Демон ветра - Роман Глушков

Собственную жизнь каратель в расчет не брал.

Узнав, что предлагается в качестве оплаты, флорентиец снова присвистнул, но теперь в его удивлении сквозило сочувствие – ему не требовалось объяснять, что значит для Человека Свободы расставание со Стальным Жеребцом.

– Это достойное вознаграждение, – уважительно произнес торговец и даже не стал торговаться, хотя Аспид предупреждал: договориться с флорентийским скупщиком краденого тяжело – еще тот скряга. – Я переправлю тебя в эту проклятую Цитадель. И все же, бродяга, нелишне будет узнать, какого дьявола тебе так не терпится сунуть задницу в этот муравейник, раз ты готов ради такого «счастья» даже душу продать?

– Тебя устраивает оплата? – ответил вопросом на вопрос Мара.

– Вполне, – осклабился Григорио щербатым ртом. – Говоря начистоту, ты платишь даже больше, чем требуется.

– Тогда давай договоримся, что на это «больше» ты не будешь задавать вопросов! – отрезал каратель. Торговец хитро рассмеялся, капитулирующе поднял руки и кивнул, давая понять: отныне он нем как могила. И действительно, к данной теме Григорио больше не возвращался, хотя его говорливый рот не закрывался практически весь путь от Флоренции до Ватикана.

Байк Сото, без которого последние годы бывший тирадор себя и не мыслил, увели в гараж флорентийца, будто проданного жеребца в конюшню нового владельца. На прощание Мара провел рукой по хромированной поверхности бензобака и седлу, после чего проводил Торо потухшим взглядом и почтительно склоненной головой. На протяжении этой трогательной сцены Григорио, деликатно отвернувшись, молча глядел в окно…

Самый безопасный путь в Ватикан лежал по воде: лодки сновали в город и обратно не переставая. Проверяли их обычно внутри городских стен, после швартовки у пристани. Поэтому пассажир, не желающий попадаться на глаза представителям властей, обязан был сойти на берег до швартовки, что, впрочем, в любом из густонаселенных районов не представляло особой проблемы. Выполняя взятые обязательства, Григорио решил извлечь из поездки в столицу дополнительную выгоду и под завязку нагрузил арендованную им лодку рулонами холстов. Перегруженная лодка двигалась медленно, но в этом присутствовал и свой плюс: под холстами можно было надежно схорониться, когда торговец замечал прямо по курсу дымок парового катера речного патруля. Флорентиец все-таки припомнил, откуда ему знакома приметная физиономия пассажира, однако сделку не расторгнул – слишком щедрая оказалась оплата за два дня неторопливой водной прогулки.

Сото Мара пересекал свой Стикс. Вся прошлая жизнь карателя, попорченная грехами смертоубийств, как червивое яблоко гнилью, лежала позади, и возврата к ней теперь не было. И пусть оставшийся отрезок жизни Сото также не обещал быть праведным, зато сразу за ним уже отчетливо различались контуры Свободы. Подлинной Свободы: от страданий, от обязательств, от бесчестия, от страха… Мара знал: подлинная Свобода окончательно избавит его не только от всего вышеперечисленного, но даже от бренного тела. Свобода, а не смерть, ибо смерть он уже пережил. Цель обрести Подлинную Свободу возникла перед Сото не случайно – лишь она была способна поддержать в нем боевой дух, если вдруг в ответственный момент одного желания восстановить справедливость окажется недостаточно. Два стимула все лучше, чем один. Кто знает, а вдруг та «гангрена духа», от которой Мара вроде бы успешно излечился в Марселе, все же позволила ему непоправимо размякнуть?

Мадрид был и оставался единственным крупным городом, с которым Сото Мара мог сравнить Ватикан, хотя впоследствии каратель признал, что сравнивать их было просто смешно. Разве возникла бы у кого-нибудь мысль проводить параллели между видавшим виды рыболовецким баркасом и колоссальным кораблем Древних, который искатель Луис Морильо очищал когда-то от песка на восточном побережье Испании? И баркас, и корабль назывались судами, равно как Мадрид и Ватикан назывались городами, однако даже беглого взгляда хватало, чтобы увидеть разницу и уяснить, какой из них следует считать настоящим судном, а какой – настоящим городом.

Лодка Григорио, влекомая размеренным течением Тибра, неторопливо двигалась на юго-запад. Восходящее солнце грело путникам затылки, а небо на западе все еще оставалось подернутым ночной дымкой. Дымка рассеивалась медленно, будто бы состояла из ледяной крошки, что постепенно таяла под солнечными лучами. Однако внизу почти у самой линии горизонта на голубеющем небосклоне продолжало оставаться темное пятнышко, по какой-то неведомой причине не желавшее сливаться с окружающим его фоном. Пятнышко походило на маленькую тучку, портившую однотонную лазурь безоблачного неба.

