Чистильщик - Дмитрий Соловьев

– Стой, дурак, – выкрикнула Еленка, отфыркивая воду, – стой! Куда ты?!

– Отстань, – с досадой выкрикнул Мишка, тревожно чувствуя, что дыханье его не сбилось ни на йоту, оставаясь по-прежнему ровным и глубоким. – Какого тебе черта до моей жизни?

– Дур-рак, – как-то легко сказала Еленка и так же легко пошла ко дну, словно ее держала на поверхности одна надежда. А теперь, развеявшись, она перестала быть спасательным кругом. Грязно выругавшись, Мишка нырнул, подхватывая невесомое тело девушки, и только сейчас понял, до чего холодная вода в реке и насколько быстрое течение – по крайней мере, для тонких девичьих мышц.

Выгребши на узкий песчаный плес у стен древнего замка, Мишка поднял тело девушки на руки и понес к двум сиротливым кучкам одежды, не обращая внимание на хмыканье и посвист пацанья. Натянув лишь трусы на себя, он закутал Еленку в толстую хлопчатобумажную армейскую куртку, еще хранившую следы его крови, обнял, прижал тело девушки к себе, отогревая и хороня в ней свой страх, стыд и боль недавних дней. Снова что-то с хрустом сломалось в нем, и Мишка внезапно ощутил в себе любовь и нежность к этому человеку, к этому комку плоти, доверчиво свернувшемуся в клубок на его коленях.

– Давай-ка еще по одной, и удочки закинем, – сказал доктор Коренев, подставляя титановый стаканчик, сделанный в свое время из куска обшивки ракеты СС-20 – как и фляжка, и два других стаканчика. Без возражений Чистильщик твердой рукой заполнил оба стаканчика маслянистой жидкостью виски – на сей раз «Ballantines».

– Печально, но будем, – пробормотал он и потер лоб.

– Удочки сам знаешь куда закинуть или мне подсказать?

– Иди ты со своей рыбной ловлей. Наш курс – Полесск. Не помню, как он у немцев назывался. Тильзит и Рагнит – помню; Пиллау – тоже помню. Полесск – не помню.

– Кстати, Вадя, – осушив стаканчик и не обижаясь на предыдущие высказывания, произнес Виктор, – а кто такой Рагнит и Пиллау в наше время?

– Элементарно, Ватсон, – снова проворчал Чистильщик. – Рагнит – это Неман, а Пиллау – Балтийск. Ферштеешь?

– Я-я, натюрлихь, – мрачно отозвался Коренев. – Фердамт, нох айн маль.

– Ваккаранай нару домэтта инасай, – так же мрачно ответил Чистильщик.

Виктор озадаченно поглядел на него.

– А это по-каковски?

– По-японски, – все так же мрачно ответил Чистильщик. – Не знаешь – не говори.

– Сапасибо, Вадима-сан, – шутовски кланяясь, произнес Коренев, – просветира моя софысем неразумная гайдзина.

– Звиздеть – не мешки ворочать, – ответил Чистильщик, поднимая фляжку. – А вот кому еще по одной?!

– Легко, – отозвался Коренев. – Только ты зря в Кениг едешь. Твои давно уже адрес поменяли. Где они – даже я не знаю. Ищи их по своей сети.

– Дур-рак ты, Витька, – с чувством произнес Чистильщик, – хоть и умный. Рази ж я ради того сюда рвался? С тобой, мудозвоном, спокойно посидеть да выпить. Если б надо – я ж из Латвии на все триста шестьдесят спокойно подорвался и без твоего участия.

Тут Чистильщик соврал, и соврал крупно, но доктор Коренев это понял и просто промолчал. Не в этом ведь дело. Дружба же – это: в беде и в радости, в здравии и в болезни, в жизни и в смерти; это крепче, чем брак, как бы его не трактовали.

– Филозоф, – проворчал Виктор, словно уловив его мысли, – налей лучше полнее, а то я с засухи подохну, пока ты тут идеологические платформы к своим деяниям подводишь.

Чистильщик тормознул полноприводной «УАЗ» – специальный армейский вариант, с большим трудом купленный им в Кениге – у въездных ворот базы, но сигналить не стал, аккуратно, не пошевелив ни травинки, ни досточки, прошел на территорию биостанции и упругой походкой направился к домику директора. За последние пару дней синяки на его физиономии поджили, лишь выбитые зубы давали о себе знать редкой дергающей болью и легкой шепелявостью.

Бесцеремонно толкнув дверь веранды, он легко дотронулся до рукоятки «Глок-19», уютно устроившегося в кобуре на левом боку под тонкой кожаной курткой, но вытаскивать пистолет не стал. Кстати, на сей раз Чистильщик не оснастил оружие глушителем; почему-то он не собирался больше маскировать свои действия, избегать шума стрельбы. Но в этот раз все обошлось без инцидентов. Чистильщик застал хозяина в кухне за столом, на котором красовался литровый пузырь водки и нехитрая закусь.

