Северный ветер - Андрей Упит

— Что я знаю. Откуда мне знать? Тоже скажут. Я только слушаю, что другие говорят.

— Какие там другие? — кричат ему. — Ты не виляй! Говори прямо. Тут никто, кроме тебя, об этом ничего не говорил.

— Как же так! — возмущается Шнейдер. — Вчера вечером иду это я из Земдегов. Закончил там… Только успел взобраться на горку, за Скалдерами, едет мне навстречу с дровами Андрей Граузис…

— Андрея ты оставь в покое, — отзывается тот из своего угла. — Я тебя не видал и не говорил с тобой. Люди! — кричит он, видя, что Шнейдер собирается возражать. — Будьте свидетелями: он ведь сказал, будто сам видел.

— Ты, ты мне вчера говорил! Только я поднялся на горку за Скалдерами…

Сухонький старичок с гладким живым лицом толкает своего соседа в бок.

— Открещиваются, будто черта видели…

Сквозь толпу протискиваются лесник Бите и его сосед, церковный староста Тэпер. Оба в снегу, бороды их обледенели, и кажутся они очень похожими друг на друга.

— Да, — говорит Тэпер, краем уха услышав разговор, — Мартынь Робежниек задал нам жару. — У него низкий, гудящий голос, и все к нему прислушиваются.

— Вот Андрей его вчера видел, — шепчет Тэперу кто-то из стоящих сзади.

— Шнейдер, Шнейдер видел! Чего мелешь, коли не знаешь! — Весь красный как рак, Андрей снова вскакивает на ноги.

— Ты тоже хорош, не можешь придержать язык за зубами… — вполголоса сердито пробирает его хозяин.

— Ну что с того, если кто его и видал, — рассуждает Тэпер. — Вот связать бы его и отвезти в имение. Иди-ка, мол, голубок! Довольно ты народ честной пугал…

— Поди вот, свяжи его да отвези! — смеется сухонький старичок и подмигивает Рудзиту.

— Господин Скалдер! — шепчут стоящие у дверей и расступаются.

Входит Скалдер в теплых сапогах и черной шубе, которую он уже отряхнул на дворе. Садится в конце стола, поближе к Подниеку, спиной к людям. Пока он не спеша проходит и усаживается, в комнате стоит тишина. А когда вновь начинают раздаваться голоса, входит учитель Робежниек.

Он в глубоких калошах, в шубе с модным котиковым воротником. Волосы напомажены и слегка взбиты. Вид у него необычайно серьезный и самоуверенный, как подобает человеку, у которого совесть чиста. Проходит мимо Зетыни и садится на свободном конце скамьи, позади Подниека. Зетыня отодвигается, и он, усевшись поудобнее, поворачивается вполоборота к публике, расстегивает на шубе верхнюю пуговицу и откидывает воротник. Оттуда выглядывает мягкий клетчатый платок, а под ним чистый воротничок и галстук в зеленую полоску.

— Как поживаете, госпожа Подниек? — спрашивает он, наклонясь к Зетыне.

— Благодарю, господин Робежниек, — любезно отвечает она, забыв, что дружба с Робежниеками компрометирует. — Сами знаете, какая жизнь в нынешние времена.

— Да, да, да… Времена трудные. Но скоро станет спокойней. Постепенно все уладится. Снова можно будет жить и работать.

— Вы так предполагаете?

— Я уверен. Народное движение — как вешние воды. Они промчатся — и все стихнет. Потом они мирно потекут по полям и лугам…

— Хорошо бы, — вздыхает Зетыня и пододвигается к Робежниеку. — Вы не можете себе представить, господин Робежниек, сколько у нас теперь неприятностей. Его, — она кивает в сторону мужа, — по целым дням не бывает дома. То он в волостном правлении, то в имении, то в Риге, на суде. Если кого-нибудь судят, его зовут в свидетели. Вы не можете себе представить, как все это неприятно. Люди думают невесть что. А ведь ничего не поделаешь. Он дал присягу и должен говорить правду.

— Только правду. Это наш гражданский долг.

— Да… Но никто не хочет понимать. Мне одной дома так страшно.

— Кого же вы боитесь? У вас ведь нет ни малейшей причины… Мне кажется, вы могли бы попросить князя, чтобы он прислал несколько матросов для охраны.

— Мы думали о том, и князь согласился бы. Но какой в конце концов толк в такой охране? Не будешь же все время дома сидеть? А выйдешь — все равно могут напасть.

Подниек раздраженно ерзает на стуле. Слышит все, что говорят у него за спиной.

— Зачем же думать о худшем? — уклончиво продолжает Ян. — Я уверен, что самое страшное уже позади. Постепенно, надо полагать, все уляжется.

Зетыня наклонилась совсем близко.

— Думают, что Мартынь еще здесь… Вы не слыхали — они тут давеча говорили. Мужики такие злые. Кажется, разорвали бы его зубами. Оно и понятно, лесные братья безобразничают, а волости приходится отвечать.

