Теплая птица - Василий Гавриленко

            -Я заплачу тебе! – заорал я.

            Дверь с лязгом закрылась.

            -Ничего, скоро он принесет еду, и тогда я попробую еще раз.

            Марина с презрением посмотрела на меня.

            -Чего ты? – от бессилия я разозлился. – Вчера ты как будто была готова достойно умереть вместе. Или жалеешь, что не приняла предложение Киркорова?

            -Пошел ты.

            Марина снова отвернулась к стене, чтобы пролежать так до самого вечера.

            Вечером стрелок принес жратву, и я не заговорил с ним. Молча принял миску. Марина из своей ниши сверкала глазами и тоже молчала, пережевывая тварку.

            Когда стрелок забрал посуду и направился к двери, нестерпимо, до дрожи, захотелось крикнуть: «Постой!», но я не крикнул, провожая взглядом нашу последнюю надежду на спасение. Погас свет, хлопнула дверь. Вот и все. Дальше – только ночь и казнь.

            -Упрямый осел, - раздался в темноте голос Марины (в нем не было злости - только усталость).

            Да, Марина. Я знаю.

            Она снова заплакала, и я от бессилия снова прикусил свою руку.

            Боль снимает боль. Одна боль убивает другую.

            Кап-кап. Я представил, как ржавые капли разбиваются о камень. Одна капля, другая, третья… Дыхание Марины ровное, тихое: спит. Кап-кап. В окошке - несколько колючих морозных звездочек: значит, ночь. Капля набухает где-то на потолке, становясь все грузнее, наконец, срывается, ударяется о пол – кап! - разлетается на мельчайшие  брызги. Тьма, ни зги не видно, но я-то знаю, что так оно и есть.

             Киркоров стоит перед вальяжно развалившимся в кресле отцом Никодимом. На одном глазу певца Армии – черная повязка, на другом - нарост запекшейся крови. У отца Никодима почему-то нет бороды, и он одет в халат сотрудника ЯДИ прикрытия.

            -Ты просрал испытание, непретендент. Стрелком тебе не бывать.

            -Ваш крест,  я не за тем пришел к вам. У меня есть информация, которая может вас заинтересовать.

            -Едва ли.

            -Это касается возрожденцев.

            Лицо отца Никодима вытягивается, становится серьезным.

            Муть обволакивает говорящих, слышен только голос Киркорова:

            -Я вижу всполохи, ваш крест. Они кричат мне, что я люблю петь, люблю славу. И это правда. Резервация не вытравила из меня певца. Позвольте мне служить вам, служить Армии тем, что я умею лучше всего.

                                   Малышка, я твоя мышка,

                                   Летучая мышка

                                   И я тебя съем.

                                   Счастье, зайка моя,

                                   Лишь передышка

                                  Единственная моя.

            Пение Киркорова невыносимо. Замолчи.

-Андрей.

            Светом отраженная,

            Я твой зайчик.

-Андрей!

            В тонком лунном сиянии – пятно лица. Широкого, как заходящее солнце.

            -Шрам!

            Гиганту-игроку, казалось, было тесно в промежутке между моей камерой и камерой Марины.

Виднеющаяся из-под прорванной кофты мускулистая волосатая грудь тяжело вздымалась, в уголках губ и на клочковатой бороде – засохшая слюна. Глаза Шрама блестели.

-Андрей, я за тобой, – прошептал он.

Испуганно вскрикнула Марина.

Гигант, вздрогнув, обернулся.

-Марина, это Шрам, - поспешно сказал я. – Он пришел спасти нас. Шрам, ключи у караульного.

-Хрен с ними, с ключами.

Игрок ухватился двумя руками за прутья решетки. На толстой, как ствол дерева, шее вздулись извилистые вены.

Металл поддался богатырской силе, лязгнув, переломился. Я поспешил скользнуть в образовавшуюся в решетке щель. Дьявол подери - свобода!

-Скорее, - поторопил я, и Шрам вцепился в решетку Марины. Девушка смотрела на него во все глаза. Ну, еще бы, - такого молодца не каждый день увидишь.

Освобождение Марины стоило Шраму больших усилий. Казалось, ржавые прутья вонзились в ладони, но гигант не замечал боли.

Шрам заскрипел зубами, свитер трещал на его спине. Лязгнуло железо, и один из прутьев покинул паз, оставшись в руках  игрока.

-Живей, Марина.

Я помог ей выбраться из клетки.

