Кровавое копье - Крейг Смит

Только страстные увещевания штандартенфюрера Бахмана убедили Гиммлера позволить доктору Рану служить надзирателем в этом лагере, а не стать узником.

Эльза впервые заметила перемены, происшедшие с Отто, во время Олимпиады тысяча девятьсот тридцать шестого года. Тем летом все пребывали в приподнятом настроении — кроме Рана. Вначале Эльза приписала эти изменения извечной склонности Рана к меланхолии. Такую же мертвенность в его взгляде она видела, когда он трудился управляющим гостиницей. Легкая депрессия после обрушившейся на него славы была объяснима. Но депрессия не проходила. Порой Эльза видела, как Ран смеется, но его смех не казался радостным. Даже на Сару, которую он просто обожал, Ран смотрел с какой-то тоской. Его ум заострился. Цинизм, естественно приходящий в зрелом возрасте, сделался более жестоким. Ран обрел энциклопедические познания в области эзотерики, но словно бы утратил эмоции, страсть.

После этого лета Ран стал еще чаще встречаться с женщинами. И некоторые его романы представляли собой настоящие грязные истории. Бахман сообщал Эльзе разные слухи и сплетни, и она всеми силами старалась не испытывать шока и отвращения. Она говорила мужу, что все происходит из-за того, что Ран слишком сильно пристрастился к спиртному, просила повлиять на него, но в душе понимала, что алкоголь — это всего лишь пусковой механизм. На самом деле проблемы Рана крылись гораздо глубже.

Отслужив поздней осенью тысяча девятьсот тридцать седьмого в Дахау, Ран очень старался стать прежним, но это были только попытки. Его веселость казалась чрезмерной и неуместной. Он говорил, что собирается писать не одну книгу, а сразу четыре или пять. Он даже вернулся к написанию романа, который начал несколько лет назад. Конечно, это осталось лишь планом, и через некоторое время его отчаянно ослепительные улыбки снова стали тоскливыми. Он как-то неестественно быстро старился, его волосы редели, кожа приобретала землистый оттенок, начала проявляться полнота. Он по-прежнему был красивым мужчиной, но в свои тридцать четыре вдруг стал выглядеть пожилым. Они с Бахманом перестали так уж сильно отличаться друг от друга и чем-то напоминали старых чудаков, сидящих порой за столиком в дешевых кафе и сутулящихся под грузом прожитых лет.

Когда-то в порыве страсти Эльза сказала Рану, что ей бы хотелось всегда представлять его на траве рядом с руинами Монсегюра и чтобы она сидела рядом с ним. Они слушали бы ветер, и им бы казалось, что он доносит до них голоса мучеников за веру. Теперь, когда она думала об Отто, воображение уже не дарило ей таких картин. Жизнь жестоко расставила все по своим местам. Эльза не забыла, как Рана не раз тошнило после попойки. Иногда она вспоминала, каким он был в то время, когда управлял гостиницей. В страшных снах она видела его стоящим на посту в концлагере. В более удачные дни он опять становился модным ученым и рассказывал берлинским дамам о Сатане, который, оказывается, очень пострадал в Риме, но в целом был очень забавным малым…

Когда Эльза задумывалась о причинах падения Рана, ей всегда приходил на ум Бахман. Пожалуй, это несправедливо. Ран сам сделал выбор, но когда-то он был настолько свободен, его так волновало… все на свете. Как же он все это утратил? Ответ ясен, и пусть он не слишком справедлив и точен. Бахман, словно вампир, высосал из него жизненную силу и сделал серым и дряхлым стариком — таким же, как и он сам. Эльза полюбила Отто, но его душу забрал Бахман. И во время их встреч, по воскресеньям, когда Ран приходил пообедать и повидаться с Сарой, Дитер словно бы демонстрировал свою победу — прирученного, полууничтоженного соперника.

Узнай Бахман о мыслях Эльзы — он был бы шокирован. Он ведь так сильно любил своего друга. Дитер никогда не сказал о нем дурного слова, по-настоящему переживал, когда поведение Рана вызывало недовольство у Гиммлера. Как-то раз, обуреваемый тревогой, Бахман сказал о Ране:

— Вся эта слежка! Почему они не видят, что он сам себя уничтожает?

Он говорил об отчете Отто, из-за которого его сослали в Бухенвальд, но точно так же мог бы сказать и о многих других случаях.

Январь 1939 года

Когда в январе тридцать девятого Ран вернулся из «командировки» в Бухенвальд, он не стал делать попыток углубиться в работу или вести себя прилично в обществе: он постоянно поднимал голос и произносил неподобающие речи. Некоторые высказывания Рана Бахман пропускал мимо ушей, но порой очень сердился. Неужели Ран хотел, чтобы его самого и его друзей убили?