Ян беспокойно поеживается.

— Я ничего не знаю. С рождества его не видел. Считал, что он давно уже скрылся.

— Нет, нет, милые. Никуда он не удрал. Слоняется тут по лесам. Не понимаю, чего только лесники с ружьями зря шатаются. Встретишь такого — пристрели, как собаку… Раз уж он не человек, пусть его лучше и на свете не будет.

Все опять заговорили хором.

Ян и Зетыня прислушиваются.

— В Криях их гнездо! — кричит Мартинсон. — Не понимаю, чего это логово щадят… Робежниеков спалили, Зиле и Гайленов тоже. Только логово лесных братьев не трогают. Спалить, я говорю, а самих в Сибирь. Иначе и волости покоя не будет.

— Усадьба у черта на рогах, будто ее нарочно для разбойников строили. Никто не знает, что там творится.

— Если власти не хотят, — рассуждает Тэпер, — пойти самим да подпустить красного петуха. Зачем нам из-за кого-то страдать.

Дверь раскрыта настежь. В конце коридора видны Вилнис с Индриком. Разговор доносится до них, но, пожалуй, они не догадываются, о чем речь.

— Теперь никто не может быть спокоен за свою жизнь, — говорит Граузис. — Нагрянет из лесу банда, и скажи спасибо, если сможешь откупиться несколькими сотнями. А нет у тебя их или просто нет при себе — бац! У социалистов оружия хватает. И жизнь человека для них, как для меня вот этот окурок.

— Что им человек… Они так и говорят: чем меньше хозяев, тем лучше. Они всегда об этом трубили.

— Только ли хозяев! — кричит Микель. — А батракам они друзья? Разве мы не слыхали, как они в Риге друг друга убивают? А за что пасторского Яна выпороли?

— Ну, положим, он заслужил. Уж очень задаваться стал и язык распустил. Никому проходу не давал.

— Да, ему полезно…

Слышится сдержанный смех.

— Чего ж еще не начинают? — спрашивает кто-то. — Так здесь до вечера можно проболтаться без толку. А ведь будний день…

Но тут как раз приоткрывается дверь квартиры писаря, и Вильде входит в канцелярию. Ни на кого не глядя, садится за стол и морщится: уж очень накурили. Все разом прячут свои трубки за спины, а спустя минуту снова достают их и продолжают дымить.

Помощник писаря совсем зарылся в бумаги.

— Я полагаю, господин старшина, что пора нам начинать, — холодно произносит Вильде.

Подниек откашливается.

— Пожалуй, начнем. — Еще раз откашливается и поворачивается к собравшимся. Но те не сразу успокаиваются и умолкают. Ян с Зетыней продолжают шептаться за спиной и мешают. — Прошу господина Вильде прочитать приказ князя Туманова.

Вильде стоит с бумагой в руках и ждет, пока совсем стихнет, так чтоб слышен был малейший шорох.

Потом приступает, — говорит торжественней, чем пастор на кафедре.

— «Ввиду того, что двадцать третьего февраля сего года в два часа дня в пределах волости совершено дерзкое вооруженное нападение на матросский патруль, вследствие чего был освобожден один арестованный грабитель, налагаю на волость штраф в размере двух тысяч рублей и, кроме того, за убитую лошадь двести пятьдесят рублей, итого две тысячи двести пятьдесят рублей. Указанная сумма в трехдневный срок должна быть взыскана со всех жителей волости мужского пола в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет, поровну. Одновременно предупреждаю, что в случае повторения подобных происшествий я, по дарованной мне власти, увеличу штраф вдвое, а кроме того, применю еще более суровые репрессивные меры, о чем приказываю довести до сведения всех мужчин на волостном сходе. Князь Туманов».

Вильде чинно садится и кладет бумагу перед собой. Подниек опасливо посматривает. Прибавил бы от себя хоть что-нибудь. Люди ждут. Придется, видно, самому. Ах, как это неприятно.

— Вы уже слышали… — он подбирает слова. — Изменить мы тут ничего не можем. Наше дело выполнить, что предписано… Господин Рудзит, сколько падает на душу?

— Два рубля тридцать четыре с четвертью копейки.

С минуту длится молчание. Потом все приходит в движение. Многие уже заранее все знали, но прочитанное по бумаге воспринимается совсем иначе.

— Ну, ты, душа? — Граузис дергает Дзерве за рукав шубы. — Ну, вытаскивай кошелек и плати.

— А вот как бы узнать, господ тоже причислили к этим душам? — подмигивает соседу щупленький старичок, кивая в сторону стола.

Сосед хихикает в рукавицу.

— Я отказываюсь! — вдруг громко кричит Спрогис. — Ни копейки не заплачу. Я человек бедный. Мне бы волость должна пособить. Пусть платят те, у кого сапоги на ногах.