Степаныч поднял мутный взгляд на Чистильщика и, трезвея на глазах, поднял брови. Тот хитро подмигнул и замысловато щелкнул пальцами.

– Вадька? – недоверчиво выдохнул он. – Ты? Но ведь два дня назад здесь…

– Я это, я. Знаю все, – ответил Чистильщик. – Девчонки успели уехать?

– Да, – мотнул головой хозяин, продолжая недоверчиво разглядывать Чистильщика, – но как же ты…

– Расслабься, Степаныч, и налей мне. А сам завязывай с бухлом. Укололи тебя, небось?

Степаныч вяло кивнул.

– Болтал, словно язык без костей?

Степаныч снова кивнул.

– Ну и слава богу, – мирно сказал Чистильщик, присаживаясь на табуретку. – Налей, не скупись.

Степаныч налил полный стакан, и Чистильщик в два приема осушил его. Крякнул, закусил зеленым лучком и закурил сигарку.

– Не казнись, старик, – проворчал он сквозь зубы. – Хотел бы ты или не хотел, но все равно сдал бы все, что знаешь. Кстати, тот дуб еще не свалился?

– Который? – озадаченно спросил Степаныч.

– Под которым мы, в свое время, заначку водки делали.

– Стоит, что ему сделается.

– Добро, – качнул головой Чистильщик и сделал знак рукой – налей, мол. Степаныч послушно набулькал полный стакан. Себе, невольно ежась от пристального взгляда Чистильщика, налил скромно, полстакана.

– А на хера тебе все это, Вадимчик? – заглотив дозу и не закусив, вдруг напористо спросил Степаныч.

– Не понял, поясни, – с такой же внезапно накатившей холодностью отозвался Чистильщик, так и не донеся стакан до рта.

– А чего тут пояснять?! – уже со злостью произнес Степапыч. – Работал ты на дядю сурового и доброго, да перестало тебе это нравиться. Могу это понять, хотя и не совсем – вон, бля, как сыр в масле катаешься, платил дядя, видать, не шибко мало, не наши крохи.

– О чем ты? – тихо прервал его Чистильщик. – Съехал, что ли, Степаныч? Знаешь же мою профессию.

– Вот именно, что знаю! И тебя знаю. Потому и говорю, что еще как-то могу понять, что тебе разонравилось. Но девки-то при чем? Если бы тебя только касалось, то хрен бы кто у меня появился, ты – в том числе. А так и меня подставил, и кучу ненужных телодвижений сделал. Только не надо о большой и чистой любви говорить, Вадя. Я ж тебя не первый год знаю и все твои аморы видел.

Чистильщик тяжело поглядел на хозяина, и тому стало неуютно под этим взглядом.

– Ты хорошо подумал, прежде чем такие заявы делать? – негромко произнес Чистильщик. – Аморы ты видел, не отрицаю. Но так ли уж ты меня знаешь?

– Не зыркай так на меня, – еще больше взвинчиваясь, уже заорал Степаныч, разливая водку по стаканам и расплескивая при этом жидкость по грязной клеенке на столе. – И не ври про любовь: чувства и ты – понятия не совместимые. Иногда мне кажется, что ты просто машина в человечьем облике.

– Так-таки все ли человеческое мне чуждо? – прищурившись, с издевкой спросил Чистильщик.

– Не гони мне, Вадя, не надо, – отмахнулся Степаныч. – Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что мульки все эти любови. Особенно – для тебя.

– Аллах ибн алла, – вздохнул Чистильщик, – куда ни плюнь – одни филозофы. А что такое любовь, старичок? Ответь, не погнушайся. Хотя бы – что это такое для тебя.

– Я бы ответил, – ернически произнес Степаныч, – да вот горючее кончается, – он потряс бутылку, в которой осталось водки пальца на три.

– За это не беспокойся, – ответил Чистильщик, вытягивая из внутреннего кармана куртки поллитровую плоскую бутылку «Teachers» и ставя ее в центр стола. – Давай-ка по маленькой – и ответь.

Выпили, занюхали хлебом, хрустнули лучком. Чистильщик выжидательно поглядел на хозяина.

– Слушай, Вадя, да что ты комедию ломаешь? – после долгого молчания отозвался Степаныч. – Ну…

– Не можешь, – со вздохом произнес Чистильщик. – Даже для себя определить не можешь, а за других решаешь. Наливай уж, философ, мать твою в гроб и во все корки.

Мирдза сидела за столом у зашторенного окна и неторопливо чистила оружие, ожидая Марту с местных молодежных посиделок, чтобы в сумерках пойти с ней на их импровизированное стрельбище в карьере. Все было нудно и тягомотно. Даже стрельбы, вызывавшие по началу у Марты неподдельный восторг, стали повседневной рутиной, словно поход в магазин или мытье посуды.