— Теперь мы уничтожаем людей за их мысли, Дитер?

— Убивают за гораздо меньшее, Отто, и это тебе отлично известно! Повторяю: ты должен быть осторожен! Ты ходишь по краю пропасти!

— Из-за того, что я не говорю Гитлеру, что его копье подлинное?

— Твои неприятности не только в этом отчете, и ты очень глупо поступаешь, ставя истины выше здравого смысла.

— Он хотел получить историю своего копья, и я ее ему предоставил.

— Он хотел подтверждения своего собственного мнения! — с холодной усмешкой проговорил Бахман. — И кто ты такой, чтобы заявлять ему, что он ошибается?

— Я эксперт!

— Вот в этом ты весь, Отто! Ты сидишь по правую руку от второго по могуществу человека в Германии и ведешь себя так, словно для тебя это ужасное неудобство!

— А тебе не приходило в голову, что дело вовсе не в моем отношении к проблеме, а в реакции всех остальных?

— Выпей, Отто. Когда ты трезвый, ты меня пугаешь.

Конечно, так бывало не всегда. Если бы Ран постоянно был желчен и язвителен, люди бы просто перестали терпеть его общество. Иногда он рассказывал о девушке, с которой встречался. Утверждал, что подумывает сделать ей предложение. Ни Эльза, ни Бахман с ней не были знакомы, а встречи с ней Ран скрывал, но уверял их обоих, что она им понравится. А потом улыбался и говорил, что хотел бы пригласить на свадьбу Хайни. Хайни — так называли Генриха Гиммлера. Только его близкие друзья и полные идиоты употребляли это уменьшительно-ласкательное прозвище. Ран близким другом Гиммлера не являлся.

Бахман сказал Рану, что рейхсфюрер будет рад приглашению.

— По меньшей мере он порадуется тому, что ты образумился. Кто знает? Может быть, он даже удостоит тебя своим присутствием! Он не раз говорил мне, что все твои проблемы от одиночества. Тебе нужно жениться и обзавестись детьми. Иначе у твоих чувств не будет якоря.

— Астрид меня привяжет, уж это точно, — ответил Ран. — Я стану другим человеком, обещаю! Вот увидите!

— И когда ты собираешься сделать ей предложение? — поинтересовалась Эльза.

— Собираюсь с духом… но, думаю, скоро.

— Я бы на твоем месте поторопился, — сказал ему Бахман.

В его голосе прозвучало нечто вроде предупреждения, и Эльза заметила, что от Рана это не укрылось. Должно было случиться нечто ужасное.

В тот вечер, перед сном, Бахман сказал жене, что очень тревожится за Отто. Эльза попыталась его успокоить. Дела шли на лад. Ран стал меньше пить. И эта девушка, Астрид. Похоже, он питает к ней серьезные чувства. Эльза произносила эти слова, и вдруг ей пришло в голову, что Ран всегда говорит об Астрид с мрачной серьезностью. Эльза даже подумала, уж не дурная ли это шутка — какой-то зловещий намек на самоубийство. Когда Отто упоминал Астрид, в его взгляде сквозило что-то жуткое, и Эльзе стало тревожно. Она любила Рана, несмотря ни на что.

— Я вовсе не уверен, что в данный момент Отто может себя спасти, Эльза, — покачал головой Бахман. — Гиммлер дал приказ начать расследование. Мне велено ничего не говорить Отто об этом, но положение крайне напряженное, и наш друг может потерять все.

— Почему? Что такого ужасного он натворил?

— Дело не в том, что он натворил. Дело в том, каков он. — Заметив недоуменный взгляд жены, Бахман добавил: — Есть опасения, что он кое-что утаивает.

— Что он может утаивать?

— Во-первых, что он еврей. Отто очень долго отказывался заполнять сертификат о расовой чистоте, и у Гиммлера возникли подозрения, что он может что-то скрывать. Рейхсфюрер сделал запрос, и по особым каналам проверили историю семьи Отто.

Дальние предки Эльзы были евреями из Восточной Европы, у которых после переезда в Германию финансовые дела пошли в гору, и ей стало не по себе. Неужели дошло до этого? Нацисты уже копаются в генеалогии?

— Думаю, сегодня мы в последний раз обедали с Отто. Нужно немного переждать, — сказал Бахман. — Следует на какое-то время отдалиться от него — на всякий случай. Вдруг результаты расследования подтвердят худшие опасения рейхсфюрера.

— А что мы скажем Саре? Она ведь так любит своего дядю!

— Скажи ей то, что уже говорила раньше: что у него много дел и он не может теперь приходить к нам часто.

— Но дело в том, что он совсем не будет к нам приходить!