По обрывистому пути - Степан Злобин

Живя вблизи Фриды, Вася не торопился покинуть завод. Ещё неделю-другую он мог бы себе и позволить прожить у тети Маруси, но теперь лучше было скрыться, пока не поздно.

Не простившись даже с Баграмовым и его семьей, Фотин покинул село, как только чуть-чуть стемнело. Они условились, что с ближней станции он бросит в почтовый ящик открытку с подписью «Маня», сообщая доктору, что ее «сынок уже совсем поправился и здоров».

И вдруг Фриду вызвал исправник. Становой снова зашёл мимоходом к Яше, спросить, где же его кудрявый жилец. В стане, мол, нужно было исправить замок сундука, где хранятся бумаги.

— А ему на заводе сказали — работы покуда нет. Он поехал на завод господ Трубачевских. Сказал: не найдёт — так опять к нам заедет. Тогда и пришлю его, ваше благородие, — пояснил Яков.

— Ну, присылай, солдат, присылай. Как здоровье-то? Ногу тебе, говорят, испортили?

— Доктор сказывал, буду здоров, вашебродь, — сказал Яков. — Покуда я вот прошенье хочу подать о пособии, барышня докторша мне написали…

Возвращения Фриды все ждали с нетерпением. Она приехала лишь на другой день.

— Представьте себе, — весело и возбуждённо рассказывала она, — ждала всяких пакостей, а оказалось, что господин исправник, как он заявил, «просто желал познакомиться».

— И для простого знакомства приказал приехать в уезд! — иронически отозвался доктор.

— Вот именно! Я ему и сказала, что он оторвал меня от работы, — ответила Фрида. — Нет, избави бог, осторожно, намёком сказала, — поспешила она, заметив испуганное выражение на лице Дарьи Кирилловны. — Ведь он такой надушенный, галантный кавалер, что с ним надо вежливенько. Я уж так и держалась.

— Умница, Фридочка, — одобрила Дарья Кирилловна. — А я беспокоилась. Ваш ведь характер — как спичка! Ну и что?

— «В том и дело, сударыня! — говорит. — До меня дошел слух, что вы практикуете, а по уездным спискам женщин-врачей не значится. Вот потому я вас и осмелился потревожить».

— «Осмелился»! — возмущенно воскликнула Юля.

— Да, так и сказал, — продолжала Фрида. — «Я, говорю, неокончивший врач, курсистка, но стараюсь, поскольку могу, приносить тут пользу на эпидемии…» А он мне: «Я бы на вашем месте, мадмазель, сидел под родительским крылышком. Вы такая красавица барышня…» Я говорю: «Я ведь врач, а не барышня. Мой долг — облегчать страдания ближних». А он: «Я никогда не пошел бы лечиться к медику в юбке. Женское дело — семья, хозяйство. Впрочем, говорит, это дело ваших родителей. У меня к вам нет ни каких претензий. Благодарю, говорит, за знакомство. Очень приятно-с!»

— Ну и «очень приятно-с», что неприятная встреча закончилась благополучно-с! — заключил Баграмов, выслушав Фриду.

— И я-то ждала черт знает чего: допроса, грозы… А всё обошлось, — согласилась Фрида. — Но все-таки день пропал. Обещала сегодня заехать в одну деревеньку, а выйдет, что обманула. И завтра — хоть разорвись на кусочки — нужно в другое место попасть, к башкирам…

Да, им всем — и Юле с Павлом Никитичем, и Баграмову с Фридой — было «хоть разорвись». Эпидемия не утихала. Появились новые очаги. Остро почувствовалась нехватка медикаментов.

Баграмов дал телеграмму в уездную земскую управу, требуя медикаментов и людей, сообщив, что эпидемия угрожает ещё более широким распространением. И, словно в ответ на его телеграмму, доктора самого вызвали телеграммой к председателю губернской управы Трубачевскому, к тому самому Трубачевскому, из оранжереи которого в новогодний вечер адвокат Горелов привез Анемаисе Адамовне розы.

Один из крупнейших в губернии помещиков, владелец суконной фабрики, родной брат здешнего вице-губернатора, председатель губернской земской управы Лев Владимирович Трубачевский ещё три года назад, при поступлении доктора в земство, произвел на него неприятное впечатление зазнавшегося барина, противника любых гуманистических начинаний земства, как, впрочем, добрая половина его коллег, утвержденных свыше, председателей губернских земских управ.

От свидания с этим спесивым господином Иван Петрович не ждал ничего доброго.

Приехав в управу, он вынужден был ожидать, когда от председателя, из кабинета, выйдет предшествующий посетитель. Этим посетителем оказался старый знакомец Терентий Хрисанфович Торбеев. Председатель сам проводил его до дверей приемной, крепко пожал руку «лесному королю», приглашая заходить без стеснения в случае надобности.

