Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

Он прошёлся вдоль ряда фанерных вывесок, слева направо, как пишем — изучая их, будто очередное расписание.

Магазинчик, похожий на тот, что был нужен Роберту Вокенену — отыскался почти в самом начале торгового ряда. Роберт Вокенен сразу брезгливо отметил его, но упрямо прошёл весь намеченный путь до конца улицы… так и не встретив, однако, ничего более подходящего. Тогда он вернулся к его застеклённым дверям… гораздо более пыльным на его взгляд, чем мог бы позволить себе приличный магазин.

Это было не ателье готового платья, разумеется… но, хоть не галантерейная лавка… Роберт Вокенен поостерегся бы определить торговый профиль этого заведения — витрина напоминала скорее безумный коллаж от декоратора-старьёвщика. Всевозможная всячина… от рыболовных крючков до цветных журналов. С таким же успехом эту витрину можно было бы просто украсить огромной надписью: «ПРОДАМ ВСЁ!».

Так было бы куда честнее, — раздражённо подумал Роберт Вокенен.

И усилий бы потребовало куда меньших… Всё равно поверх всей витрины лежал настолько толстый слой дорожной пыли, что она казалась зашторенной.

Уже толкая от себя дверь, Роберт Вокенен зацепился взглядом за наклейки у самой притолоки…

Вроде ничего необычного, мешанина одобрительных федеральных регламентов, но одна из них — была старой Маркой Сотрудничества «Индастрис Карго». Настолько старой, что Роберт Вокенен не сразу её и опознал — ещё того самого ядовитого жёлтого оттенка, что был фирменным цветом Большого Дома в какие-то совершенно незапамятные времена, до изменения маркет-политики и торгового стиля… даже до того ещё, как «Индастрис Карго» привлекла Стрелянного Лиса Вокенена выездным аналитиком в свой штат.

А ведь эта дверь — из времён молодости двух Старых Хрычей… — подумал Роберт Вокенен, так и замерев с раскрытой наполовину дверью. — Быть этого не может…

Он затоптался в дверях, не выпуская ручку.

Какая неожиданная встреча, чёрт её побери…

Округ Мидллути, пятьдесят четвёртое радиальное шоссе, святая серая глушь… Кто бы мог подумать…

Неужели и старый хрыч Соренсет не брезговал в своё время даже грязными фермерскими витринами, раскладывая за ними свое барахло?

И неужели Хозяин Большого Дома, где даже в сортире для сотрудников теперь висит бумага с золочеными вензелями по краю — тоже не брезговал тем, что в его продукцию когда-то заворачивали весовую селёдку и войлочные калоши?

Непостижимо, — подумал Роберт Вокенен, разглядывая Марку…

Она была истрепана по краям и начисто лишена углов — словно её однажды пытались отскрести ногтем от притолоки, да так и бросили, не добившись особого успеха. Видимо — это должно было означать полный и окончательный разрыв торговых отношений магазинчика с двумя Старыми Хрычами, что на пару открыли собственные универсальные молы несколькими милями выше и ниже по шоссе… Роберт Вокенен усмехнулся и толкнул дверь дальше — до бряканья пошлых висячих колокольчиков, давно утративших голос…

Внутри магазин выглядел не лучше, чем снаружи — среди тесноватых стеллажей висел полумрак, и Роберт Вокенен сначала ничего не увидел, всё ещё ослеплённый блеском луж на асфальте площади.

Постепенно из полумрака медленно материализовался прилавок… отчего-то заваленный беспорядочным ворохом бумажных пакетов. Роберт Вокенен приблизился, оглядываясь при каждом шаге — пол под ногами был бы вполне крепок и основателен, если бы не одна певучая доска. Стрелянный Лис старательно отшагивал от неё то влево, то вправо…, но она всё равно каждый раз оказывалась под ногой.

За прилавком не было никого, по крайней мере никто не реагировал на отчаянный скрип.

Роберт Вокенен упёрся в прилавок грудью и остановился, оглядев разложенные повсюду пакеты. Нет, эта бумага была произведена совсем не «Индастрис…» — обычная серая, жёстко мнущаяся в углах, перехваченная кручёной бечёвкой в кипы.

Роберт Вокенен позвал: «Эй…», потом кашлянул, прочищая горло:

— Эй!

Он поискал глазами свободное место, где можно было бы постучать костяшками по прилавку, но так и не решился. Шаткая груда пакетов, казалось, могла рассыпаться от одного только взгляда на неё.

Но окрик его был услышан — клетчатая тряпичная груда за прилавком, в которой Роберт Вокенен ну никак не подумал опознать человека, вдруг шевельнулась, неторопливо провернулась вокруг своей оси. Роберт Вокенен даже решил поначалу, что это манекен, работающий от ременного шкива — таким неимоверно-длинным показалась его окружность… Но ремень закончился, как и положено брючным ремням, на половине оборота… нацелившись на Роберта Вокенена пряжкой из слишком блестящей, а значит фальшивой, меди…

Роберт Вокенен захлопал глазами — смущённый, что не заметил продавца раньше. Тот, видимо, стоял неподвижно спиной ко входу всё это время… не отреагировав ни на колокольчики, ни на скрипучую доску. Или же Роберт Вокенен и впрямь принял его за манекен, а потому не обратил внимания?

Продавец облокотился на прилавок — закоричневела в вороте загорелая шея… и запястья, мощные, как вяленые окорока, примяли кипы пакетов на нём. Не застёгнутые манжеты рукавов… оттого, должно быть, что ширина запястий не оставляла ни малейшего шанса пуговицам… болтались, как спущенные знамёна…

Нет, его решительно невозможно было принять за манекен — Стрелянный Лис не мог поверить, что способен так проколоться… Если, конечно, здесь, в Мидллути, не существовало специальных манекенов для фермерских лавок. Пузатых манекенов для демонстрации ширины брючин. Или длины ремней…

— Слушаю вас…

Когда толстяк говорил, то впечатления внутри Роберта Вокенена спорили друг с другом. Он не вполне понимал — засмеяться ему или оробеть… У толстяка потешно трепетали его спелые щеки, и при этом грандиозно раздувался дирижабль-живот. Ремень скрипел скорее испуганно, чем протестующе — словно тщедушный удав, неосмотрительно обвивший талию самого могучего и задиристого кролика.

Роберт Вокенен с большим трудом оторвал взгляд от пряжки — из-под неё каким-то чудом выглядывал лишь самый кончик ремня, похожий на высунутый от старания язычок.

— Э-э-э… Здравствуйте…

Толстяк пошевелился за прилавком, обуздывая стопку пакетов, которая окончательно накренилась и поползла от звука их голосов… Некоторые кипы оказались довольно проворными — толстяку пришлось нагнуться и загрести их ладонями. Невольный этот поклон выдал Роберту Вокенену внушительную плешь на его макушке. Роберт Вокенен даже попятился, не в силах отделаться от ощущения, что смотрит на раздутую и увеличенную копию самого себя.

Чувство было — далеко не из приятных.

Он ещё раз прокашлялся в кулак, и нахмурился. Полумрак просветлел уже настолько, что он разглядел пыльную батарею бутылок поверху стеллажа за спиной толстяка. Наверное, это её тот пристально разглядывал, когда Роберт Вокенен только вошёл.

— Так чего вам?

Голос толстяка был неприветлив — словно тот был раздосадован тем, что в его лавчонку опять кто-то припёрся.

Это удивило Роберта Вокенена. Зачем, скажите,