Лавра - Елена Чижова

"Послушай-ка, - неожиданная мысль пришла мне в голову, - ты там, у вас, кто?" - "Кто кто?" - он повел острым ухом. Судорога отвращения прошла по моей спине: "Не знаю, по иерархии, старшина, рядовой, не генерал же?" - "Чего это?" - он чавкнул недовольно. Отведя глаза, я поежилась: "Ну, в книжках почитать, вы, как это, человекообразные, а ты больно... пресмыкающийся". - "Не вижу особой разницы, а что до величины, каждому - по его грехам. На себя посмотри", - он махнул презрительно. "Посмотрела, - осмелев, я тоже решила обидеться, значит, если, например, к убийце - шлют кого покрупнее?" - "Чи что, дура? забывшись, он снова сбился на говорок. - У вас энтих убийц - полнарода, считай. Ежели к каждому крупного слать - крупных не хватит. С убивцами вашими - задача простая, к ним - любой дурак рядовой..." - он вскинулся и присвистнул. "Сам дурак, не свисти", - я сморщилась злобно. "А чо, денег не будет? Так мне не надо, я и на дармовщинку могу, халявой, не хуже вас, совейских", - поелозив тощим задом, он устроился поглубже. "Значит, рядовых к убийцам... А ты, по всему видать, не рядовой?" - "Этого тебе знать не положено, а то возгордишься, возомнишь о себе". - "Ладно, - я сказала примирительно, - не положено, так не положено, только не верится мне, что ты там, у вас в генералах". Разговор приобретал понятный, почти университетский вкус. "Нету у нас генералов, - опять его голос стал ясным и серьезным, - у нас, там другие чины". - "Это какие же? Штатские, что ли?" - я подбила подушку. "Как поглядеть. Я, к примеру, архимандрит". - "Чего-о?" - я протянула презрительно. "А тебе, гляжу, подавай бородку благообразную, клинышком, или подрясничек, веревкой препоясанный, а то еще, бывает, зевки крестят и ручки в рукава... - Он расхихикался, довольный. - Я вот теперь подумал, кто в рукава, а кто и в брючки, если взять по-вашему, по-скитски!" - он сладко почесал брюхо. "Заткнись. Мальчишка больной", - я огрызнулась, защищая. "Да у вас каждый второй, и ничего не поделаешь, вырождение-с... - он гладил начесанное брюхо. - Сравни фотографии: до и после", - и подмигнул глумливо. "Хорошо, что вас не коснулось!" - больше всего на свете мне хотелось плюнуть в глумливую рожу. "Какое там, не коснулось, и-и-и! - он завел тоненько, по-поросячьи. Вот, взять меня, раньше-то я - красавец! - он завертел головой, охорашиваясь. "Тьфу, - я плюнула и сменила тему: - Говоришь, архимандрит, а Главный ваш кто же - поди, патриарх?" - "Князь, - он ответил и причмокнул. - Это вы своих шпокнули, а мы береже-ем". - "Заткнись! Шпокнули! Кто это - мы, я, что ли? Меня и на свете-то не было, нечего глаза колоть". - "Во-от! Ты-то и выходишь дурой. Те-то, кто сам, может, хоть порадовались, прия-ятно пистолетиком побаловать. А вы-то - так, уродцы, в чужом пиру..." - "Уродцы?! - отшвырнув подушку, я уперла руку в бок. - На себя гляди, гадина!" - "Знаешь, - он почесал за ухом, - ты мне нравишься. Как это говорят, непуганое поколение. С тобой надо творчески - работа тяжелая, берешься, как с нуля. Эти, до тебя, ну сама скоро узнаешь, с ними попроще, но - нет, не интересно", - он шарил вертлявой мордой. "А ты, значит, при исполнении? И долго тебе еще творить? Вон, весь в морщинах, на пенсию не скоро?" - "Эх! - он покачал головой горестно. - Кабы моя воля, я бы еще когда! В этом, как его, год-то был, когда съезд ваш, знаменитый... Да, видно, не пришло еще времечко бока отлеживать, Родина-ваша-мать в опасности. Годков, этак, тридцать-сорок еще покру-утимся!" - "А потом что же, сгинете?" - я натянула одеяло. "Сгинуть - не сгинем. Другие придут, помоложе", - он замолчал и задумался.