-За мной, - бросил Шрам, вытирая ладони о джинсы. Он направился к двери, пригибаясь, чтобы не врезаться в притолоку.

В комнатке охраны горела лампочка, освещая  навалившегося на столешницу стрелка. Его голова была свернута могучими руками, направленные в потолок стеклянные глаза отражали свет.

-Постой, Шрам.

Он обернулся. На широком раздвоенном лице - тревога, страх и недовольство.

Быстро обшарив труп стрелка, я снял с него кобуру с пистолетом.

-Теперь пошли.

Ночной морозный воздух, коктейль из снежинок и звезд, хлынул в легкие. До чего приятно! Может, стоило посидеть в застенке, чтобы испытать это?

На узкой улочке изгибались темные спины бараков, над ними чернел административный корпус Второй Базы, башня, где дозревают в теплицах овощи и заседает Лорд-мэр.

Марина прижалась ко мне, я обхватил ее рукой за талию. Выйди сейчас из барака стрелок полюбоваться на звезды либо поссать, - поднимется шум,  и мы пропали. Левой рукой я расстегнул кобуру – на всякий случай.

Шрам шагал впереди, поминутно оглядываясь.

            За бараками открылась вертолетная площадка. Машины спали, уныло свесив лопасти. Что задумал Шрам? Неужели… Это самоубийство!

            Он остановился у одной из машин, огляделся.

           Черт, значит, и вправду…

Но я ошибся: Шрам и не думал использовать для побега вертолет.    

-Ага!

            Кинулся к сугробу, принялся расшвыривать во все стороны снег, подняв маленький буран.

            -Ну-тка, подмогните.

            Под снегом - канализационный люк, точь-в-точь такой, как тот, через который мы с Мариной когда-то проникли в Резервацию.

             Шрам сорвал тяжелую крышку, скомандовал:

            -Ну.

            Марина, взглянув на меня, скользнула вниз, переступая по железным скобам, впаянным в бетонную стенку. Я – следом.

            Когда подошвы ботинок коснулись хлюпнувшего пола, круг света над головой исчез: Шрам задвинул крышку люка.

            -Андрей, - Марина коснулась моего плеча.

            -А? Я здесь.

            Что-то жесткое задело висок: я чуть не вскрикнул от боли, выругался.

            -Осторожно, - пробурчала темнота голосом Шрама. – Чего ты стал под лестницей? В сторону.

            Сноп света показал на мгновение низкий сводчатый тоннель, с темным ручьем посредине.

             -Черт! Батарейки сдохли!

Глухой удар… Снова – свет; на этот раз фонарь в руке Шрама не погас.

-Так-то лучше.

            Стены тоннеля из красного, выщербленного кирпича; блестящие струйки воды стремятся вниз, к ручью.

            -Вперед.

            Шрам зашагал по каменному берегу.

            -Андрей, кто он? – шепнула Марина.

            -Шрам? Долгая история… Бывший игрок, как и я. Однажды я спас его шкуру, а он в благодарность уже дважды спас мою. Шрам!

            Гигант обернулся:

            -У?

            -Как получилось, что Марина не знает тебя? Я вроде послал вас с Олегычем в Пустошь?

            -В Пустоши никого не было, Андрей, - отозвался Шрам, бросая на стены луч фонаря. – Мы долго добирались, Андрей.

            Я насторожился.

            -Где Олегыч, Шрам?

            -Убили отца… Мародеры.

            Убили мародеры… Эх, Олегыч. Старый машинист, раб своего дела, ставший отцом для калечного дикаря из Русских Джунглей! Еще одна Серебристая Рыбка умерла…

            -Кто это – Олегыч?

            -Человек, Марина. Просто хороший человек.

                                                               11

                                                 ТЕПЛАЯ ПТИЦА

 Дым, светловатый, искрящийся, сворачиваясь в кольца, медленно  поднимался к заснеженным верхушкам елей.  Кусок мяса над огнем сочился шипящими каплями. Марина, прикорнув мне на грудь, смотрела на костер, ее щеки пылали румянцем.

 Мы покинули Москву и вошли в Джунгли всего двое суток назад, но отчего-то казалось, что прошло гораздо больше времени. Я полной грудью вдыхал свежий морозный воздух и никак не мог надышаться. Бесконечные затхлые туннели, по которым мы выбирались из резервации, представлялись теперь если не сном, то чем-то вроде всполохов - в Русских Джунглях всегда надо быть начеку, и это стирает память.