Место под солнцем - Лиза Марклунд

Большую часть полосы занимала рецензия на начавшуюся в Доме культуры выставку «По ту сторону Солнечного Берега». Фотографа Лотту Свенссон-Бартоломеус хвалили за то, что она «документально показала эксплуататорскую изнанку Солнечного Берега, женщин, идущих на рынок, брошенные в мастерской инструменты…». Статья была проиллюстрирована одной из фотографий сломанных ножниц, лежавших на складе наркомафии в Ла-Кампане.

Ну что ж, человек так видит, решила Анника и отложила газету.

Она некоторое время смотрела вперед, испытывая нарастающий дискомфорт в животе. Она снова взяла газету и внимательно всмотрелась в странную фотографию, вспомнив высказывания Лотты о том, что искусство важнее журналистики.

Во всем этом было что-то, чего она не могла постичь. Это Анника понимала отчетливо.

Как могут эти никчемные ржавые ножницы со склада быть для кого-то в принципе интересными?

Может быть, ей чего-то не хватает для того, чтобы увидеть ту исключительность, которую видят рецензенты?

Анника смяла газету, свернула ее в трубку и сунула под кресло, потом поднялась и встала возле туалета. Она стояла там до тех пор, пока не открылись двери, ведущие в конференц-зал.

У входа началось настоящее столпотворение. Она слышала, как Свен-Ёран Олин призывал людей к тишине и порядку.

Анника дождалась, пока все войдут, а потом сама вошла в зал и остановилась в дверях.

Прямо перед президиумом, который состоял из обычного стола и трех стульев, поставленных вдоль стола, теснились фотографы, телевизионщики и корреспонденты радио. Стивен был уже там, он был выше всех остальных, и Анника сразу его увидела.

Она принялась искать взглядом освобожденного убийцу. Но его пока не было.

Дискомфорт в животе не желал исчезать.

Филипп Андерссон провел в тюрьме пять лет за чудовищное преступление, которого не совершал. Можно ли после этого остаться в здравом уме, или для этого надо быть Нельсоном Манделой?

Она поняла, что сейчас получит ответ, когда дверь открылась и в зал вошел Филипп Андерссон. На нем были темные брюки и белая рубашка. Похоже, он только что принял душ. Защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали автоматические вспышки, зал осветился мертвенно-синим светом мощных софитов, чрезмерно накрашенные телерепортеры что-то без умолку говорили перед своими камерами.

Освобожденный узник не удостоил их ни единым взглядом. Он тяжело уселся на один из трех стульев и неподвижно уставился прямо перед собой. Анника вытянула шею, чтобы лучше его видеть.

С тех пор как она видела его в тюремной камере, он заметно похудел. Помимо того, по случаю пресс-конференции он подстригся и побрился.

Свен-Ёран Олин сел на второй стул, а последней вышла молодая женщина, которая тоже села за стол.

– Это большая радость, – заговорил адвокат, – что сегодня мы наконец получили решение суда первой инстанции провинции Свеа, освобождающее Филиппа Андерссона от обвинения в тройном убийстве на Санкт-Паульсгатан.

Фотографы наперегонки защелкали затворами, представители радиостанций расселись по своим местам.

– Филипп Андерссон провел в заключении более пяти лет, – продолжал адвокат. – Как я уже говорил, в суде первой инстанции он дважды получал отказ в пересмотре дела. оно было пересмотрено в результате вмешательства более высоких инстанций.

В зале наступила тишина.

Анника внимательно всматривалась в лицо Андерссона, пытаясь найти в нем отражение каких-то чувств или душевных движений: облегчения, печали, радости или горечи, но не нашла в нем ничего. Лицо его было совершенно бесстрастным, взгляд устремлен куда-то в пространство над головами журналистов. Он немного раздался в плечах, видимо, перед освобождением начал двигаться и тренироваться.

– Такое решение суда имеет своим следствием как укрепление доверия к юридическому существу дела, так и ослабление такого доверия, – сказал Свен-Ёран Олин. – Я позитивно расцениваю факт того, что протест и пересмотр дела состоялись, хотя и с некоторым опозданием. При этом не может не тревожить то обстоятельство, что в данном случае мы столкнулись с застарелой болезнью нашего правосудия.

Стояла абсолютная тишина. Анника внимательно вглядывалась в лица коллег. Все смотрели на Филиппа Андерссона, и на всех лицах было выражение разочарования и неуверенности. Что можно слепить из этого для газеты?