То, что это не тучка, Сото догадался позднее, когда солнце взошло, а дымка окончательно растаяла. Таинственное пятнышко стало увеличиваться в размерах и обретать симметричную форму, с каждой минутой становясь все больше похожим на нательный крестик, надеваемый младенцам при крещении.

Вскоре Мара утратил все сомнения относительно природы загадочного явления, на самом деле не представляющего из себя загадки. Знаменитый Стальной Крест, габариты которого в действительности были чудовищными – двести метров в высоту и сто в размахе – возвышался в Ватикане на площади Святого Петра. У его подножия Пророки и Апостолы произносили свои церемониальные речи, а Орден Инквизиции устраивал публичные Очищения Огнем наиболее одиозных отступников. Не было в Святой Европе человека, не знающего об этом гигантском символе Единственно Правильной Веры – Стальной Крест давно по праву считался неотъемлемой частью столицы, наравне с уцелевшими при Каменном Дожде четырьмя из семи левобережных холмов.

Появление в чистом небе огромного распятия выглядело символически – святой крест навис над пока невидимым городом, словно указывал заблудившимся путникам месторасположение Центра Мира. Правда, заплутать в этой области мог только слепой – как и тысячи лет назад, сегодня все дороги так же вели в бывший Рим. Туда же нес свои воды и Тибр.

Ватикан предстал на пути Сото Мара с величественной степенностью. Не возник внезапно из-за поворота реки, как это случалось с прочими встречными городишками и деревеньками. Подобно все тем же Пиренеям, столица медленно материализовалась на горизонте и постепенно надвигалась, пока ее стены не перекрыли собой все впередилежащее пространство. В появлении крепкостенной Божественной Цитадели было нечто мистическое, отчего даже у такого скептика, как Сото, волосы начали шевелиться на загривке. Какой же тогда трепет должны были испытывать многочисленные паломники, стекающиеся к Центру Мира со всех уголков страны?

Стены Ватикана были сооружены во времена первого Пророка Витторио, сумевшего взять в свои руки власть над всей западной Европой. Основатель государства резонно опасался, что его благим инициативам в объединении народов будут рады далеко не все и наверняка найдутся те, кто захочет выбросить Великого Пророка со «святого места». Так что генеральная реконструкция городских стен стала первым грандиозным строительством, развернутым Витторио в Ватикане. В кратчайший срок стены выросли на не досягаемую для штурмовых башен пятидесятиметровую высоту, а толщина их была вполне достаточной, чтобы выдержать попадание тяжелого артиллерийского снаряда. С тех пор Божественная Цитадель именовалась крепкостенной не только в образных проповедях Гласа Господнего, но и стала таковой в действительности. И хоть ни во времена правления Великого Пророка, ни после, так и не нашлось желающего проверить ее неприступность на практике, тем не менее оборонительный периметр всегда поддерживался ватиканцами в боеготовности. Стены регулярно подвергались профилактическому ремонту, а механизм запирания ворот – настоящее произведение инженерного искусства – работал безупречнее хваленых швейцарских хронометров.

Устройство речных ворот города выглядело элементарно: когда требовалось по какой-либо причине перекрыть Тибр, в полуметре над водой лебедкой натягивалась толстая якорная цепь, закрепленная между двух сторожевых башен, стоящих на противоположных берегах. Несмотря на простоту заграждения, оно с успехом препятствовало проникновению в столицу как легких рыбацких лодок, так и более громоздких посудин. Возвращавшиеся с Ватиканской ярмарки на парусных лодках знакомые Григорио торговцы уже поведали ему, что начиная с прошлой недели заградительную цепь устанавливают над рекой каждую ночь.

– Что-то я даже не припомню, когда такое делалось в последний раз, – пробормотал он, хмуро покосившись на пассажира. – Не иначе, Большой Папочка кому-то войну объявил.

Огромные стены («Уж не с титанами ли собирался воевать Первый Пророк?» – подумал Сото, когда они подплыли к городу вплотную) загораживали собой всю панораму «первого города Земли», которая – каратель чувствовал – также обещала быть весьма впечатляющей. Из-за зубцов парапета выступали лишь шпили высоких соборов, да, разумеется, Стальной Крест, от взгляда на который вблизи у Сото закружилась голова, и он едва не перекувыркнулся через борт лодки. Ему не верилось, что люди способны сотворить подобного колосса, разве что сделали это при непосредственной помощи самого Всевышнего. Стаи птиц, кружившие у вершины Креста, лишний раз подчеркивали его монументальность. Мара пожалел, что небо сегодня как нарочно безоблачное, и потому нет возможности проверить россказни о том, что Ватиканский Колосс якобы огромен настолько, что задевает верхушкой облака. Впрочем, в это верилось и без наглядного примера.