Охота на медведя - Петр Катериничев

— В Нью-Йорке?

— Нет. В Москве.

— Разве у коммунистов есть фондовая биржа?

— Есть.

— Не может быть. Коммунисты всегда были против частной собственности.

— Теперь они ее обрели. И стали — «за».

— Почему я об этом ничего не знаю?

Олег пожал плечами. На мгновение ему стало грустно. Зачем Корсаков послал его сюда? Чтобы запереть в дурдоме? А — смысл? Или — это единственный способ сохранить ему жизнь? Но Сергей Кириллович Корсаков явно не альтруист. Стереть Гринева ему было куда проще, чем посылать сюда. Или он не ведал, что сэр Джонс — сдвинулся не «как все», а много серьезнее?..

— Не надо печалиться, молодой человек. Память порой мне изменяет, но ум ясен, уверяю вас. Не хотите что-нибудь выпить? За компанию? Мне, признаться, врачи строго не рекомендуют и позволяют только в уик-энд. Но мы их обманем, не так ли? Тем более, у меня так давно не было гостей...

Взгляд сэра Джонса вдруг сделался столь спокойно печален, что Олегу стало жалко его — до тоски! Кто его здесь запер и зачем?.. И есть ли у него родные?

— Что вы предпочитаете? Коньяк, бренди, виски, бурбон?

По правде сказать, спиртного Олегу не хотелось совсем. Но — зачем обижать старика? Тем более в этой милой стране все пьют с содовой и со льдом... Так что — не пьянства ради, а из вежливости... Вернее даже... Какая уж вежливость:

Олегу было искренне его жалко.

— Шерри.

Лицо Джонса осветилось улыбкой. Старичок нажал какую-то кнопочку на подлокотнике кресла-каталки. Через секунду вошла женщина лет тридцати в униформе горничной.

— Приготовьте шерри и двойной бурбон. Кофе? — спросил он Олега.

— Пожалуй.

— Вот кофе я люблю готовить сам. По-турецки. В песке. Не возражаете?

— Очень люблю.

— У меня отменный кофе. Пить мне его давно запретили, но аромат — чудный.

Просто чудный.

Пропиликал крохотный телефончик на подлокотнике кресла. Сэр Джонс поднес трубку к уху. Что он услышал такого — было неведомо. Но щеки его порозовели, взгляд засветился.

Вошла горничная с подносом. Джонс взял свой бурбон. Теперь он просто сиял:

— Ну что, господин Гринев? За удачу?

Олег вздохнул. Джонс посмотрел на него, улыбнулся:

— И не переживайте, Олег. Дела от нас не уйдут. От меня они никогда не уходили!

Свой бокал старик довольно стремительно осушил до дна, и — они передвинулись на обширный балкон, затененный со всех сторон растущими в кадках зелеными растениями. Здесь стоял ящик с песком, джезва, кофемолка, гриль, барбекю. Старик на своей каталке перемещался быстро: по-видимому, привык.

Кофе Джонс готовил умело, с видимым удовольствием. Словно священнодействовал. Сначала долго молол отборные зерна в кофемолке.

— Весь секрет приготовления кофе — в хорошем помоле. Нужно помолоть как можно мельче, в пыль. Моя кофемолка сделана на заказ. А потом — вода. Чистая, родниковая, без примесей. И — в песочек, вот так. И нужно поворачивать джезву и не допускать, чтобы кофе остывал или, не дай бог, быстро закипал: чтобы весь вкус и аромат зерен перешел в напиток, нужен равномерный, медленный и постоянно усиливающийся нагрев. Как при хорошем подъеме на бирже, а? В двадцать шестом я работал в маленьком придорожном кафе. Тогда не было грилей: мы готовили для проезжающих водителей отменные отбивные и жарили на решетке на углях. И еще — великолепных цыплят. Все это было до Великой депрессии. Впрочем, отец вам, верно, рассказывал.

— Нет.

— Нет?! О, некогда он даже дрался на ринге! За деньги, разумеется! И сумел побить Макса Кампентьера! Того самого Кампентьера, что через шесть лет стал чемпионом! Разве он никогда не рассказывал вам этого? В каком же году это было?

Ну да, в двадцать седьмом!

— Мой отец не мог драться с Кампентьером в двадцать седьмом.

— Я же помню!

— Он родился в двадцать пятом.

— Джексон Грин — в двадцать пятом?

— Меня зовут Олег Гринев. Моего отца звали Федором. Теодором. Он — русский.

— Так вы — из России?

— Да.

Олегу стало горько. Старичок, конечно, милый и обаятельный. Но... Вот именно — но. Зачем все-таки Корсаков прислал его сюда? Чтобы изолировать?

Хотя... Он же сам сказал. Ему хотелось сделать Папе Роджеру услугу. Вот он и сделал. Прислал собеседника. Миллиардеру скучно. Весь персонал переслушал его истории, наверное, сотни раз.

— Так вы из Москвы?