Филипп Андерссон и в самом деле отвратительно выглядел в роли жертвы. Не было любящего семейства с тортами и детскими рисунками, не было красавицы жены, держащей его за руку и демонстрирующей телевизионщикам слезы умиления и счастья. Он выглядел тем, кем был на самом деле: бессовестным преуспевающим финансистом, который просто оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Большой симпатии он не вызывал.

– Поскольку канцлер юстиции отклонил наше требование, мы подаем иск шведскому государству, – сказал Свен-Ёран Олин, – о том, что Филипп Андерссон желает получить в качестве возмещения ущерба двенадцать миллионов крон: пять миллионов за причиненные страдания и семь миллионов за не полученную за эти годы заработную плату.

Женщина поднялась из-за стола и принялась раздавать присутствующим распечатанный пресс-релиз, возможно с копиями иска.

В зале снова стало шумно.

Требование о выплате компенсации и отказ не вызвали у публики ни грана сочувствия. В этом случае Свену-Ёрану Олину будет трудно снискать симпатии пишущей братии.

– Филипп Андерссон, как ты чувствуешь себя на свободе? – выкрикнул какой-то радиожурналист.

Свен-Ёран Олин снова потянулся к микрофону.

– Мой клиент просил избавить его от необходимости давать сегодня какие-то комментарии, – сказал он.

– Зачем тогда его сюда привели? – зло спросил корреспондент, стоявший слева от Анники.

– Его Олин заставил, – ответил кто-то. – Все дело он провел задаром, и вот сегодня наступила расплата.

Адвокат едва ли получил большие деньги за свой вклад в это дело, подумала Анника, но, впрочем, и вклад этот был не особенно велик. Это ее статьи об Ивонне Нордин сыграли роль снежного кома, после чего генеральная прокуратура сама опротестовала приговор.

Женщина, раздававшая распечатки, добралась до задних рядов и протянула стопку бумаг Аннике. Она быстро наклонилась к уху женщины и прошептала:

– Я смогу взять эксклюзивное интервью у Филиппа? Меня зовут Анника Бенгтзон, и это я писала статьи об Ивонне Нордин, которая…

– Филипп Андерссон не дает комментариев, – бесстрастно произнесла женщина. – Это исключено.

Коллеги неодобрительно покосились на Аннику, как будто она попыталась без очереди пролезть на распродажу.

Анника, расстроившись, посмотрела на часы.

Если никаких комментариев не будет, то все утро можно считать потерянным и испорченным. Нет смысла писать в вечерней газете статью о человеке, которому нечего сказать.

Анника решила дождаться конца, чтобы посмотреть, не скажет ли он что-нибудь от себя.

Журналисты потянулись к выходу. Анника отступила в сторону, стараясь не смотреть на проходивших мимо коллег.

– Если бы он действительно хотел получить эту компенсацию, то должен был по меньшей мере пустить слезу по поводу потерянных лет, – сказала какая-то женщина, идя к выходу.

Филипп Андерссон встал из-за стола, выпрямившись во весь свой большой рост. Анника отскочила в сторону и протиснулась ближе к нему, скользя спиной по стене.

Молодая женщина, раздававшая информационные бюллетени, открыла заднюю дверь. Свен-Ёран Олин вышел первым. Филипп Андерссон повернулся спиной к залу и тоже направился к выходу.

– Филипп! – громко окликнула его Анника. – Филипп Андерссон!

Он остановился в дверном проеме и обернулся. Теперь он смотрел прямо на Аннику. Она застыла у стены.

Узнал ли он ее? Мог ли вспомнить? Неужели в тюрьме у него было так много посетителей?

Он нестерпимо медленно поднял левый указательный палец и не спеша поводил им из стороны в сторону.

Левый указательный палец… Он продолжал медленно покачиваться из стороны в сторону.

Она вдруг почувствовала, как ручеек леденящего страха потек вдоль позвоночника.

Она снова оказалась в темном переулке Старого города. Это было в среду, после того, как она посетила его в Кумле. Она шла домой, когда на нее напали двое неизвестных в масках. Один из них наклонился к ней. Глаза его блестели в прорези маски, словно куски стекла. Другой помахал ножом в сантиметре от ее левого глаза. Она снова явственно услышала приглушенный голос: «Оставь Давида в покое. Расчет окончен. Перестань рыться в этом деле». Они стянули с левой руки рукавицу, и она ощутила острую боль в пальце. Эта боль потекла по руке и охватила грудь. «В следующий раз мы порежем твоих детей». Холод брусчатки под щекой и удаляющийся грохот их шагов.

Она встретила взгляд Филиппа Андерссона, отступила на шаг и непроизвольно спрятала за спину левую руку.