Смертная чаша весов - Перри Энн

– Почему? – быстро спросила медсестра. – Если герцогиня была намерена во что бы то ни стало отстоять независимость страны, почему бы не согласиться на возвращение Гизелы? Она не любит ее, это все можно понять, однако все остальное – просто абсурд! Королевы не убивают своих подданных из-за неприязни к ним. Только не в наши дни. Будет трудно объяснить это присяжным… Какой ужас!

– Все дело в наследнике, – сказал детектив. – Если б кронпринц отказался от Гизелы… или в случае ее смерти снова женился, предпочтительно на богатой женщине из именитой влиятельной семьи, это могло бы объединить силы в стране. А появление наследника только укрепило бы положение правящей династии. Не знаю… но, возможно, герцогиня претендует на трон всей Германии! Тщеславия ей не занимать…

– О!.. – Потрясенная Эстер больше ничего не могла вымолвить. Когда она повернулась к Рэтбоуну, он увидел на ее лице смятение и испуг. Женщина инстинктивно придвинулась к адвокату поближе, словно хотела поддержать и защитить его. Однако через мгновение она уже с вызовом смотрела на Монка.

– Каким образом в этом могла быть замешана Зора? Неужели ей что-то стало известно о заговоре?

– Не говори глупостей! – сердито остановил ее сыщик. – Зора – истая патриотка, ей близки идеи независимости. Она сама вполне могла бы быть участницей заговора, если уж на то пошло.

– Теперь я верю, что это так и есть! – Голос Эстер был полон ядовитого сарказма. – Вот почему, когда все провалилось и вместо Гизелы умер Фридрих, она решила привлечь внимание к версии об убийстве. Это, мол, не естественная смерть, как все были бы рады верить, а убийство! Она сама хочет покончить самоубийством, но смелости не хватает спустить курок! Или же она переметнулась на сторону противника и хочет теперь предать гласности все, что знает? – Мисс Лэттерли красноречиво вскинула брови; голос ее становился все жестче, что говорило о той боли разочарования, которую она испытывала. – Или еще эффектнее: она двойной агент. Перешла на другую сторону и, совершив убийство, хочет погубить партию независимости, заявив, что действовала от их имени и готова теперь пойти за это на виселицу!

Монк уставился на Эстер с явной неприязнью.

Рэтбоун немного помолчал, но внезапно пришедшая ему в голову мысль заставила его резко повернуться к Уильяму.

– Возможно, это не так уж нелепо, как кажется на первый взгляд! – горячо поддержал он Эстер. – Что, если все действительно провалилось? Вот почему Зора выдвинула обвинение, которое, как она сама знает, невозможно доказать! Ей нужно заставить власти провести расследование, чтобы открыть правду. Ради этого она готова пожертвовать собой, если это как-то поможет ее стране. – Речь его все убыстрялась. – Возможно, она знает, что борьба за независимость тщетна и приведет не к победе, а к войне, разрушениям, ужасным потерям и, в конце концов, закончится слиянием земель, но уже не союзников, а победителя и побежденного бунтаря, который будет покорен, а его национальная особенность, обычаи и культура погибнут. – Оливеру казалось, что эта мысль с каждым словом обретает рациональные очертания. – Разве Зора не из тех идеалистов, которые способны на такой поступок? – Он посмотрел на Уильяма, словно ожидая от него ответа.

– Зачем ей это делать? – медленно спросил сыщик. – Фридрих мертв. Что бы теперь ни случилось, он никогда уже не вернется в герцогство Фельцбург. Если она или кто-то из партии воссоединения убил его, чтобы помешать возвращению на родину, она уже достигла своей цели. Зачем ей еще что-то? Почему нельзя просто почивать на лаврах?

– Потому что кто-то другой может перехватить знамя победы, – возразил Рэтбоун. – А такой человек, должно быть, есть… недостаточно хороший, но может подойти. Это на какое-то время дискредитирует партию. Пока удастся создать новую партию и забудется позор разоблачений, объединение земель станет свершившимся фактом.

Эстер обеспокоенно смотрела то на одного из своих друзей, то на другого.

– Разве Фридрих собирался вернуться? – спросила она.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Адвокат вопросительно взглянул на детектива.

