Свет вечный - Анджей Сапковский

– Мы уже знаем, – перебил Гейнче, – что ты сделал.

– Рейневан выпутается… Он всегда выпутывается…

– Ближе к делу, Горн.

– В Сенсенберге осталось всего несколько Всадников. Объединенными силами мы справимся с ними вмиг. И спалим это змеиное гнездо, очаг зла. Лишим Грелленорта его логова, центра террора, чернокнижной базы, источника гашш’иша и других наркотиков. Посеем сомнения и страх среди его Всадников. Ускорим его крах.

– Ха! – Эгберт де Кассель потер ладони, посмотрел на инквизитора, промолчал.

– Недавно, – медленно начал Гжегож Гейнче, – я встретился с точкой зрения, что терроризм является злом и ведет в никуда. Это не подлежит сомнению. Существует, однако, одна вещь, хуже терроризма: методы борьбы и с ним.

Долго царила тишина.

– Что ж, – заговорил наконец инквизитор. – Ad majorem Dei gloriam, цель оправдывает средства… Так что вперед на Сенсенберг. Viribus unitis[222]… Стой, стой, спокойнее, куда ты, Горн? Я не закончил мысль. Мы заключаем перемирие, будем действовать сообща. Но при определенных условиях.

– Слушаю.

– Не желая назвать наше перемирие хрупким, назову его временным. Ты еще не свободен, я хочу после Сенсенберга с тобой поговорить. Обменяться информацией. И установить объем… взаимных услуг… В будущем.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты хорошо знаешь, что. Ты чтото дашь, я чтото дам. Чтобы нам лучше и уютнее говорилось, я обособлю тебя. Не в тюрьме. В монастыре.

– Коль так, – улыбнулся Урбан Горн, – то, пожалуйста, в женском. Например, в том, в котором ты держишь невесту Рейневана.

– О чем ты, черт возьми, говоришь? – вскипел Гейнче. – Какая невеста? Уже который раз доходят до меня эти бредни. Я должен… Святая Курия должна была похищать и прятать панну? Это какойто абсурд!

– Ты утверждаешь, что это не Инквизиция содержит в заключении Ютту Апольдовну?

– Именно так я утверждаю. Хватит этих бредней, Горн. Перед нами sanctum et gloriosum opus.[223] Сенсенберг и Черные Всадники.

– Мы справимся, потому что мы вместе. – Эгберт де Кассель встал, ударил кулаком по столу. – А вместе мы сила! В путь, с Богом! Если Бог с нами, кто против нас?

– Si Deus pro nobis, – поддержал Гейнче, – quis contra nos?[224]

– Když jest Bůh z námi, – закончил с улыбкой Горн, – i kdo proti nàm?

Они поехали, не теряя времени, вскачь, сорок пять коней, копанецкий отряд, кнехты инквизитора, наемники Горна. Ехали в направлении Качавских гор; дорогу Парсифаль подробно не запомнил, будучи в состоянии перманентного и близкого к дрожи возбуждения. Через какоето время они оставили за спиной последние деревушки, последний след человеческого обитания, оказались среди дикой пустоши, в Силезии, которой Парсифаль не знал. Уверенный в полном триумфе цивилизации, он с изумлением смотрел на древний дремучий лес, которого не касался топор. На каменистые, бесплодные, изрезанные ярами пустыри, на которые, наверное, годами не ступала нога человека.

А потом они увидели. Крутой, осыпающийся обрыв. Вершину, которая поднималась за ним. А на вершине – руины замка, оскалившуюся крепостными зубьями миниатюру рыцарского замка со Святой Земли.

К замку вел извилистый овраг. При входе в него их встретила картина того, что осталось от предшественников. Воинственное лицо Эгберта де Кассель стало бледным, побледнели закаленные в боях армигеры. Кнехты осеняли себя крестным знамением, некоторые начинали громко молиться. Парсифаль зажмурил глаза. Несмотря на это, он видел. Зрелище врезалось в память.

Вход к яру почти полностью был загроможден большой грудой костей. Вовсе не беспорядочной. Ктото потрудился, чтобы из черепов, костей таза, бедренных и сплетенных с ребрами голенных костей выложить приветственную декорацию, чтото наподобие триумфальной арки. Тошнотворный смрад доказывал, что конструкция находилась в постоянном развитии, чтото было в нее добавлено совсем недавно.

Кони не хотели идти, начали храпеть, метаться и бить копытами. Не было выхода, пришлось их оставить. Спешенный отряд двинулся оврагом. Возле спутанных лошадей господин де Кассель приказал нести дозор четырем кнехтам. Под командованием армигера. И Парсифаля фон Рахенау.

