Твоё слово (СИ) - Лисканова Яна

К счастью, обида на Раша во мне и правда сидела, пусть я и не злилась на него.

Как ни странно, чужое пренебрежение никогда по-настоящему меня не обижало. Я, сколько себя помню, была довольна равнодушна к чужому мнению обо мне, к чужим действиям или чувствам. Если и мстила, то только когда чувствовала, что это будет весело. Меня по-настоящему мало что могло ранить, если вообще могло. Мне не интересно было, что чувствуют люди. Точнее, я испытывала только любопытство, довольно равнодушное в общем-то чувство.

Но за последние месяцы очень многое во мне поменялось. Не суть, наверное, по сути я отношусь к разумным примерно так же, как и раньше. Просто появились те, чье мнение, чьи чувство, чье благополучие стало для меня небезразлично.

И особенно чувствительна я стала к тому, что думает Раш. Особенно к тому, что он думает обо мне. Даже не так, мне очень хотелось — это почему-то было безумно важно — чтобы он думал обо мне. Чтобы он разделял те чувства, которые испытываю я, тот же интерес, то же волнение.

И осознание, что он не чувствует того же, что чувствую я, вызывали обиду. Я вовсе не собиралась его заставлять или принуждать. Я бы не позволила такого в отношении себя, и вовсе не собиралась так поступать сама. Просто мне кажется, что он мог бы разделить эти мои чувства, если бы просто позволил себе посмотреть на меня по-настоящему, без вороха привитых предрассудков и многовековых страхов, без застилающего глаза образа дурехи, о которой надо позаботиться, чтобы она не нарвалась на неприятности.

И пока он меня не увидит, я руки опускать не собираюсь. 

А пока что я накапливала в себе обиду и грусть, чтобы немного наказать его своим самым несчастным лицом на свете. На это требовалось время и концентрация. Но накопленная несчастность тяжелила лоб, наваливаясь на брови, раздувала ноздри, накапливалась влагой в глазах. Я копила в себе силы, пока вставало солнце; попросила Еву меня не отвлекать, когда она пришла готовить завтрак, а лучше дать мне порезать лук…

И вот Раш отворил дверь, и его шаги по прихожей стали последней каплей. Он зашел на кухню, и я повернула к нему лицо… Да. Это было прямое попадание. Он хотел мне что-то сказать, но все слова, все извинения, оправдания — застряли у него в горле. Отлично!

Я полминуты просто смотрела на него, а потом тяжело вздохнула и отвернулась, продолжая резать лук. Плечи грузно опустились, волосы закрыли лицо. Раш судорожно вздохнул и присел рядом на табуретку.

— Шура… — начал было он, но я снова чуть повернула лицо в его сторону, и он примолк.

Сегодня я надела рубашку с воротничком и застегнула все пуговки до последней.

— Шу… — я снова вскинула глаза, он снова подавился словами.

Я резала лук. Довольно криво, конечно, но ведь не это главное. Главное, что в носу засвербело, и я шмыгнула носом. Раш начал постукивать пальцами по бедру, напряженно глядя на меня.

— Я… — начал было он, но я опять посмотрела на него со вселенской грустью во взгляде, длинно шмыгнув носом. Он опять не смог сказать, что хотел. Попытался еще раз, но мой проникновенный, наполненный слезами взгляд вновь притушил его энтузиазм.

Эта игра становится забавной!

Наверное, в тот момент, когда я об этом подумала, я и проиграла. Не иначе, смешинки появились в моих глазах в ответ на его неловкость, потому что он нахмурился и задумался. А потом сделал еще пару заходов, на которые я ответила максимально осуждающе-обиженно-смиренным выражением лица. Его же лицо слегка закаменело.

— Я и так знаю, что виноват, — просипел он, — А в тебе умирает прекрасная актриса! Но над контролем надо еще поработать!

Я вспыхнула, и наверняка вся накопленная за утро грусть мгновенно выпарилась со слезами из моих глаз.

— В тебе тоже умирает прекрасный актер! — прошипела я, — И уж ты-то отлично умеешь доигрывать до конца, да?!

