Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Ирвинг

— Почему она осталась в медвежьем костюме? — спросил Фрэнк.

— Не знаю, — ответил я.

— Возможно, они еще только начали, — предположил Фрэнк.

— Но как медведь выглядел, — сказал я. — Ты заметил?

— Я знаю, — прошептал Фрэнк.

— Этот мех, эта поза, — сказал я.

— Я знаю, о чем ты, — сказал Фрэнк. — Не надо. Лежа в темноте, мы оба знали, кого напоминает медведица Сюзи, мы оба видели, на кого она похожа. Фрэнни предупреждала нас: она велела следить за тем, какие новые позы может принять Грустец, за его новым маскарадом.

— Грустец, — прошептал Фрэнк. — Медведица Сюзи — Грустец.

— Во всяком случае, очень похожа, — сказал я.

— Она Грустец, я точно знаю, — сказал Фрэнк.

— Сейчас, может быть, и так, — согласился я. — Пока что это она.

— Грустец, — продолжал шептать Фрэнк, пока не заснул. — Это Грустец, — бормотал он. — Его не убьешь, — бубнил Фрэнк. — Это Грустец. Он не тонет.

ГЛАВА 9. Второй отель «Нью-Гэмпшир»

Последняя реконструкция нового фойе «Гастхауза Фрейд» — это была идея отца. Я представляю, как в одно прекрасное утро он стоял перед почтой на Крюгерштрассе, глядя через улицу на новое фойе, в котором полностью растворился кондитерский магазин. Старые вывески, как карабины усталых солдат, стояли, прислоненные к лесам, которые уже разбирали рабочие. Вывески гласили: BONBONS, KONDITOREI, ZUCKERWAREN и GASTHAUS FREUD. И тогда-то мой отец понял, что их нужно выбросить все: нет больше кондитерского магазина, нет больше «Гастхауза Фрейд».

— Отель «Нью-Гэмпшир»? — спросила Визгунья Анни, проститутка, которая приходила самой первой (и уходила самой последней).

— Меняемся в соответствии со временем? — спросил Старина Биллиг, радикал. — Закатать рукава и жить с улыбкой. Отель «Нью-Гэмпшир», по мне, звучит неплохо.

— Очередная фаза, очередная фаза, — сказал порнограф Эрнст.

— Блестящая идея! — воскликнул Фрейд. — Подумай только, как это зацепит американских клиентов! И никакого больше антисемитизма, — сказал старик.

— И никаких больше антифрейдистов, пугающихся названия, — сказал Фрэнк.

— А как, черт подери, ты думал, он его еще назовет? — сказала мне Фрэнни. — Это же отцовский отель, разве не так? — спросила она.

Привинчен на всю жизнь, как сказал бы Айова Боб.

— Думаю, очень мило, — сказала Лилли. — Приятный штрих, маленький, но милый.

— Милый? — сказала Фрэнни. — О господи, у нас проблемы: Лилли думает, что это мило.

— Сентиментально, — философски заметил Фрэнк. — Но какая разница…

Я подумал, что если еще раз услышу это его «какая разница» или «это не играет роли», то закричу; сымитирую даже не оргазм, а что покруче. И снова, в очередной раз, я был спасен медведицей Сюзи.

— Смотрите, ребята, — сказала Сюзи, — ваш отец сделал шаг в практическом направлении. Вы представляете, сколько туристов из США и Англии найдут это название успокаивающим?

— Это правда, — мило согласилась Швангер. — Для британцев и американцев это восточный город. Сама архитектура некоторых церквей, эти ужасные купола-луковки… и все его жизненные связи непонятны для Запада… для тех, кто приехал с такого далекого Запада, что даже Центральная Европа кажется Востоком. К вам потянутся робкие души, — пророчила Швангер, как будто сочиняла новую книгу о беременности и абортах. — Отель «Нью-Гэмпшир» будет для них звучать знакомо. Знакомо, как дом.

— Блестяще, — сказал Фрейд. — Добро пожаловать, робкие души, — вздохнул он и протянул руку, чтобы потрепать ближайшую голову.

Он наткнулся на голову Фрэнни и потрепал ее, но большая мягкая лапа медведицы Сюзи оттолкнула его руку в сторону.

Я привыкну к этому, к этой лапе собственника. Таков мир: то, что с первого взгляда поражает нас своей странностью, потом становится совершенно обычным явлением и даже успокаивает. И наоборот — то, что кажется с первого взгляда успокаивающим, становится странным. Но я не мог не согласиться, что медведица Сюзи влияет на Фрэнни благотворно. Если Сюзи сможет удержать Фрэнни от Эрнста, я уже буду ей благодарен; не слишком ли это много — ожидать, чтобы медведица Сюзи уговорила Фрэнни перестать писать Чипперу Доуву?

— Фрэнни, как ты думаешь, ты лесбиянка? — спросил я ее в безопасной темноте Крюгерштрассе (установленная отцом мигающая вывеска барахлила: ОТЕЛЬ «НЬЮ-ГЭМПШИР»! ОТЕЛЬ «НЬЮ-ГЭМПШИР»! ОТЕЛЬ «НЬЮ-ГЭМПШИР»! — снова и снова розовым неоном).

