Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следя взглядом за колымагой, Роберт Вокенен ещё издали увидел светловолосую голову водителя. Им оказался почти мальчишка — долговязый и тощий. Синяя рубашка механика была ему велика — внушительные валики закатанных рукавов придавали мальчишке довольно нелепый вид. Нижняя часть рубашки тоже была скатана в ролик и завязана узлом на животе…
Всё это Роберт Вокенен разглядел без особых усилий — решетчатая кабина колымаги просматривалась насквозь. Вращались, высоко подкидывая весельные лопасти протектора, огромные задние колеса. Между ними и рычащим мотором также не было никаких кожухов — бились голые валы, и оттого казалось, что колымага неприглядно трясет промежностью на ходу.
Роберт Вокенен проводил её взглядом, заслоняясь ладонью от зеркального блеска луж. Полотно федерального шоссе было стандартно-ровным, но вот же — колымагу всё равно трясло, и сиденье прыгало под мальчишкой, слишком жёсткое для его тощего зада. Временами сиденье подкидывало его кверху настолько резким пинком, что мальчишка не спешил плюхаться обратно — так и оставался полусидеть на корточках, теряя ногами тугие педали… Именно от этого колымага то взрыкивала, ускоряясь, то переходила с прежней тряской рыси на шаг-вразвалочку, сипя моторным хрипом где-то в нижнем регистре.
Мальчишка, которого избивало сиденье, как-то умудрился заметить Роберта Вокенена на обочине — то ли почувствовал на себе его пристальный взгляд, то ли вообще отличался наблюдательностью. Проезжая мимо, он оторвал одну из своих смешных воробьиных лапок от неукротимого руля и помахал Роберту Вокенену сверху, после чего опять что есть силы вцепился в обод. Несмотря на всю поспешность, его жест вышел вполне императорским — Роберт Вокенен вдруг ощутил острую досаду на себя, на свой вид, на потрепанную и промокшую одежду… и, конечно, на отсутствие шляпы на голове.
Странное было дело — светловолосый щуплый пацан с шевелюрой, в которой жил ветер, в отцовской рабочей одежде, представился ему сейчас чуть ли не в роли гарцующего верхом аристократа…, а он Роберт Вокенен, солидный муж престижной профессии, в дорогом твидовом костюме, даже в таком, забрызганном грязью виде стоящим больше, чем эта бренчащая колымага — ощутил себя оборванцем-плебеем, почтительно попятившимся за обочину.
Должно быть, — подумал Роберт Вокенен, — это всё оттого, что я не на своём месте сейчас…
Колымага протрусила мимо, прежде чем эта мысль смогла как следует оформиться, и Роберт Вокенен не спеша додумывал её, глядя на подпрыгивающую, удаляющуюся спину мальчишки и шлейф брызг, метущий от задних колес…
Этот парнишка… вот он — на своём месте… Это чувствовалось. Он вырос на этом бренчащем сидении, и он повзрослеет на нём, а потом и состарится на нём же… Но пока он ещё молод и дерзок, пока он не привык признавать своё место, пока ещё кажется ему, что мир — это распахнутые широкие дороги… и прыгающий в его руках руль ощущается, должно быть, как поводья породистого скакуна. И лишь отсюда, с обочины, уже хорошо видно, что конь его — далеко не породист…
Никогда, — с горьким облегчением подумал Роберт Вокенен, — никогда и никому не стоит сходить с однажды проторенной для тебя дороги…
Не стоит уходить за обочину слишком далеко…
Да, чего уж там, — отрезал он, — не стоит вообще за неё заступать… Ничегошеньки там нет, из-за чего стоило бы мочить ноги… Только дурная трава, только кривые стволы, только мокрые листья, липнущие к роже… Только психопаты с лопатами, нацеленными в лицо острым краем…
Оставайся на тропе, Стрелянный Лис, — грустно сказал он себе, роняя вниз козырек ладони, из-под которой рассматривал колымагу. — Всегда оставайся на своей тропе…
Порыв ветра вдруг взъерепенил лужи, и на Стрелянного Лиса накатила отчаянная, кромешная тоска — чувство чего-то безвозвратно упущенного или давным-давно пережитого и напрочь позабытого…, но Роберт Вокенен упрямо сглотнул эту тоску. Ничего… Нет такой грусти на свете, что не смогла бы однажды минуть…
Колымага вдали рыкнула в последний раз и вдруг вильнула, съезжая с дороги. Там не было никакого перекрёстка или съезда — колёса провалились в ковыль, и следом канула дырчатая железная кабина. Было видно ещё, как взлетела под самую крышу светловолосая макушка, подброшенная ухабом, потом трава сомкнулась — как омут.
Роберт Вокенен отвернулся — слишком поспешно, чтобы мы могли посчитать, что эта картина оставила его равнодушным.
Но он был твёрд… твёрд, как никогда.
— Никогда не сходить больше с асфальта, — напомнил он себе, стискивая зубы.
И повторил ещё раз — как гулкую, опустошающую мантру:
— Никогда… не сходить…
Он злился на самого себя… Боже мой, как же он злился…
Он зашёл в стеклянный павильон бус-станции, не затворяя дверь за собой, и простоял там, в этом аквариуме, несколько долгих минут — отрывисто вдыхая с улицы запах асфальта, залитого дождём… Это привело его в чувство. Не сразу, но привело… Он вытер лоб и затряс рукой, сгоняя капельки едкого пота с ладони. Внутри бус-станции было жарко и настолько влажно, что речная рыба спокойно могла бы жить здесь — прямо на полу… Даже строчки расписания единых федеральных маршрутов — расплывались на отсыревшей покоробленной фанере, наползая одна на другую. Это лишь добавило ему раздражения… Пришлось подойти ближе к расписанию и, чтобы прочесть самые верхние строчки — Роберт Вокенен долго балансировал на цыпочках, взбешённый тем обстоятельством, что средний рост здешнего фермера, видимо, намного превышал его, Роберта Вокенена, рост… даже обутого в туфли с модной, утолщающейся к каблуку подошвой.
Он с трудом разбирал полинявшие строчки, пока не нашел нужную… потом с облегчением опустился на полную стопу.
Ближайший бус из Приттсбурга на Приттстоун — ожидался чуть больше часа спустя. Что ж… это время вполне его устраивало. Не так мало, чтобы сломя голову носится по лужам городской площади в поисках магазина, рыская от одной вывески до другой и опасаясь опоздать…, но и не настолько много, чтобы выносить этот чёртов городишко дольше необходимого.
Роберт Вокенен распечатал билет-отсроченной-оплаты в федеральном терминале и покинул павильон, стеклянные стены которого успели так запотеть изнутри от его дыхания, что панорама залитой дождём площади, когда он вышел наружу — показалась настолько ему контрастной, будто была на самом деле плакатом в две краски… серебристо-серой и зелёной.
Он пересёк площадь, расталкивая ногами надоедливые
