Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Кремля я покинул принца — мне надо было выполнить несколько поручений. Мой переводчик привел меня в ратушу, где я разместил своих жандармов, а потом проводил меня во дворец. Должно быть, этот переводчик сказал что-то лестное обо мне, поскольку нам тут же предложили перекусить, и там я впервые попробовал чай с ромом. Я расположился в доме русского генерала, со мной были четыре жандарма и переводчик. Вместе с гвардейцами я обошел все подвалы, а затем вернулся во дворец. В нем очень легко заблудиться. Я расставил жандармов по их постам, а еду им приносили так радушно принявшие меня люди. Меня и моего проводника пригласили в комнату для курения. Я не знаю, чем их так поразил мой высокий головной убор, но они во все глаза смотрели на него, и каждый хотел его потрогать.
Я вернулся к гробницам русских царей. Я был поражен, увидев у подножия этого огромного памятника невероятных размеров колокол. Мне рассказывали, что он упал с лесов и поэтому так и остался на этом месте. Этот колокол сплошь покрыт узорами и обложен кирпичами так, чтобы его было видно. Я вошел в царскую усыпальницу и увидел там другой колокол, заменивший собой тот, о котором я только что рассказывал. Он огромен, его язык — это что-то неслыханное, и на нем выгравированы тысячи имен.
Начинавшаяся у Кремля прекрасная улица, заканчивается красивым, обрамленным с обоих сторон прекрасными дворцами, бульваром. Эта часть города не пострадала от пожара, там мы и поселились.
Закончив со всеми возложенными на меня поручениями, я ждал Императора, но напрасно — он не пришел. Он переехал в предместье — гвардия вошла во дворец и отпустила моих четырех жандармов. Проходя по кремлевской площади, я увидел солдат, несущих меховые шубы и медвежьи шкуры, я остановил их, чтобы купить такую шубу. «Сколько стоит?» — «Сорок франков». Это были соболя, и я сразу же дал ему столько, сколько он просил. «А эта медвежья шкура?» — «Сорок франков». — «Вот, возьмите». Мне очень повезло приобрести эти бесценные для меня вещи. Со своими жандармами я пошел в дом русского генерала. Ночью, из-за разгоревшегося в обоих нижних городах пожара, Императору пришлось покинуть предместье и переехать в Кремль. Много, должно быть, потребовалось людей, для того, чтобы одновременно поджечь город во всех его частях. Нам говорили, что это дело рук выпущенных из тюрем каторжников, каждый отвечал за свою улицу и поджигал дома, один за другим. Нам пришлось прятаться на площадях и в больших парках. Семьсот таких поджигателей — вместе с факелами — были арестованы, и приведены в подземелья Кремля. Пожар этот был еще ужаснее из-за бурного ветра, который срывал железо с крыш дворцов и церквей, и жители, и солдаты очутились посреди моря огня. Ветер был просто ужасным, кровельный лист мог пролететь целых два лье. В Москве было 800 противопожарных насосов, но все они были увезены.
Около 11-ти часов вечера мы услышали пронзительные крики в саду и отправились узнать в чем дело. Это наши солдаты грабили женщин, сдергивали с них серьги и шали. Мы остановили их. Здесь было две или три тысячи женщин все со своими детьми на руках. В их глазах отражался ужас пожара горящего города, но я уверен, что ни одна из них не плакала.
16-го вечером Император вынужден был уйти из Москвы и устроиться в одном лье от города, в Петровском. Армия также вышла из города и оставила его без защиты перед поджигателями и мародерами. В Петровском Император провел четыре дня, дожидаясь окончания пожара. В Москву он вернулся 20-го сентября и снова занял нетронутый пожаром Кремль. Главный штаб был поселен в Кремле, а малый штаб, к которому я принадлежал, расположился недалеко от его стен. Меня и двух моих товарищей назначили адъютантами к одному из штабных полковников, которому была поручена очистка госпиталей.
Мы все четверо со своими слугами (у одного только полковника их было трое) и лошадьми поселились в доме одной княгини. Полковник умел хорошо распоряжаться. Он посылал нас по госпиталям, но сам туда не заглядывал; он предпочитал оставаться дома и заниматься личными делами. По вечерам полковник уходил в сопровождении всех своих запасшихся восковыми свечами слуг. Узнав, что иконы имеют серебряные оклады, он ходил по храмам, забирал иконы, а потом переплавлял оклады. Эти слитки он потом за бумажные деньги продавал евреям. Это был очень грубый человек и притом очень некрасивый внешне.
У нас были тысячи бутылок бордо, шампанского, тысячи мешков белого и коричневого сахара. Каждый вечер княгиня приказывала приносить нам четыре бутылки хорошего вина и сахар. Ее погреба были наполнены бочками. Она часто приходила к нам в гости и говорила на хорошем французском. Однажды вечером полковник стал показывать нам свои покупки, точнее говоря, награбленное, поскольку со своими слугами постоянно куда-то уходил. Показал нам и прекрасные накидки, сшитые из меха сибирских лисиц. В свою очередь, я имел неосторожность показать своих соболей, и он потребовал от меня, чтобы я обменял их на его сибирскую лисицу. Я не хотел расставаться с соболями, но пришлось уступить, так как я боялся его мстительности. Он оказался настолько подл, что потом продал отнятый у меня этот мех за 3000 франков принцу Мюрату за 3000 франков. Этот церковный мародер позорил имя француза. Я видел его потом в Вильно, он замерз до смерти. Бог наказал его. Его слуги забрали все, что у него было.
Все московские госпитали находились в сводчатых подвалах. В этих пропитанных заразой местах умирали и русские и французы. Каждое утро повозки нагружались мертвыми, и должен был проследить, что их захоронили. С повозок их сбрасывали в ямы глубиной в 20 пье. Это просто неописуемое зрелище. После того, как пожар закончился, был составлен список сгоревших домов — около 10 000, а дворцов и храмов — более 500. Все, что от них осталось — это дымовые трубы и печи. Они напоминали вырубленный лес, от которого остались только