— Сомневаюсь, — тихо сказала Фрэнни. — Думаю, я просто люблю Сюзи.

Я, конечно, сразу же подумал, что раз Фрэнк у нас гомосексуалист, а теперь и Фрэнни «спуталась» с медведицей Сюзи, то, может быть, всего лишь вопрос времени, прежде чем и мы с Лилли обнаружим у себя подобные наклонности. Но, как всегда, Фрэнни прочитала мои мысли.

— Это совсем не то, — прошептала она мне. — Фрэнк в этом убежден. А я ни в чем не убеждена, кроме, может быть, того, что это для меня проще.

Я имею в виду, сейчас мне проще любить кого-нибудь одного со мной пола. Это не так серьезно, чтобы к этому нужно было специально готовиться, как-то убеждать себя — да и риска меньше, — сказала она. — С Сюзи я чувствую себя безопасней, — прошептала она. — Вот, наверно, и все. Мужчины совсем другие, — сказала Фрэнни.

— Фаза такая, — говорил по любому поводу Эрнст, расхаживая по отелю.

Фельгебурт, окрыленная нашей реакцией на «Великого Гэтсби», стала читать нам «Моби Дика». Из-за того, что произошло с матерью и Эггом, слушать про океан нам было трудно, но мы справились; мы сосредоточили свое внимание на ките и, главное, на китобоях (у каждого из нас был свой любимый китобой) и внимательно следили за Лилли, ожидая, что она отождествит отца с Ахавом.

— А может быть, она сравнит Фрэнка с белым китом, — прошептала мне Фрэнни.

, Но Лилли нашла там для нас Фрейда.

Однажды вечером, когда портновский манекен стоял по стойке «смирно», а Фельгебурт монотонно гудела — как море, как прибой, — Лилли сказала:

— Слышите? Ш-ш-ш!

— Что? — спросил Фрэнк, будто призрак; мы все знали, что именно так сказал бы Эгг.

— Лилли, оставь, — прошептала Фрэнни.

— Нет, послушайте, — сказала Лилли.

И на миг нам почудилось, что все мы лежим в спальных гамаках в матросском кубрике и слушаем, как над головой у нас беспокойно бродит Ахав со своей искусственной ногой. Деревянные удары, костяной стук. Это была просто бейсбольная бита Фрейда; он слепо ковылял по этажу над нами, навещая кого-то из проституток.

— Кого он навещал? — спросил я.

— Старину Биллиг, — ответила медведица Сюзи.

— Старуха для старика, — сказала Фрэнни.

— Думаю, это очень мило, — сказала Лилли.

— Я имела в виду — сегодня Старину Биллиг, — сказала медведица Сюзи.

— Он ко всем ходит? — поинтересовался Фрэнк.

— Только не к Иоланте, — сказала Сюзи. — Она его пугает.

— Она и меня пугает, — сказал я.

— И конечно, не к Черной Инге, — сказала Сюзи. — Фрейд ее не видит.

Мне не приходило в голову навестить проститутку, одну или всех. Ронда Рей все же была не такая, как они. С Рондой Рей был секс с дополнительным вознаграждением, а здесь, в Вене, секс был бизнесом. Я мог мастурбировать, представляя Иоланту; это было достаточно возбуждающе. А поздними летними вечерами это могла быть и Фельгебурт. Чтение «Моби Дика» было таким грандиозным экспериментом, что Фельгебурт приходилось вечерами задерживаться подолгу. Мы с Фрэнком провожали ее домой. Она снимала квартиру в обветшавшем доме за Ратхаузом 29, около университета, и не любила пересекать Кернтнерштрассе или Грабен по вечерам одна, потому что иногда ее принимали за проститутку.

Тот, кто принимал Фельгебурт за проститутку, должен был обладать изрядным воображением; ведь она была такой очевидной студенткой. Не то чтобы она не была хорошенькой, просто она не придавала значения своей внешности. На все свои физические достоинства она или не обращала внимания, или скрывала их. Ее волосы были пышными, но и в тех редких случаях, когда они были чистыми, они все равно были неухожены. Она носила голубые джинсы и свитерок, закрывающий горло, или футболку, а усталость вокруг ее рта и глаз говорила о том, что она много читает, много пишет и много думает, думает о чем-то большем, чем собственное тело, его заботы и радости. Она, казалось, была того же возраста, что и Сюзи, но слишком серьезна, чтобы быть медведем. Ее презрение к ночной жизни отеля «Нью-Гэмпшир» определенно граничило с тем, что Эрнст назвал бы «отвращением». Когда был дождь, мы с Фрэнком провожали ее только до трамвайной остановки на Рингштрассе напротив оперы; но когда погода была хорошая, мы шли через площадь Героев и поднимались по кольцу до университета. Тогда мы были просто тремя ребятами, находящимися под свежим впечатлением от прочитанного про китов, идущими под большими зданиями города, который был для всех нас слишком стар. В такие вечера в большинстве случаев казалось, что Фрэнка с нами и нет.