Кровавое копье - Крейг Смит

Судя по рассказам Кейт, ферма была действующая. Рабочие приходили сюда из деревни, находящейся в трех милях от гор. Супруга управляющего также исполняла обязанности домоправительницы и кухарки.

Мэллой продолжал просматривать окрестности — нет ли где-то дозорного, но на плато все было спокойно. Примерно через минуту после разговора с Кейт Мэллой услышал далекий шум мотора небольшого самолета. Он проверил тепловизором пространство над домом и увидел темные, холодные силуэты гор, оберегавших ферму Бартоли. Скалы уходили вверх почти вертикально на пару сотен футов. За отрогами были видны только каменистые крутые склоны — удобное убежище для альпиниста. Расстояние до скал составляло около трехсот метров, и в этом радиусе винтовка Итана еще могла поразить цель.

Мэллой пробежался сканером по периметру ограды и еще раз внимательно просмотрел коттедж у ворот. Двое мужчин по-прежнему лежали в постелях. В доме Кеньон заворочался в кровати.

Мэллой услышал в наушниках голос Кейт.

— Высота — пятьсот метров.

В следующее мгновение огни охранной системы вокруг дома погасли и вся гора стала черной.

Дэвид Карлайл плохо спал с того дня, как покинул Нью-Йорк. В этом ему хотелось винить перелеты из Гамбурга в Нью-Йорк, а оттуда — на Майорку, то есть через шесть часовых поясов в ту и другую сторону, но он понимал, что дело не в этом. Просто он неожиданно стал уязвим. Хуже того, он ничего не мог предпринять, ему оставалось лишь ждать. Две бессонные ночи только что превратились в три.

Он встал и, спотыкаясь, побрел в темноте в ванную. Моя руки, он посмотрел на свое отражение в зеркале. Одиннадцать лет он был Дэвидом Карлайлом даже для близких друзей. Лорд Роберт Кеньон умер. Он не хотел утечек информации или слухов. Никто ни разу за все это время не назвал его Робертом. Он и сам считал себя Дэвидом Карлайлом. Но как раз это и оказалось проще всего. Имя не было частью сущности человека. Измени имя — но при этом останешься самим собой. У внутреннего голоса имени не было, и он понял это, когда убил Роберта Кеньона. Имя являлось лишь символом, которым пользовались в мире, а не путем к самому себе. Но вот что любопытно: теперь он понимал, что имя прикрепляет человека к окружающему. Без этого его сущность оставалась нетронутой; он ни с чем не был связан. Таким образом, в какой-то момент он вдруг лишился самоопределения, стал кораблем без якоря. Кто он? Дэвид Карлайл, беглец? Возможно, он уже должен рассматривать себя как человека, который вот-вот получит новые имя и фамилию, те, что будут в документах Луки? Или он стал воскресшим лордом Кеньоном, несмотря на данные в новом паспорте? В списке разыскиваемых персон он наверняка будет значиться как лорд Кеньон, со всеми подобающими титулами. Можно только гадать, как таблоиды раздуют историю об «английском киллере». И все же… Пока все это еще не случилось, был ли он по-прежнему Дэвидом Карлайлом?

Он выключил свет. Понятия «я», «меня» и внутреннее «ты», эта святая троица, никогда прежде не расплывались в его сознании. Псевдонимы всегда являлись лишь инструментами, но теперь он терял уверенность в этом: он стал человеком, живущим на острове, на вершине горы… и только.

Он вернулся к кровати, посмотрел на электронные часы. Двенадцать пятьдесят. Глубокая ночь, а тут в голову лезет всякая чепуха. Самое время заснуть, если бы его так не измотали две предыдущие бессонные ночи. Он лег, закрыл глаза и тут же открыл. Бессонница. Он улыбнулся. В старые добрые времена была одна шутка, когда кто-то хотел особенно досадить женщине: «Надеюсь, ночью ты сможешь уснуть!» Вот уж чепуха так чепуха. Чтобы чувство вины не давало покоя… Нет, дело только в страхе и тревоге. Он посмотрел на Ирину, хотя разглядеть ее в темноте не мог. Она сделала все возможное, чтобы вымотать его, и теперь спала сном праведницы — дрянь, убийца треклятая. Он до сих пор помнил выражение ее лица, когда она уничтожила испанских и американских полицейских в гараже в Ньюарке. Ей это нравилось. А ему смерть человека никогда не доставляла удовольствия. Убить можно было только по какой-то причине, а потом забыть об этом. Когда он отнимал у кого-то жизнь, он не ощущал ничего, кроме выброса адреналина из-за естественного страха попасться или погибнуть.

Вместо того чтобы включить лампу и почитать перед сном, как он поступил бы, будь он один, он тихо лежал и тщетно пытался прогнать неотступные мысли. Волноваться не о чем. Что бы ни случилось, жизнь продолжается. Он поступит так, как поступал всегда, или умрет, ведь все умирают. Нет причин не спать.

