Николай II - Сергей Фирсов

Д. С. Сипягин был убит как раз в то время, когда на юге империи (в Харьковской и Полтавской губерниях) развивалось крестьянское восстание. Движение поражало своей массовостью. Число участвовавших в разгромах экономий и помещичьих усадеб достигало пяти тысяч человек. Как и в случае с Боголеповым, покушение на жизнь министра внутренних дел было совершено в присутственном месте, в Государственном совете, располагавшемся в Мариинском дворце столицы. 2 апреля 1902 года, в начале второго, когда Сипягин вошел в вестибюль, к нему подошел юноша в форме адъютанта и подал пакет. Воспользовавшись минутой, террорист произвел несколько выстрелов в свою жертву. Убийца даже не пытался бежать и прибывшим на место чинам судебной палаты заявил, что преступление его вынудили совершить распоряжения и насилия министра внутренних дел.

21-летний террорист оказался потомственным дворянином Степаном Валериановичем Балмашевым. Как и Карпович, он был студентом, отчисленным из Киевского университета Святого Владимира. Помогать следствию Балмашев не желал и 26 апреля 1902 года (в день своего ангела, когда Церковь празднует память святого Стефана, епископа Пермского) был приговорен к смертной казни. Выступая на суде, террорист, принадлежавший к Боевой организации партии эсеров, возложил всю вину за произошедшее на правительство, «которому суд должен указать место рядом с ним на скамье подсудимых, если только перед ним суд правый и справедливый». Доказательством серьезности намерений молодых революционеров-террористов стало и покушение эсера Ф. Качуры на жизнь харьковского губернатора князя И. Оболенского, произошедшее 26 июля 1902 года. Во время «акции» был ранен находившийся рядом полицмейстер Бессонов. Качуру приговорили к смертной казни, но затем заменили ее на бессрочную каторгу. Покушение на Оболенского было ответом властям, пытавшимся подавить в Харьковской губернии крестьянскую смуту.

Так революционный фанатизм завоевывал себе право на жизнь, не требуя снисхождения и презирая полумеры. Для русского правительства, равно как и для венценосца вопрос «Что делать?» в очередной раз встал во всей своей сложности и противоречивости. Решать его предстояло «подлецу» — В. К. Плеве, назначенному министром внутренних дел 4 апреля 1902 года. Новый руководитель МВД был близок царю по духу, придерживаясь принципа: «Крепок в народе престиж царской власти, и есть у государя великая армия». Источник революции Плеве видел в общественных силах, в интеллигенции, полагая, что если в России и будет революция, то — «искусственная», а не «западного» образца, где ее делали народ и армия. Всякая игра в конституцию, по мнению Плеве, должна быть пресечена в корне, реформы же по плечу лишь самодержавию. Проводить реформы он намеревался с помощью вверенного ему МВД. Летом 1905 года, уже после убийства министра, Николай II в разговоре с князем В. Н. Орловым признался, что В. К. Плеве «готовил план реформ для России, и Государственная дума была им предусмотрена». Трудно сказать, какой министр внутренних дел видел Думу, но очевидно одно: он не желал «умаления» самодержавия.

Царь относился к сановнику с большим доверием, внешним проявлением которого стал высочайший манифест 26 февраля 1903 года «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», приуроченный ко дню рождения Александра III. Составленный князем В. П. Мещерским и выправленный Николаем II и В. К. Плеве, это был первый документ в ряду государственных актов, последовательно — в течение трех лет — извещавших о политических изменениях, направленных на усовершенствование самодержавного строя. В манифесте предписывалось укреплять «заветы веротерпимости», отраженные в основных законах империи; проводить мероприятия, направленные на улучшение имущественного положения православного сельского духовенства; содействовать укреплению благосостояния поместного дворянства и крестьянства; принять меры к отмене круговой поруки среди крестьян; преобразовать губернское и местное управление и т. п.

Умеренное реформаторство, однако, никак не мешало действиям Плеве по сдерживанию любых оппозиционных движений. Даже эмигрантский историк С. С. Ольденбург, стремившийся показать блеск и силу последнего царствования, вынужден был признать, что политика Плеве была охранением без творчества. Плеве во всем видел прежде всего отрицательную сторону. «Трагедия власти была в том, — писал С. С. Ольденбург, — что зачастую он бывал прав: все эти органы могли быть использованы врагами власти, и, конечно, эти враги не упускали ни одного удобного случая! Всякое движение поэтому требовало двойных усилий; но и отказ от движения приносил власти только мнимое облегчение».

Полицейские репрессии должны были, по мысли министра, остановить набиравший силу революционный поток. Причем репрессии затрагивали не только открытых оппозиционеров самодержавного строя, но и умеренно-либеральные круги российской общественности, представителей земств. В результате недовольство политикой министра росло как снежный ком. Эффект получился прямо противоположный тому, которого он ожидал. По воспоминаниям В. И. Гурко, «участившиеся еще с весны 1903 года революционные вспышки то в том, то в другом месте обширного государства не только не вызывали в либеральных кругах опасений за целость государства, а тем более за собственную безопасность, а наоборот, рассматривались как симптом неизбежного в скором будущем изменения государственного строя в желательном для них направлении».

Ожидание глобальных государственных изменений — уже сам по себе тревожный симптом, показатель социально-психологического кризиса в обществе. При господстве таких настроений рассчитывать на возможность проведения «сверху» каких-либо значимых реформ бессмысленно. Страна постепенно превращалась в «кипящий котел». Достаточно сказать, что весной 1903 года беспорядки охватили Уфимскую губернию (где при усмирении рабочих златоустовских заводов были убиты 45 человек), Баку, Батум, Саратов, Вильно. Летом беспорядки произошли в Одессе, а осенью — на Кавказе (в Шуше, Нухе, Елизаветполе). В апреле того же года в Кишиневе случился еврейский погром, русской общественной мыслью и западноевропейской прессой приписанный инициативе Плеве. Репутация министра внутренних дел оказалась окончательно испорченной.

Революционные экстремисты стремились уничтожить ответственных за репрессии. Так, 6 мая 1903 года, по приговору партии эсеров — в отместку за расстрел рабочих в Златоусте, — был убит уфимский губернатор Богданович. Стрелявшим удалось скрыться. Попытки запугать власти оставались бесплодными, «но в интеллигенции сложилось представление о „революционном правосудии“; и с „готтентотской моралью“, столь характерной для острой политической борьбы, общество оправдывало, а то и одобряло эти самочинные „казни“ за неугодное направление и возмущалось, когда правительство в некоторых случаях отвечало на убийства смертными казнями», — писал историк С. С. Ольденбург. Но, к сожалению, каждое время имеет свою шкалу морали — XX век доказал это со всей ужасающей очевидностью; понимание «готтентотской морали» официальными властями и оппозиционной им общественностью было диаметрально противоположным. Здесь, видимо, и надо искать психологическую причину революционного террора, борьба с которым для В. К. Плеве закончилась трагически: он был убит эсерами утром 15 июля 1904 года.