— Да.

— Вы там живете, мистер Гринев?

— Уже нет.

— Ну да: вы сбрендили и вас прислали сюда. Очень мило. Это — в их стиле.

— В чьем?

— В людском. Люди стремятся отгородиться ото всего, чего не понимают. Мир стал убог духом.

— Мир всегда был таким.

— Москва. Я был в Москве. Совсем недавно.

— И как вам показалось?

— Утомительно. Слишком много заседаний. Впрочем, ваш Брежнев очень радушный человек. И — отличный спортсмен. Он катал меня на «мерседесе». Как его здоровье? — Никак.

— При его жизнерадостности он будет править еще достаточно долго.

— О да. И умрет в восемьдесят втором. Мне тогда исполнится двенадцать лет.

Старик посмотрел на Гринева внимательно:

— Мне кажется, вы раздражены чем-то. И говорите, как малый ребенок. Кто может знать будущее?

— Тот, для кого это будущее уже в прошлом.

Глава 97

Олег пригубил кофе. Действительно, отменный.

— Будущее в прошлом... — произнес тихо Роджер Джонс. — В двадцать девятом году мне было девятнадцать. С семнадцати лет я нелегально возил контрабандное виски. У меня даже завелся свой грузовичок. Возил... Пока полиция не расстреляла колонну. Дона Лучиано подставили его чикагские конкуренты. Я выскочил чудом. Продал искалеченный грузовик. Потом пошел к одному малому в Бронксе. Он был мне должен деньги. Я его избил. И вытряс четыре тысячи долларов. Если бы он заявил в полицию, меня ждала бы тюрьма. Он не заявил: к нему пришли другие кредиторы. А поскольку они опоздали и денег у него уже не было, он умер.

А у меня оказалось четыре тысячи долларов. Я купил себе место маклера на Нью-Йоркской бирже. Пошил дорогой костюм. Взял кредит и стал шиковать. Нужно сказать, что в те времена Нью-Йоркская фондовая биржа была просто Клондайком для аферистов. А я был, несомненно, аферистом.

Нечто витало тогда в воздухе... Нечто... А я сошелся с одним малым, Генри Бартоком. Рестораны, девочки, все такое... Генри Барток был управляющим в одной из контор Генри Флея Крика — стального короля Америки. Когда он напивался, то начинал беспокоиться о будущем. Вслух. А я был внимательный слушатель.

Вскоре я стал своим среди серебряной молодежи — управленцев крупнейших компаний. Все они говорили об одном и том же. О том, что их беспокоит будущее.

А я — ждал.

Вся игра на бирже состоит в одном: ты имеешь информацию, а другие — нет.

Накануне мы сидели за виски с Генри Бартоком. Он пил и не напивался. Он казался невменяемым. И я понял: пора.

Следующим утром я был на бирже. И с утра начал продавать акции сталелитейных концернов. Естественно, у меня не было ни одной! Но — кто об этом знал? Меня считали человеком Бартока. Да и — был еще не вечер!

Их покупали охотно. Рынок был стабилен. У меня волосы порой шевелились на голове — что, если я ошибся?

А после обеда рынок рухнул. Как в провал. Перед закрытием я скупил нужное количество акций «Юнайтед стилл», чтобы рассчитаться. Подвели итоги торгов.

Утром я продавал по девятнадцать долларов двадцать один цент. И купил вечером по пять долларов четыре цента. Покупателям ничего не оставалось, как рассчитаться со мной. В этот первый день Великой депрессии я стал богаче на два миллиона долларов. Тогда это были громадные деньги.

На четыре года я как бы угомонился. Мне стало ясно, чего стоит рынок, если ты умеешь с ним правильно обращаться. Я слушал курс в университете и готовил свою следующую аферу.

Купил тысячу акров песка на Ближнем Востоке. Завез туда оборудование, нанял инженеров, поставил нефтяную вышку. Начал бурить. Снял и обставил роскошную контору в Эмпайр-Стейтс-Билдинг. По итогам года заплатил двадцать девять тысяч налогов. По итогам следующего — сто. По итогам следующего — двести пятьдесят. На четвертый год — почти миллион.

— Вы нашли нефть?

— Никакой нефти там не было и быть не могло. Из скважин сочилась только бурая вода. Еще — там стояли четыре ржавые вышки и суетилось с полсотни рабочих. Но — кого это интересовало в финансовых кругах? Здесь смотрят бумажки.

Отчетность. Через пять лет компания стоила почти семьдесят миллионов! В одно прекрасное утро я велел своим маклерам продавать ее акции. Постепенно, мелкими пакетами, желательно — мелким держателям. В течение трех месяцев я избавился от акций полностью. И нажил почти сто миллионов зеленых.

Мыльный пузырь лопнул только года через три. Когда акционеры обеспокоились полным отсутствием прибыли. Следствие министерства финансов нарушений не обнаружило. Потому .что их не было! Все — по закону!