— Кто ещё тут ко мне? — спросил Трубачевский, распрощавшись с Торбеевым. — Прошу вас, — сказал, пропуская к себе в кабинет Баграмова. — Как вы сказали? Ба-гра-мов… Ах, да-да! Очень, очень все помню! Садитесь, пожалуйста… Господин Торбеев чудак! — сказал председатель управы. — Чудак! Он мне жаловался на вас и не хочет понять, что земская медицина свободна и независима… Да-с, независи-ма! Независи-ма! — повторял на все лады Трубачевский. — И он не хочет понять, что она бескорыстна… Да, бес-ко-рыст-на! Что ей безразлично, кто именно заболел… Страждущий, да… Страждущий должен быть исцелен, богат он или совсем неимущ… — Трубачевский развел руками и изобразил на своем румяном, пышноусом лице полное недоумение; «Не может понять!»

Он вынул из жилетного кармана металлическую коробочку и аккуратно, двумя пальцами, словно кондитерскими щипчиками, положил на середину языка какую-то патентованную аптечную пастилку.

— Но, впрочем, господин Баграмов, я пригласил вас совсем не за тем. У меня есть сведения… Я хотел сказать — до меня дошли слухи, что… Впрочем, скажите попросту: что это у вас за хорошенькая евреечка слишком вольно себя ведёт? Я хочу сказать, что она не совсем тактично борется с предрассудками за авторитет медицинской науки: например, на беседах с крестьянами равняет знахарство и колдоство с православным молебном о здравии… Я, конечно, не защищаю, но посудите!.. Да, да, по-су-ди-те!

— Она прекрасный работник, — сказал Баграмов, — почти окончивший врач. В нашей больнице она отбывает практику.

Лицо председателя земской управы, казалось, еще больше залоснилось и порозовело, а чуть седоватые усы вдруг стали ещё пышнее.

— А скажите, пожалуйста, будьте любезны, кто её допустил? Да, по чьему разрешению? Насколько я в курсе земских дел, губернская управа не утверждала, да, не утверждала у вас на участке такого «почти врача»!

— Она работает на вакантной ставке сестры милосердия, — сдерживаясь, отвечал Баграмов.

— А я не могу допустить-с! Не могу! Подозрительный элемент! Выслана из столицы, по сведениям администрации, исключена из учебного заведения за беспорядки… Да кто вам сказал, что вы имеете право по личному усмотрению брать работников? «Почти врача» на жалованье сестры милосердия?! Кто разрешил?! — Трубачевский едва перевел дух. — И потом, я считаю, что госпожа Кох-хман, — Трубачевский подчеркнуто хрипло протянул в этой фамилии «х», — может приехать в город и жить у богатого папаши. Мне известно, что ваша супруга работает по-прежнему в больнице. Зачем вы её отчислили?. Чтобы устроить эту еврейку?!

— В первый раз слышу, что в земство не допускают евреев, — перебил Баграмов. — До сих пор ни один сатрап…

— Не забывайтесь! — вдруг потеряв свою сдержанность, выкрикнул председатель. — Мы живем не в татарской орде, а в Российской империи! Какие такие «сатрапы»?! Это вы меня оскорбляете?! Я говорю не о национальности, а о том, что вы бог знает кого берете в больницу. Я за вас oт-ве-чаю! Понятно?! Я!

— Совершенно понятно, — сказал Баграмов. — Однако работать в таких условиях не могу. Я не раз уже писал в уездное земство и просил врача и двух фельдшеров ввиду эпидемии, которая угрожает расшириться. В уезде опять наступает голод: с весны был мороз, убил все озимые, теперь яровые засуха выжгла. Вы представляете себе, что будет зимой? Истощенные голодом и летними поносами, люди будут гибнуть как мухи… Ведь это же люди! Народ! Как вы считаете, земство должно хоть немного думать о бедах народа?

— Я не ребенок! В чем вы меня убеждаете, господин Баграмов?! — огрызнулся Трубачевский.

— Так надо же меры принять!

— Принять меры — это не значит давать в больнице приют подозрительным и порочным лицам!

— Что значит — порочным? — поднявшись, строго спросил Баграмов.

— Женщинам… как сказать… э-э… — Трубачевский трусливо замялся.

— Вот что, господин Трубачевский, — решительно заявил Баграмов. — Я вижу, наша губернская управа вступила на путь жандармских порядков, а в жандармерии я служить не намерен. Примите мое мотивированное заявление об увольнении. Я сейчас напишу…

— Не запугаете! Да-с! Не запуга-ете! — Трубачевский вскочил с места. — Как вам будет угодно. Врачей мы найдём, сколько нам будет нужно. Но ваши рассуждения о бедах народа и недостатках медиков на участке плохо вяжутся с вашими действиями!..