– Он собирался?

– Не знаю! – Монк смотрел на замершую перед ним пару – Оливер и Эстер стояли так близко друг к другу и совсем закрыли от него огонь камина. – Но если вы хотя бы на полшага приблизились к правде и будете и далее делать свое дело умело и, главное, профессионально, вы найдете ответ. Кто-нибудь, даже сама Зора, постарается, чтобы вам это удалось!

* * *

Однако утром следующего дня, войдя в здание суда, Рэтбоун не чувствовал себя успокоенным и уверенным. Если Зора и скрывала что-то от него, преследуя свои цели, какими бы они ни были, ее бледное застывшее лицо не выдавало этого.

Она заняла свое место за столом защиты, а Оливер все еще стоял в нескольких шагах от этого стола, когда к нему подошел Харвестер. Когда он не выступал перед присяжными, то в обычном общении выражение его лица было вполне благожелательным. Если б Рэтбоун не знал Эшли, то принял бы его за человека миролюбивого и доброго, несмотря на суровость черт, которые можно было бы посчитать капризом природы.

– Доброе утро, – ответил адвокат Зоры и заставил себя улыбнуться. – Ведь дело еще не закончено.

– Да, не закончено. – Харвестер покачал головой и тоже улыбнулся. – Я угощу вас самым роскошным ужином, какой только можно представить себе в ресторанах Лондона, когда все это закончится. Что заставило вас, черт побери, взяться за это дело?

С этими словами он отошел и сел на свое место. Минуту спустя появилась Гизела в новом траурном наряде, столь же изысканном, что и вчерашний, только теперь изящное черное платье было отделано мехом у ворота и на запястьях. Принцесса так и не взглянула в сторону Зоры, и казалось, что она даже не подозревает о ее присутствии. Лицо у нее было непроницаемым.

По губам графини фон Рюстов пробежала улыбка, которая тут же исчезла.

Судья, потребовав тишины, открыл заседание суда.

Харвестер встал и пригласил очередного свидетеля. Это была графиня Эвелина фон Зейдлиц. Она легко и грациозно заняла свое место, шумя серыми, отороченными черным, юбками. Ей удалось быть печальной, чтобы ее вид соответствовал происходящему, но не совсем в трауре, и по-прежнему женственно прелестной. Этой даме стоило немалого труда казаться скромной и вместе с тем произвести впечатление и не остаться незамеченной.

Рэтбоун тут же отметил, что она хороша собой, а вскоре понял, что его мнение разделяют и присяжные. Он прочел это на их лицах, увидев, как они ловят каждое ее слово и, конечно, верят ей.

Эвелина рассказала суду о том, как в Венеции и Фельцбурге до нее впервые дошли слухи об обвинении графини фон Рюстов.

Харвестера не слишком интересовало, что об этом говорили в Венеции, и он уточнил лишь два факта: поверил ли кто-нибудь в этот слух, или же тот был принят как абсурдный. Затем Эшли быстро перешел к вопросам о том, как к этому отнеслись в герцогстве Фельцбургском.

– Конечно, об этом много говорили, – ответила на его вопрос Эвелина, глядя на него широко открытыми карими глазами. – Такие слухи бесследно не исчезают.

– Разумеется, – криво улыбнувшись, ответил адвокат. – Когда эти слухи пересказывались, с какими, по-вашему, чувствами это делалось? В них поверили? – поинтересовался он, однако, заметив реакцию Рэтбоуна, тут же с едва заметной улыбкой поправился: – Пожалуй, я лучше поставлю вопрос иначе. Вы слышали, чтобы кто-то поверил в справедливость обвинения или повел себя так, что дал повод считать, будто он в это верит?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эвелина стала серьезной.

– Я слышала, что некоторые люди восприняли это с удовольствием и передавали слухи другим, но уже не как предположение, а как достоверный факт. Слухи обрастают небылицами, особенно когда их распространяют враги. А враги принцессы получили от этого огромное удовольствие.

– Вы говорите о тех, кто находится в Фельцбурге, графиня?

– Конечно.

– Но принцессы не было там целых двенадцать лет, и она едва ли когда-нибудь туда вернется, – подчеркнул Харвестер.