Таким образом, Парсифаль фон Рахенау, формально будучи полноправным участником взятия Сенсенберга, самого взятия не видел вообще. В частности, он не видел ужасной смерти трех кнехтов, которых в воротах замка обрызгала огнем магическая ловушка. Не видел, как наемники Горна в тяжелой битве уничтожили во дворе четырех Черных Всадников. Как на кнехтов инквизитора, которые вторглись в алхимическую лабораторию, напал уродливый карлик, гном или какоето иное исчадие ада, швыряя в них бутылями с едкой кислотой. Как чудовище, которого в ответ забросали факелами, само сгорело живьем.

Парсифаль не видел последний бой, который провели де Кассель и копанецкие армигеры с пятью последними Всадниками, окруженными в рыцарском зале. Не видел, как их в конце концов посекли, просто порубили на куски. Не видел, как их кровь брызгала на стены и фрески на стенах. На Иисуса, который во второй раз падал под крестом, на Моисея с каменными скрижалями, на Роланда в битве с сарацинами, на въезжающего в Иерусалим Готфрида Бульонского. И на Персиваля, стоящего на коленях перед Граалем.

Был вечер, когда отряд возвратился. Инквизитор Гейнче. Урбан Горн с забинтованной рукой. Раненный в голову Эгберт де Кассель из Копаньца. И еще двадцать четыре человека. Из тридцати шести, которые с ними отправились.

Они уехали молча, сосредоточенные. Без лишних разговоров, без обычного в таких случаях хвастовства своими подвигами и победами. С чувством хорошо исполненного долга. Sanctum et gloriosum opus[225] – вот, что они сделали.

А на фоне усыпанного звездами неба глыба руины замка Сенсенберга пылали, как факел, извергая огонь из всех своих окон.

– Ночью мне снился пожар, – сказал Рейневан, забрасывая седло на коня. – Большой огонь. Интересно, что может значить такой сон. Может, перед выездом проведаем мастера Зброслава? Может, это был вещий сон? Может, означает, что надо спешить, как на пожар?

– Дай Бог, чтоб это было не так. – Рикса подтянула подпругу. – Обойдемся без таких прорицаний, без огня и без пожаров. Тем более, что день намечается жаркий.

Глава четырнадцатая,

в которой кровоточат облатки и встречаются друзья. А на город Болеславец опускается ночь. И, как у Вергилия, сон овладел всем живым.

День девятого июня Anno Domini 1429 встретил теплом с самого рассвета, а уже около трех часов дня наступила жара, зной просто парализующий. Жители Гельнау, села, расположенного у самого устья Ниского разлома, которые всегда, ежедневно внимательно посматривали на возвышающуюся на юге гору Варнкоппе, девятого июня залегли в тени, блаженно разомлевшие и ко всему безразличные.

Из отупения их вырвал крик. Крик, полный ужаса.

– Сигнал! Сигнааал!

Кричал хлебопашец с самого дальнего поля. Кричал, показывая на гору Варнкоппе, с вершины которой поднимался и бил в небо вертикальный столп черного дыма.

В Емлице, городке, расположившемся на юг от Житавы, пробощ прихода святого Кириака топал через неф церквушки, вытирая рукавом сутаны вспотевшее лицо. Он вспотел, покрикивая и понося работников, которые ремонтировали хозяйственный дом плебании, а сейчас спешил в ризницу, чтобы передохнуть в прохладе ее стен. Весьма, ой, весьма часто он забывал по пути остановиться, стать на колени и перекреститься перед алтарем, а если и делал это, то машинально и бездумно. Однако прошлой ночью пробощ видел сон, плохой сон, после которого священник поклялся себе не допускать больше такой халатности.

Он остановился, встал на колени. И начал кричать. Голосом настолько страшным, что услышали и прибежали работники из плебании.

Алтарь был залит кровью. Кровью, которая вытекала из tabernakulum.[226]

На житавском тракте застучали копыта, возле телеги промелькнул конный гонец, оставляя за собой большое облако пыли. Однако дровосек Гунсрук успел на долю секунды увидеть обезображенное ужасом лицо всадника. Он сразу понял, в чем дело.

– Йорг! – закричал он сыну. – Бегом через лес домой! Пусть мать пакует вещи. Бежим! Чехи идут!

Били тревогу колокола церквей Святого Креста, а также Петра и Павла. Топали сапоги, звенело железо, кричали сотники. Город готовился к обороне.

– Впереди идет патруль, – доложил прибывший с дозора рыцарь Анзельм фон Редерн. – За ним идет конный отряд, более трехсот коней. За конными тянется целая мощь – около шестисеми тысяч с более чем двумя сотнями возов. Осадных машин нет.

– Значит, на город не ударят, – вздохнул Лутпольд Ухтериц, староста Житавы. – Згожелец за своими стенами тоже, кажется мне, может спать спокойно. Но что достанется городкам, пригородам и селам, это уж достанется. Некоторым уже по второму разу.