Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

– Ништяк. Надо было ещё сказать, что у меня в штанах висит… козлиный хвост.

«Пацана завезли! У девок в туалете курит!» – это про неё кричал Огурец, когда вдетский дом привезли новеньких.

Эта фразочка тут же стала крылатой, что чрезвычайно льстило гипертрофированному Надюхиному самомнению.

«Бабы – чушь!» – так она отзывалась о представительницах прекрасного пола. И в подтверждение своего полного разрыва с этой ненадёжной и никчёмной категорией народонаселения планеты горячо влюбилась в… молоденькую учительницу русского языка. И мало того, что влюбилась, так ещё и «под большим секретом» всем, в том числе, и мне, об этой несчастной любви рассказывала… И это скрытная Надюха, из которой калёным железом приходится иной раз куда более нейтральную информацию вытаскивать! Тут же пошли злостные сплетни – а может она… И распускала эти слухи, сильно испугавшись страстной ученицы, сама учительница русского языка. Людмила Семёновна даже хотела послать её на обследование, но, слава богу, кое-как удалось убедить досужую публику, что у девочки яркое воображение, и что она просто искусно играет…

Три года спустя Надюха благополучно вышла замуж за очень симпатичного молодого человека – выпускника старого интерната, из которого Надюху той первой осенью к нам и доставил воспитатель Макс. Родила она дочку, жили вполне интеллигентно. Профессию Надюха себе выбрала тоже мужскую – обходчик путей в метро. Такой характер… Однако пока она оставалась всё той же полудикой зверушкой, как и в первые дни своего пребывания в нашем детском доме.

– Что-то рановато закончили вы работу, – говорю я девочкам, а по лицам вижу – уже что-то пронюхали.

– Норма-а-ально… – цедит сквозь зубы Надюха и глубоко затягивается беломориной. – Аж целых полчаса коптели.

Смотрим друг на друга – глаза у девиц колкие, холоднющие…

– А правда, что на следующий год у нас воспиталкой будет Ирочка?

Задав этот вопрос, Лиля по-детски выпятила губу и быстро-быстро замигала длинными накрашенными ресницами.

– Кто… кто вам это сказал? – спрашиваю я, и голос свой почему-то не узнаю.

– Дед Пихто!

– И бабка с пистолетом!

Кузя и Надюха громко ржут.

– Всё-таки? – настаиваю я, а сердце моё куда-то стремительно катится…

– А все уже знают! – говорит Лиса, доставая из кармана спички.

– Потом она всклочивает на голове рыжий стог и смотрит на меня.

– Что такое? – говорю серьёзно.

– Нештяк. Во, девча, так на дискотню пойду. А?

– Так кто вам это сказал? – ещё раз спрашиваю я.

– И в дэдэ все уже знают – басит Надюха.

– Да вы садитесь, больше всё равно не вырастете, – говорит любезная Кузя.

– А ну-ка, Лиса, двинь тазом, жирняга, вон как разъелась на дармовых харчах. Пусть Ольга эээ… Николавна сядет.

– Да они итак сядут, не волнуйся, – говорит Кузя. – Сиротский труд прикарманивать – это как?

– Ой, садитесь, садитесь, Оль Николавна, – суетится Лиса, – чтой-то вы такая бленная совсем стали?

– Счас упадут. Держите скорей!

– Потом скажут – опять воспитателя довели…

– Точняк, скажут.

– Как всегда – они в оммороки грохаются по причине женских дел, а мы за них – отвечай…

– Так всегда.

– А может, и другие причин есть – зарплата задерживается…

– Или ещё что задерживается… Гы….

Кузя и Надюха отстранённо между собой переговариваются, Лиса искоса погдядывает на меня. Я поворачиваюсь и ухожу, потом оглядываюсь – дружный гогот.

Откровенно паясничают…

Бегу как чумная к Татьяне Степановне.

– Я сейчас занята, – говорит она, намазывая плечи кремом. – Это срочно?

– Простите, уважаемая начальница, я хочу вас попросить разъяснить мне природу некоторых слухов.

– Ну, слухи как-нибудь на досуге обсудим. Не в рабочее время. Если…

– Разве я подавала заявление об уходе? Или о переводе на одну ставку?

– Да не суетитесь вы, давайте спокойно разбираться, зачем вам полторы ставки? Это много, – весьма сдержанно отвечает она, словно не замечая моего взъерошенного вида.

– Ирина будет вас подменять на самоподготовке, вот и всё.

– Подменять? А зачем?

– Это же всего два часа.

– А меня спросили? Нужна мне такая замена?

