске, а затем восстанавливал два завода, самолетный и моторный, в Воронеже и в 1944-м умер от туберкулеза.

Я пишу тут об этом потому, что не исключаю: именно осознанное со временем расхождение между обещанным, верившимся и тем, что получилось на самом деле, подтолкнуло меня к фантастике. Дух надежд и мечтаний, возможно, подсознательно заставлял думать о том, чего не было на самом деле. Думать, а затем и писать.

Я решил стать писателем, когда мне было семь лет. До сих пор четко помню, как это случилось. Я куда-то шел — просто гулял, наверное — по родному Большому Балканскому переулку, и вдруг эта простая мысль пришла мне в голову. Она показалась такой естественной, что я сразу в нее поверил. До того я считал, что должен стать моряком, хотя море впервые увидел только через два года после этого события. Это желание пришло из книг, которых я к тому времени уже прочитал довольно много: читать начал, когда мне было три с небольшим, и первый свой роман — фантастический — я начал писать лет, наверное, в девять, сразу же после того, как одолел роман Григория Адамова «Победители недр». Написал, помнится, странички четыре в обычной школьной тетрадке. В один присест. На этом начался и почти закончился первый этап моей литературной карьеры. «Почти» — потому, что один законченный короткий рассказ я вскоре все-таки написал, на сей раз подражая уже не Адамову, но Александру Грину. Мои приятели-сверстники серьезно обсудили рассказ и сделали замечания. То была первая встреча с критикой. На замечания я не обиделся, как не обижаюсь на них и сейчас. Правда, тогда мне еще не было известно изречение великого остроумца: «Критик — это человек, который объясняет мне, как бы он написал мой роман, если бы умел писать романы».