Смертная чаша весов - Перри Энн

– Вам никогда не приходила в голову мысль, мадам, что вашего мужа могли убить по политическим мотивам? – спросил он. – Возможно, это связано с борьбой вашей страны за независимость…

– Нет… – В голосе принцессы появились нотки удивления. Она хотела что-то добавить, но взгляд Харвестера остановил ее.

Рэтбоун заставил себя улыбнуться, словно симпатизировал ей.

– Зная, насколько глубоко ваше чувство, теперь, когда может возникнуть такая вероятность, я не думаю, что вы оставите мой вопрос без ответа. Разве вам, больше чем кому-либо, не хочется, чтобы преступник был найден и заплатил за свое злодейское преступление?

Гизела безмолвно смотрела на него своими огромными глазами, и Оливер впервые услышал в зале ответный одобрительный шумок на свои слова. Кое-кто из присяжных даже кивнул.

– Это, бесспорно, будет сделано, – сам ответил на свой вопрос Рэтбоун. – Я обещаю вам, мадам, – тут он выразительно обвел рукой зал, обращаясь уже ко всем, – суд сделает все возможное, чтобы узнать правду в ее мельчайших подробностях и объявить о ней во всеуслышание. – Он поклонился принцессе, как кланяются коронованным особам. – Благодарю вас. У меня больше нет вопросов.

Кивком поблагодарив также Харвестера, сэр Оливер вернулся на свое место за столом защиты.

Глава 10

– Ваши газеты, сэр, – сказал лакей, подавая Оливеру за завтраком почту. Сверху лежала газета «Таймс».

У Рэтбоуна заныло под ложечкой. Вот она, оценка общественного мнения. В этой стопке газет находилось то, с чем он, по сути, борется, но с чем встретится завтра же в суде и будет встречаться еще не раз.

Но это еще не вся правда. Все будет тянуться дольше, чем он думал, и в памяти людей его имя теперь навсегда будет связано с этим процессом.

Адвокат открыл «Таймс» и пробежал глазами ее страницы в поисках судебной хроники. Она должна быть здесь. Пресса не может игнорировать такой шумный процесс. За ним следят все в Европе.

А, вот он! Чуть не пропустил, потому что в заголовке не увидел имени Гизелы или Фридриха.

«Трагический случай – или убийство?» – гласил заголовок. Дальше шел репортаж о снятии показаний в суде, и во всем тексте чувствовалась явная симпатия к принцессе Гизеле. О ней было написано много – о ее бледном лице, необыкновенной выдержке и достоинстве, о том, что она никого не винила и не собиралась играть на чувствах толпы. Рэтбоун чуть не разорвал газету в клочья. Руки его дрожали от гнева. Гизела отлично сыграла свою роль! То ли случайно, то ли обдуманно, она проделала все безукоризненно. Ни одна актриса не могла бы сравниться с нею.

В репортаже упоминалось и об Оливере: о том, как он осторожно оценил ситуацию, назвав ее безнадежной. И это была правда, хотя юрист и не подозревал, что его сомнения столь очевидны. Но несмотря ни на что, репортаж вселил в него надежду, так как заканчивался он убеждением, что правда о смерти принца Фридриха будет сказана.

Рэтбоун дочитал колонку до конца, чувствуя, как пересохло у него во рту и участился пульс. Там было все: политический анализ противостояния по вопросам независимости и воссоединения, интересы сторон, риск войны, разногласия во фракциях, борьба за власть, идеалистические иллюзии и даже аналогия с революциями в Европе 1848 года.

Заканчивался репортаж похвалой в адрес британской правовой системы и пожеланием ей выполнить свой долг и воспользоваться данной ею для этого почетной возможностью. Автор репортажа писал, что она должна раскрыть перед всем миром правду о том, умер ли принц Фридрих в результате несчастного случая или на английской земле было совершено убийство королевской особы. Справедливость должна восторжествовать, а для этого необходимо знать правду, какой бы неприятной она ни была для некоторых лиц. Подобное ужасное преступление нельзя держать в тайне ради того, чтобы кто-то, кем бы он ни был, избежал неприятностей.