– А зачем спрашивать? Пол ставочки у вас всё равно лишние. Хотели сначала два дня взять, но Ирине это не всегда удобно. И потом, у неё маленькие дети, болеют часто…

– Лишних часов у меня нет – все они мне нужны. Такой у меня отряд. И если вы уж взялись считать нагрузку, то могли бы вспомнить, что и комплектик у меня тоже двойной. Норма – двадцать-двадцать пять человек. А у меня пятьдесят пять воспитанников в отряде. Если вы хотите всё делать по правилам, то вам пришлось бы оплатить мне гораздо больше – два на полтора – это как-никак три ставки. Но я не прошу отплачивать мне тройную нагрузку, о переработках я вообще молчу. Я просто хочу дать возможность мне работать, а не просто отбывать часы.

– Какая скромность! – она с вызовом посмотрела на меня. – Свою чокнутую полусотню вы сами себе набрали. Никто не заствлял. Перерабатывать тоже вас никто не заставлял. Ваши огрехи, не более того, что не успели за смену, доделываете после. Простая арифметика.

– Ну, хорошо, – сказала я тихо, весьма смущённая таким решительным отпором, бесполезно взывать к совести тех, у кого она полностью отсутствует. – Но неужели никак нельзя пойти мне навстречу и не навязывать эту, совершенно ненужную мне подмену на два часа?

– А что в этом, вообще говоря, плохого? – притворно удивляется она. – Я бы на вашем месте согласилась. Дочек своих чаще будете видеть.

– При чём здесь дочки? Мне сорок минут ехать в один конец, если, к тому же, автобус приходит вовремя. Что бывает не всегда.

– Берите такси. Это быстрее.

– Такси?!

– А что? Вы же сорите деньгами, будто у вас дедушка миллионер.

– Глупые шутки, – разозлилась я снова. – Главная причина моего возражения это то, что нельзя день разрывать на части.

– Почему? По мне так удобно.

– Ну сами подумайте – с двух до четырёх на отряде я, с четырёх до шести – Ирина, с шести до упора – опять я.

– И что тут плохого?

– Застрелиться можно! – взвыла я, теряя всякое терпение. – Ну, мы же не картошку сажаем! Не кукурузу выращиваем! Работа на отряде – это труд, который не терпит самотёка. Во всём должна быть система. Между детьми и воспитателем складываются определённые отношения, и от того, какие они, во многом зависит всё остальное.

Татьяна Степановна закончила намазывать кремом плечи и примерила перед зеркалом соломенную шляпу.

– Оно и видно, отношения у вас с отрядом – дальше ехать некуда, – сказала она, разглядывая в зеркале свою спину.

– Ещё раз: мне так будет труднее работать.

– Ничего, притерпитесь. Подумайте хоть разок о других, не всё же время о себе, любимой, – говорила она, вертясь перед зеркалом и так и эдак…

Мне хотелось её задушить, но я сдержалась и, стараясь быть спокойной, спросила:

– А вы уверены, что Ирине удастся удержать ребят в отрядной до конца самоподготовки?

– Это её проблемы.

– Не только. Я приду к шести, а в отрядной – ноль детей. Где их потом собирать?

– А это уже ваши трудности.

– Вы за меня решили, что мне так будет лучше?

– Ну, не всё же время вам за всех решать.

– Надо с потрохами вжиться в нашу систему. Чтобы пришёл когда-нибудь успех. А приходящий на два часа человек так и останется временно исполняющим. С подъёма до отбоя тянется непрерывная цепочка следующих друг за другом полезных дел. Это и есть система, которую мы создавали целый год.

– Далась вам эта система! Хватит уже муштровать детей. Дайте им хоть на два часа свободу. Через год-два они выйдут из детского дома, и куда им эти ваши навыки? Зачем им этот ваш отряд, коллектив? В жизни каждый сам за себя старается. И это свобода. Разве не так?

Она широко улыбалась своему отражению. Шляпа с большими полями ей очень шла.

– Это только так кажется, – говорю я, теряя всякое терпение. – Те, кто сам по себе, как раз и есть самые зависимые, уязвимые люди. И я не хочу, чтобы мои воспитанники пополнили их число. В чём они будут свободны, когда мы их выпустим в жизнь без единого полезного навыка? В том, чтобы выйти на большую дорогу?

– Или стоять на обочине с интересным предложением. Как ваша Ленка Ринейская, – без всякой уже улыбки сказала она.

– Что… Что такое? Она же, мне сказали, в профилактории?

– Пару раз ей устраивала милиция профилакторий.

– За что?

– Сняла клиента, привела его в папашкину комнату и… сняла с него часы и всё, что вообще снималось. Сейчас сидит в детском доме под замком.

– Ладно, разберёмся.

– Так вы согласны на Ирину? – спросила она нетерпеливо.

– Посмотрю, – ответила я дипломатично – не время заостряться.

– И смотреть нечего.

– Воспитатели на отряде должны быть единомышленниками, иначе ничего не получится. Появится оппозиция, группки, команды, начнётся грязная возня – кто за наших, кто за ваших… Ну, вы это прекрасно знаете. А мы должны делать общее дело.