Свет вечный - Анджей Сапковский

«Идем, как на войну, – подумал Парсифаль. – Военным строем, в доспехах и со снаряжением, с оружием в руках, под строгим военным командованием и дисциплиной. Достаточно посмотреть на лица рыцаря Эгберта и инквизитора, на лица армигеров, на инквизиторских кнехтов, настраивающих самострелы. Идем в бой. Вчера мне снились кровь и огонь… Наверняка, будем биться. И не гдето на границе, но, скорее, здесь, в самом сердце Силезии, около стшегомского тракта, недалеко от села…»

– Село Хмельно, – показал Эгберт де Кассель. – И корчма. Точно так, как в доносе. Что прикажешь, Гжегож?

– Окружить.

Пел петух. Лаяли собаки. Утки крякали, плещась в болоте. Пел дрозд, жужжали пчелы, гудели мухи на гноище, а солнышко светило, аж душа радовалась. Мужик, который только что вышел из уборной, резко попятился при виде вооруженных и скрылся за дверью с вырезанным сердечком. Баба в платке бросила грабли и что есть силы бежала, подбирая бьющую по ногам юбку. Детвора с восторгом пялилась на оружие, обмундирование и снаряжение армигеров и кнехтов из Копаньца, которые окружали дома. Парсифаль занял определенную ему позицию. Он вытер о плащ потные ладони, зря, потому что они тут же вспотели снова.

– Урбан Горн! – громко и звонко закричал инквизитор Гжегож Гейнче. – Выходи!

Никакой реакции. Парсифаль сглотнул слюну, подтянул пояс, нащупал рукоятку меча.

– Урбан Горн! Корчма окружена! У тебя нет никаких шансов. Выходи по доброй воле!

– Кто зовет? – донеслось изнутри, изза приоткрытого окна.

– Гжегож Гейнче, inquisitor папский! И доблестный рыцарь Эгберт де Кассель из Копаньца!

Двери корчмы скрипнули, приоткрылись. Кнехты подняли самострелы, де Кассель успокоил их жестом и ворчанием.

На пороге стоял мужчина в коротком сером плаще, стянутом блестящей пряжкой, в приталенном, обшитом серебром вамсе, и в высоких сафьяновых сапогах. На голове у мужчины был черный атласный шаперон, еще более замысловатый, чем у Парсифаля, с еще более длинным и изысканней закрученным хвостом.

– Я Урбан Горн, – мужчина в сером плаще осмотрелся. – А где же господа Гейнче и де Кассель? Я вижу вокруг исключительно вооруженных гемайнов с мордами бандитов.

– Я Эгберт де Кассель, – выступил рыцарь. – А окружают вас мои люди, так что свои оскорбления оставьте при себе.

– Не будем тратить на них время, – инквизитор стал рядом. – Ты меня знаешь, Урбан Горн, знаешь, кто я. И прекрасно понимаешь свое положение. Тебя обложили, не вырвешься. Мы достанем тебя живого или мертвого. Наше предложение: давай избежим кровопролития. Мы не варвары, мы люди чести. Сдайся по доброй воле.

Мужчина минуту молчал, кривя губы.

– Мои люди, – сказал он наконец, – это шесть чехов и четыре – местные, силезцы. Все наемники, со мной связаны исключительно денежным контрактом, никаким иным образом. Они ничего не знают и никакого преступления под моим руководством не совершили. Я требую, чтобы их отпустили.

– Ты не можешь требовать, Горн, – обрезал Гейнче. – Но я согласен. Они будут освобождены. Если только на комнибудь не висит приговор за давние дела.

– Слово рыцаря?

– Слово священника.

Горн прыснул, но сдержался. Он достал из расписных ножен стилет, взяв за клинок, вручил его инквизитору.

– Я сдаю оружие, – беспечно поклонился он. – А также делаю предложение. Я как раз собирался заказать обед в эркер. Вместо одной утки могут подать три, эти птицы на вертелах выглядели очень аппетитно. Соблаговолите принять приглашение? Мы же люди чести, а не варвары.

Обедающую в эркере тройку сопровождали только двое армигеров, господин де Кассель позвал с собой только Яна Карвату и Парсифаля фон Рахенау. Карвату – потому что тот был приближенным и пользовался полным доверием. Парсифаля – потому что тот был новичком, зеленым и имел слабое понятие о том, что говорили. У Парсифаля в отношении этого не было ни иллюзий, ни сомнений.

– Хороший у тебя год, – сказал Горн, держа обеими руками утку и отрывая зубами мясо. – В марте арестовал Домараска, теперь меня. А, кстати, Домараск еще жив?

– Не меняйся ролями, Горн, – поднял глаза Гейнче. – Это я допрос буду делать. Мечтаю об этой минуте четыре года, когда ты выскользнул из моих рук во Франкенштейне.

