Ожог от зеркала - Александр Доставалов

Пришлось спереть.

– Это ты, школяр?

Почтения в вопросе не было. Тарас хмуро посмотрел на громилу, что, ухмыляясь, пялился ему в глаза.

Выходить из камеры Тарасу разрешили накануне. На жестком режиме здесь держали только первые три дня, затем давались послабления. В частности, в определенные часы разрешалось перемещаться внутри корпуса.

Ещё и рожу скривил, хамло, что ни ответь, докопается. Не для беседы подошел, рядом ещё четверо. Ножа нет, и то славно. У самого Тараса руки были заняты большой миской рисовой похлебки, в которой плавали нарезанные овощи. Её следовало разнести по каморкам гладиаторов. Разлить по мискам специальным черпачком. Дежурство, мать. Поначалу тут сплошные дежурства. Видно, придётся нарушать. Тарас сделал попытку обойти вопрошавшего, но тот наглухо закрыл проход, оперевшись рукой о стену. И наклонился ближе, так, что раскосые, налитые злобой глаза оказались у самого лица Тараса.

– Я задал вопрос, придурок. Или у тебя память отшибло?

Четверо у стены заржали. Тарас наклонился в сторону громилы, чуть повернул голову и приблизился ещё больше. Их лица почти соприкоснулись, на таком расстоянии оптика взгляда изменяется, зрачки попали в особый контур. Школяр слегка покачивал головой и сильно прикусил щеку, вызывая болевую активизацию и слюну. Со стороны это незаметно, только зрачки начали расти. Верхняя губа на оскал, обнажая клыки, включаем инстинкты, оптику и заволок.

– Я школяр, – тихо произнес Тарас, не выпуская из рук миску с горячим варевом, готовый опрокинуть харч на ожидающих. В глазах громилы качнулась неуверенность. Он ожидал совсем другой реакции. Народу в раздаточной было слишком много, чтобы напасть просто так, а каждая секунда противостояния перекачивала из него силу и злость. Тарас, напротив, свирепел.

– Ну так иди, куда шел. – Громила усмехнулся, пытаясь придать своей фразе пренебрежительный окрас. – Чувырло.

Тарас продолжал смотреть ему в глаза, чуть поволакивая зрачками из стороны в сторону. Громила качнулся, ещё сохраняя остатки независимости.

– Стоять, гнида. – Шёпот Тараса адресовался лично в руки, так что никто не слышал, никто не видел, да и не важно это стало, поскольку подрагивающий, мягкий, волоком наползающий взгляд школяра уже завладел волевым центром.

– Да я те...

– Не надо, малыш...

Громила уже потерял уверенность и даже о спутниках забыл, качнулся назад, едва попятившись, но и этого было достаточно. Сила Тараса крепла.

– Надо быть вежливым... – так же тихо продолжил школяр, решив не унижать недотепу. А то ведь оклемается да ударит в следующий раз со спины, без всякой словесной раскачки. – Надо спросить, если хочешь чего сделать...

Громила покачнулся чуть иначе, у него потемнело в глазах. Веки задрожали. Дрогнуло колено, едва не подломившись. Мгновенно покрывшая лоб испарина крупными каплями нависла на бровях.

– Я могу идти? – наконец слабо выдавил он.

– Иди, дружок, – отпустил оппонента Тарас. Кольцо зрителей, ставшее заметно шире, расслабилось, кто-то засмеялся. Шагнувший в сторону громила остановился, встрепенулся, осовело мотнув головой и щелкнул в подвернувшееся ухо, причем даже не того, кто только что ржал.

Тарас понёс миску с рисом дальше.

Глава 33

– У тебя что, ногти лишние? Так отдай их мне. Дома шаром покати. Скоро жрать будет нечего. Как появится пара монет, так у нас дурацкая ставочка. Всё арена проклятая. Хоть бы совсем её закрыли, вечно по песку потроха. Вот для таких придурков их и показывают. Нет, ты точно умалишенный. Ну зачем, зачем? – Антонина запнулась. – Хоть бы просто удачу у бандюков понижали, к серой жертве, нет, нам надо посмотреть, как их львы разорвут, на части растреплют, да дураков повеселить. Да ещё и денег на ставках заработать! А ты все играешь, играешь... Ты ещё голову свою никчемную поставь. А что? – Ей, видимо, понравилась идея поставить мужнину голову на кон. – Выиграешь, будет у тебя три головы. Ха-ха-ха. И все тупые. – В голосе Антонины стали проскальзывать истерические нотки. Было видно, что с пустяка начавшийся монолог в сторону мужа может неизвестно чем закончиться.