Сэр Оливер отбросил «Таймс» и взял другую газету. Тон ее был совсем иным. Она сосредоточила свое внимание на чисто человеческом аспекте и снова повторила свой призыв не забывать в пылу споров о том, было ли совершено убийство, и политической полемики о том, что слушается дело о клевете. Убитая горем женщина, трагическая и благородная, была обвинена в одном из самых ужасных преступлений. Суд существует не только для того, чтобы доказать правду и изобличить то зло, которое может нанести вред десяткам тысяч граждан, но и для того, чтобы прежде всего защитить права и доброе имя невиновного. Это единственный орган, куда может обратиться несправедливо обвиненный человек, и в цивилизованном обществе он имеет абсолютное и святое право рассчитывать на защиту.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Харвестер не мог бы написать лучше, если б вздумал это сделать.

Рэтбоун сложил газету, чувствуя, как понемногу трезвеет. Он только начал свою защиту. Он сделал лишь первый шаг, не более.

Адвокат принялся за завтрак в состоянии полного недовольства собой. С утренней почтой он получил также короткое письмецо от лорда-канцлера.

Дорогой сэр Оливер!

Хочу поблагодарить вас за такт, с которым вы начали это трудное, полное испытаний дело. Будем надеяться, что под тяжестью доказательств ваша несчастная подзащитная согласится наконец снять свое обвинение.

По просьбе некоторых лиц во дворце, серьезно заинтересованных в продолжении дружеских связей с Европой и особенно с нашими кузенами в Германии, еще раз прошу вас помнить о деликатности ситуации. Я уверен, что вы сделаете все, дабы не допустить, чтобы ваша подзащитная затронула хотя бы намеком честь и достоинство правящей династии Фельцбурга. Разумеется, я ответил заинтересованному высокому лицу, что подобные опасения лишены основания.

Желаю вам всяческих успехов в решении этого прискорбного дела.

Ваш…

Лорд-канцлер подписался только именем, не указывая своего титула и звания.

Рэтбоун положил письмо на стол. Пальцы его дрожали. Есть ему расхотелось.

* * *

Харвестер начал день в суде с того, что пригласил в качестве свидетеля доктора Галлахера. Оливер гадал, сделал бы он это, если б в суде не возникло подозрение об убийстве. Возможно, Эшли, предвидя реакцию прессы, решил подстраховаться. Взглянув на него, Рэтбоун, однако, не заметил, чтобы его соперник особо волновался. Хотя Харвестер был отличным актером…

Доктор Галлахер, наоборот, выглядел очень растерянным. Взбираясь на свидетельское место, он споткнулся на последней ступеньке и удержался на ногах, лишь ухватившись за край трибуны. Представ перед присяжными, врач откашлялся и произнес присягу. Рэтбоуну невольно стало жалко его. Он представил себе, как бедняга нервничал, когда лечил такую высокую особу, как принц. Это был тяжелый случай, и Галлахер, видимо, знал, что потеряет своего пациента и его будут винить в том, что он не сотворил чуда. Его, должно быть, окружали растерянные и испуганные люди, и рядом не было коллег, с которыми он мог бы посоветоваться, как это было бы в больнице. Теперь же он, должно быть, и принял всю ответственность на себя, а если речь пойдет о вине, то примет и ее тоже.

Медик был бледен, и лоб его покрыла испарина.

– Доктор Галлахер, – начал весьма решительным и серьезным видом Харвестер, выходя вперед. – Мне очень жаль, сэр, что пришлось потревожить вас, но вы, очевидно, знаете о том обвинении, которое касается причин смерти принца Фридриха, выдвинутом то ли по злому умыслу, то ли в результате искреннего заблуждения. Поскольку обвинение было предъявлено публично, мы не можем не ответить на него. Мы должны узнать правду, и в этом нам помогут ваши чистосердечные показания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Галлахер, начав было говорить, вдруг сильно раскашлялся. Вынув белоснежный носовой платок, он прикрыл им рот и с трудом подавил кашель, и даже после этого продолжил держать платок в руке.

– Бедняга, – неожиданно прошептала Зора Рэтбоуну. Это были первые слова, которые она позволила себе сказать о свидетелях.