– Когда мне счастье улыбалось, то улыбалось, – покивал головой Горн. – А когда оставило, то уже навсегда. Вчера, зараза, снилась мне дохлая рыба, такой сон всегда предвещает невезение. То, что ты поймал меня именно сейчас, сегодня – это мое невезение, моя неудача. Ты привык видеть во мне гуситского разведчика, удивишься, но на этот раз я прибыл в Силезию в другой роли. Приватно. По личному делу.

– Ах. Быть не может.

– Я прибыл в Силезию, – Урбан Горн проигнорировал иронию, – для личной мести. Тебе интересно, о ком речь? Скажу: о Конраде, епископе Вроцлава. Разве это не странное стечение обстоятельств? Ведь и ты, Гжегож, с епископом на ножах. Как говорит пословица? Враг моего врага…

– Горн, – инквизитор нацелил в него кость из утиного бедра. – Давай договоримся. Мои распри с епископом – это мое личное дело. Но епископ – это наивысшая церковная инстанция в Силезии, опора стабильности и гарант порядка. Удар, направленный в епископа, – это удар по порядку, ты меня в это не втянешь. Даже не пробуй. Мне известно, что ты лично имеешь к епископу. Я исследовал, представь себе, дело свидницких бегинок, знаю документы процесса и доклад о казни твоей матери. Сочувствовать тебе я могу, но соучаствовать не буду. Тем более, что я не до конца уверен в твоих мотивах. Ты убеждаешь меня, что тобой руководят личные побуждения, что дело в личных счетах, что именно с этой целью ты прибыл в Силезию с наемниками. А для меня ты был, есть и останешься гуситским шпионом, работаешь в пользу наших врагов. Ты приехал не для идеи улучшения мира? Не ради Гуса, не против ошибок, перегибов и коррупции Рима? Не по глубокому убеждению о необходимости реформы in capite et in membris? Это приватное дело, личная месть? Для меня нет никакой разницы. Так как нет разницы для голодающих нищих, которых я видел в пути, сидящих на руинах и пепелищах сел. Это ты спалил эти села, Урбан Горн, ты обрек этих людей на нужду и голодную смерть.

– Идет война, – гордо ответил Горн. – А война, прости за банальность, вещь жестокая. Не играй на моих чувствах, Гжегож. Я тоже мог бы показать тебе сожженные селения под Находом и Броумовом, тамошних искалеченных людей, пепелища и могилы убитых, которыми обозначены пути католических крестовых походов!

– Я простил одну банальность – о войне. Не засыпай меня следующими.

– Взаимно.

Какоето время они молчали. Наконец Горн швырнул собаке остатки утки, схватил бокал и залпом выпил его.

– Оставим, – он со стуком поставил бокал, – на минуту епископа и благо Церкви. А что ты скажешь о Грелленорте? Моей целью был не вроцлавский епископ, я отдаю себе отчет, что это чуть высоковато для меня, куда мне с мотыгой на солнце. Целью моего нападения должен был быть овеянный тайной замок Сенсенберг, убежище Грелленорта. Место, в котором это епископское исчадие хулит Бога, занимается черной магией и некромантией, где он варит отравы, яды и одурманивающие декокты, куда призывает чертей и демонов. Откуда высылает своих Всадников на террористические акты, приказывая убивать мирных жителей. Разъясни мне, инквизитор, как это так? Можно ли нападение на такое место расценивать как агрессию против Церкви? А может, правду говорят, что для Рима цель оправдывает средства, что для борьбы со свободной мыслью, ересью и реформаторскими движениями можно припрячь и использовать всё, в том числе и черную магию?

Теперь пришла очередь Гжегожа Гейнче долго помолчать. Парсифаль, хоть и понимал с пятого на десятое, впился взглядом в его лицо. Он видел, как желваки инквизитора заиграли, как заблестели глаза, а рот приготовился ответить.

– Я знаю, где находится замок Сенсенберг, – опередил его Урбан Горн. – И как туда попасть.

– Черные Всадники, – отозвался де Кассель, – убили Альбрехта Барта из Карчина, он был моим другом. Что касается меня, то я готов…

– Не впутывайся в это, Эгберт, – резко оборвал его инквизитор. – Пожалуйста.

Хозяин Копаньца кашлянул, нервно потер ладони. Гжегож Гейнче молча кивнул, давая знак, чтобы Горн продолжал говорить.

– Второго такого случая, – сказал Горн, – больше не будет.

Гейнче молчал, приложив ладони ко лбу, так, чтобы скрыть глаза.

– Грелленорта, – продолжал дальше гуситский шпион, – в Сенсенберге нет. С большинством своих головорезов он поехал на лужицкое пограничье, охотиться на нашего общего знакомого, медика Рейнмара из Белявы. Потому что он узнал, что Рейневан…

Инквизитор отвел ладонь от своего лба. Горн замолчал под его взглядом.

– Да, – откашлялся он. – Признаю. Это благодаря мне Грелленорт проведал о Рейневане. Это я сделал так…