Савва за всё это время не проронил ни слова. Он молча ел пареную репу, иногда помакивая хлебным мякишем в огуречный рассол. Подбородок его был испачкан. На лице застыло угрюмое выражение, причем с каждой тирадой жены он мрачнел всё больше. А её, видимо, прорвало.

– Корыто стиральное в любом доме. Нет, в любом доме, только не у нас. Ручками стирай, Тоня. Сейчас ладно, а зимой? Пополощи-ка в проруби! Постой там раком. Сосед уж чуть не пристроился. – Савва зыркнул глазами, но жена не заметила грозовой зарницы. – Ну, соседу морду набил, это правильно. Да за всё время хоть бы подарочек мне сделал. Ты посмотри, в чем я хожу?! Что я перешиваю? Конечно. – Антонина повышала голос с каждой следующей фразой, и у неё получилось писклявое «Кане-е-ецна». – Сегодня Косой точно выиграет, мы все деньги поставим на Косого, а потом хлебаем щи с капустой. – На очередной сарказм жены Савва отреагировал отрыжкой и отломил кусок лепешки.

– Пива с ямы принеси. – Голосом, не принимающим пререканий, вдруг сказал Савва. Антонина неожиданно сникла и как бы уменьшилась в размерах. Только что она была в полтора раза больше мужа, по крайней мере так могло показаться со стороны, но теперь как-то съёжилась и исчезла в погребе.

Возвратилась быстро, протирая платком флягу с пенящейся жидкостью. Из бездонного кармана на подоле выскользнула вобла, оказавшись на столе рядом с пивом.

– Там. Возьми в прихожей. Молодильные семена и самкувшины со сметаной. – Савва ловко оторвал рыбешке голову.

– И-и-и-и... – Антонина уже была в прихожей, и теперь её распирали совсем другие эмоции. Причем интонации были очень похожи. – Ух, хранцузские семянчики, норманские, как у купчихи. Это ж сколько можно... Ох, а самкувшинчики-то какие! Те самые, самкувшинчики, со смятаной! И корова не нужна! Перезимуем! Саввушка, родненький, ты где же их достал-то? Ой, так они же дорогущие! – В голосе Антонины не слышалось ни малейшей горести по поводу потраченных денег.

Савва обгладывал хвост рыбины, когда вернулась Антонина, уже намазанная семенами из комплекта. Она как павушка подошла к нему, нет, подплыла, влекущими движениями оплела толстую шею и оказалась у мужа на коленях, играя немалым своим весом.

– Не ходи на бои. Зачем туда ходить? У меня для тебя тоже кое-что найдётся... – очень мягко сказала Антонина.

– Я денег занял. Сорок серебряных. У Кирюхи. Отдать придется сорок четыре.

– СКОЛЬКО??? – Её голос наполнился ужасом. – Сорок четыре серебряных ногтя? Сорок и ещё четыре? Сорок четыре серебряных ногтя, ты правду говоришь? – Слабая надежда на розыгрыш ещё тлела в её простой душе. Но потом поняла, что правда. Они давно жили вместе, и она научилась понимать мужа без слов. – Но зачем? Кирюха не спустит. Этот всё заберет. Зачем ты это сделал? На хрена мне эти семяна? Жила без них прекрасно и ещё бы прожила... – От волнения она начала запинаться. – Столько денег! Что ты молчишь?! – Она опять сорвалась на крик. – Отвечай мне, старый дурак, зачем ты это сделал? Или сам хочешь за долги в бестиарий? И меня с собой прихватить? Или дом продавать будем? Ну?! – Антонина задумалась. – Саввушка, миленький, пока не поздно, продай эти семяна, продай самкувшинчики, отдай деньги Кирюхе. – Переход в её интонациях был неуловим, но это уже была мольба, а не истерика. – У меня есть немного ноготочков, я добавлю, отдай ему все, я прошу. А хочешь, я сама поговорю, если тебе неудобно? Хочешь, я ему всё верну? Сколько у тебя осталось? У тебя же много ещё осталось. Давай я схожу, давай. – Антонина умоляюще прижалась и тут же оттолкнула мужа. – Савва! Не молчи! Зачем ты это сделал?