У Ирины начинать все заново было в крови. Она забрала треть капиталов Джека Фаррелла за свои труды, отказалась от жизни девочки для развлечений одного из подручных Хуго Олендорфа. В итоге получила новый псевдоним и место в Совете. Он отвез Ирине в Нью-Йорк новый паспорт, ее вывезли из США, всего лишь слегка подкрасив волосы. Она сказала, что это так раскрепощает — стать кем-то другим. Правда, когда Ирина это говорила, она еще была перепачкана кровью и от нее пахло убийством. Раскрепощало ли это? Он стал вспоминать свои первые дни под именем Дэвид Карлайл. Приходится признать, что это действительно оказалось интересно. Но вернуться и убить тех, кто охотился за ним, — вот что дает истинное чувство свободы. Впрочем, впечатление оставалось двойственным; ничто из этого он не хотел бы повторить.

Он посмотрел на силуэт лежащей рядом с ним Ирины. Она должна была пробыть на ферме пару дней и уехать. Так и планировалось сначала — они слегка отпразднуют победу, а потом расстанутся, чтобы она могла утвердиться в своей новой жизни. Но как только они узнали о сложившемся положении, их охватила тревога и Ирина решила задержаться. Он бы, пожалуй, подумал, что она ему верна, если бы так хорошо не разбирался в человеческой природе. Ирина просто-напросто выбирала удобную позицию. Елена пропала. Кто-то должен ее заменить. Кто мог быть лучше, чем ее протеже? Она даже обмолвилась насчет того, чтобы завладеть сетью Хуго Олендорфа. Да… В амбициях ей не откажешь.

Он не мог сказать, сколько времени пролежал в полудреме, пытаясь снова и снова разложить все по полочкам. Были мгновения, когда ему казалось, что его вот-вот одолеет сон, но то и дело он возвращался в реальность. Назовем это кризисом самоопределения.

А потом что-то произошло. Шум. Он вдруг очнулся и прислушался. Нет. Не то. Что-то было не так. Он прислушивался к звуку — а звук резко прекратился. В доме стало слишком тихо. И тут он понял: работал насос, но в середине цикла умолк. Карлайл повернул голову и заметил, что табло электронного будильника погасло. Он выглянул в окно и увидел темно-серое небо. Фонари, которые всегда горели по ночам, потухли.

Кто-то отключил электричество.

Глава 12

Майорка, Испания

16 марта 2008 года

Кейт спрыгнула с «сессны» с парашютом на высоте две тысячи метров. Ветер свистел у нее в ушах, будто хор обезумевших фурий, сердце часто билось, как всегда, когда она прыгала с самолета. Ей нравилось свободное падение, нарастающее ускорение, вызываемый им страх. Секунда пролетала за секундой. Кейт мчалась к земле.

До прыжка Кейт думала только о том, чтобы поразить цель. Цель. Вот как она теперь называла мужчину, за которым была замужем. Прежде чем взяться за дело, она, как и всегда, просчитала все до малейших деталей. Теперь с этим кончено. Все должно случиться так, как она планировала, — или иначе. Больше никаких уточнений, никаких улучшений в продуманном плане. Это уже не цель. Это Роберт: предатель, наемник, киллер, лжец, вор. «Бывший» — в самом горьком смысле этого слова.

Когда они раньше говорили о человеке, убившем Роберта, Ти-Кей в какой-то момент нарисовал его психологический портрет и предположил, что этот человек — трус, которому не хватает мужества справиться с собственными проблемами. Тогда было приятно бросить такое обвинение ненавистному и неведомому противнику. Теперь, когда Кейт знала, за кем она пришла, она не была готова признать этого человека трусом. Безусловно, храбрости Роберту не занимать. Он примет бой и, если сумеет, убьет ее. Но что-то в его характере она не могла уловить, не могла дать этому определение. Каким бы он ни был социопатом, все же определенные чувства у него имелись. «Перережь веревку». Он нарочно столкнул ее с обрыва. Теперь она знала это, но еще она помнила, что ее трос был привязан к страховочному крюку. Роберт столкнул ее в пропасть, но он не пытался убить ее. И сам веревку не перерезал, что без колебаний сделал бы, если бы хотел ее убрать. Он дал приказ одному из австрийцев, да и то с запозданием.

Почему? Кейт по-прежнему не могла понять, что было в глазах того человека, который склонился с уступа, когда она висела над пропастью. Возможно, он все же был влюблен в нее. Как жаль, если это так! Во всяком случае, роль влюбленного он разыгрывал очень умело. В последние дни перед восхождением, как теперь вспоминала Кейт, Роберт порой впадал в задумчивость. Он словно бы мучился, пытаясь принять какое-то решение. И в ту ночь на Айгере он был какой-то меланхоличный. Размышлял? Взвешивал все «за» и «против», гадал, стоит ли терять ее вместе со всем остальным? Думал о том… чтобы не убивать ее? Хотел рассказать ей, что попал в беду? Надеялся, что она пустится в бега вместе с ним? А ведь ему нужно было только попросить. Она бы пошла за ним хоть на край света. В тот момент Кейт не стала бы рассуждать: ей было плевать на предрассудки, только любовь руководила ею. Так почему же он ничего не сказал ей? Зачем повел в горы, чтобы она там погибла?