Как и всегда, чем больше эмоций он испытывал, тем меньше они отражались на его лице. А чем спокойнее был он, тем сильнее закипала я. Было бы интересно изучить эту корреляцию. Он светски улыбнулся, взгляд стал бесяче снисходительно-доброжелательным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я поступил недостойно, но мои мотивы были вполне понятны. Я волнуюсь за тебя, я хочу, чтобы ты была в безопасности, по-настоящему в безопасности. А вместо этого все, что я могу сделать — это отслеживать объявления на Горьком и усиливать охрану. Из-за того, что ты не умеешь принимать заботу.

Вот ведь гад! То есть я теперь еще и виновата?..

— Так вот как теперь выглядит забота?! — я вскочила со стула.

Он чуть наклонил голову, продолжая спокойно улыбаться, и покачал головой.

— Забота может быть разная! Поймешь, когда подрастешь.

Ева кашлянула неловко.

— Арши, тебе не кажется, что…

Я вскинула руку, останавливая ее.

— Нет-нет, мы еще не закончили!

На кухню завалились Дорик с Бориком, явно пришедшие на наши крики. Точнее на мои — Раш-то, стервец, говорил все с тем же вымораживающим спокойствием! Ну почему всегда так? Почему только я одна нервничаю и переживаю?! А он сидит себе, важный и непринужденный!

— Шура! — попытался меня урезонить Борик, выдавая какие-то гримасы, которые должны, верно, означать, что я играю не по сценарию. Но я уже была на взводе.

— Значит, как руками мне под рубашку лезть — так я уже достаточно большая, а как принимать решения, касающиеся моей жизни — так я не доросла еще?!

Мужчина сглотнул и закинул ногу на ногу.

— Ты просто лицемер! — я ткнула в него пальцем.

— Полагаю, есть основания так считать, — кивнул он, сплетая пальцы рук а замок и укладывая их на колено, — Но это не отменяет того факта, что ты мне дорога и я переживаю за тебя… — вдруг он фыркнул куда-то в сторону, — Может ты хоть иногда это будешь учитывать? Чувства тех, кому ты дорога?

— Ах ты гад! — вот теперь я обиделась по-настоящему! Я и так уже наизнанку вывернулась, думая о чувствах тех, кому я дорога, и продолжаю выворачиваться, постоянно советуясь в том числе и с ним. Мне всю жизнь провести взаперти что ли теперь, лишь бы никто за меня не волновался? А сам-то он так смог бы?!

Я хотела бы все это ему сказать, но не могла. Это одна из причин, почему я терпеть не могла споры, эту эмоциональную вовлеченность. Все, на что меня хватает в таких ситуациях это:

— Да ты гад! Да ты просто тиран! Деспот! — его лицо еще больше окаменело и он удивленно на меня посмотрел. Да-да, он надавил мне на больное, и я давлю на больное ему. Давно, вообще-то, заметила, что Раш, хоть и очень старается быть милашкой и ни на кого не давить, на самом деле в глубине души очень любит покомандовать!

Точнее, нет, не так. Он из тех, которые говорят, что все точки зрения имеют право на существование, а на деле считают, что есть только два мнения: его и неправильное. Мне кажется, корнем его нерешительности было в том числе то, что он активно пытался доказать самому себе, что другие то же могут быть правы. Хотя на самом деле так не считал. Но зачем-то заставлял себя так думать. У него была какая-то очень сильная потребность быть хорошим. Не быть диктатором. Не давить. И, кажется, это было немного не в его природе.

Он пытался принимать чужую точку зрения такой же важной, как и его, и поэтому не мог просто сделать так, как считает нужным. При этом в глубине все равно был уверен, что он знает лучше, понимает больше, и вообще вокруг одни кретины, и только он может позаботиться о том, чтобы с этими кретинами ничего плохого не случилось. Поэтому свою точку зрения продавливал окольными путями. Чтобы кто-то другой принял ЕГО решение и осуществил его.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Лишь бы не чувствовать себя плохим, властным, давящим.

— Ты настоящий тюремщик! Ты… — продолжила я, но тут большая рука зажала мне рот, а другая подхватила меня поперек талии, и меня утащили с поля боя. 

Борик утащил меня в мою же комнату, сгрузил на кровать и внимательно посмотрел в мои пылающие праведным гневом глаза.

— Это ты зря, — объявил он после недолгого молчания, — Нам надо, чтобы он чувствовал себя самым виноватым мужчиной на свете, а не взрослым, который спорит с непослушным ребенком.