"В сущности, в этом и заключается связь времен... - Ручонка поднялась и вывернулась раздумчиво. - Старики вроде нас уходят, молодые приходят. А что поделаешь? Как говаривал апостол Павел, с каждым поколением нужно разговаривать на его языке. Мы вот - романтики", - сведя кулачки, он потянулся. "Врешь, - я сказала уверенно, - апостол говорил: с каждым человеком". - "А какая разница?" - острые глазки сверкнули хитро. "Такая! Нечего придуривать, сам понимаешь". - "Я-то понима-аю...А вот ты! Эпоха! Шестьдесят лет назад! Десятилетия! Такие, вроде тебя, напридумают, а нам разгребай", - он сморщился и пригрозил пальцем. Холодная волна, сводящая зубы, поднялась по мановению. Язык распух и прилип к гортани, словно холод, исходивший из пальца, лишил меня речи. Сглатывая всем горлом, я задохнулась и раскашлялась. Он сидел, пережидая приступ.

Кашель отпустил, я дышала ровнее. Ледяной воздух царапал бронхи, проникал до корней. Стараясь дышать тише, я вытерла мокрые щеки. "Плачешь?" - нарушая молчание, он спросил заботливо. Я дернула щекой, но не ответила. Мною овладевало странное бессилие. Гнусная тварь, по-хозяйски развалившаяся в кресле, подчиняла мою волю. Словно глядя со стороны, я видела себя стоящей перед полным залом, как когда-то стояла Лялька, лишенная красоты. Отжавшись на руках, я отползла поглубже. Стена поваленного дома дышала могильным холодом. "Человек... Поколение... Еще не хватало, здесь... - я забыла слово, ...политинформацию..." - всею спиной я чуяла голый, бесстыжий бетон. В собственной комнате, как в склепе, я собралась из последних сил и вытерла рот: "Говори, что надо, и уходи". - "Да-а, - он протянул разочарованно, - все-таки ты мало читаешь. Взять твоего любимца, Фому. Сам, как ни крути, человек, а писал, вишь, от лица поколения. Жаль, главной его книжечки ты так и не удосужилась!" - "Кто?" - я спросила с размаху. "Так-то лучше, роль ученицы тебе пристала, - он ерзал в кресле, - вообще-то, должен признать, ученица из тебя хоть куда! Прямо скажем, талантливая: учителей выбираешь с умом". Каждое слово, сказанное тварью, било в сердце. "Ах, да, - он присвистнул, словно учуял боль, - что это я? Теперь-то дело другое, теперь тебе и спросить некого! Ну, спроси хоть у мужа. Поди, спрос - не грех. Грех-то венцом прикрыт? А? Кстати, чего это он так упирался, когда ты его - к венцу?" - он откинулся и хихикнул. "Не твое дело!" - я кусала губы, боясь заплакать. "Не мое, не мое, я здесь - сторона, это ваши игры, монастырские. Здорово ты отца Иакова обломала, раз-два и готово! Вот - это по-нашему", - распустив лобные складки, он сопел одобрительно.

Глядя на меня пристальными, туманящимися глазами, он жмурился, как от солнца. Монастырское воспоминание дарило его наслаждением. Глаза, глядевшие неотрывно, дрогнули оплывающими зрачками, и длинная волна, похожая на судорогу, изогнула жалкое тельце. Цепляя подлокотник всеми пальцами, он дышал, отводя глаза. Наливаясь отвращением, я смотрела, но не видела земноводной твари. На моих глазах, упустивших самый миг, случилось необъяснимое превращение. В кресле, легко и свободно откинувшись, сидел человек. На вид ему не было и сорока. Болотная бледность покрывала черты, неуловимо сходные с исчезнувшими. Туда же гнул и костюм с серо-зеленой искрой. Невесть как в его руках оказался портфель, и, запустив пальцы, он вытянул мелко исписанный лист. Пробежав глазами, кивнул удовлетворенно и поднял глаза. С первым же звуком голоса меня накрыла ледяная волна.

"Если здесь ничего не напутано, вы хвалились, что умеете угадывать то, что написано в чужих книгах? Растить их слова в своем чреве?" - перейдя на вы, он улыбался. Голос терзал меня. Не приходя в себя, я кивнула. "Тем лучше. Значит, нам будет проще договориться", - он отложил исписанный лист. "Догово?.. А кто это, там, за мной?.." - пальцем я тянулась к листу. Новые, человекообразные черты отдавали ужасом. Желудок сжался, и, сводя взмокшие ладони, я выдавила: "О чем?" Короткая судорога повела его шею. Налюбовавшись, он отложил запись.

"Так, - словно припечатав, холодный гость сверкнул внимательным глазом, начнем сначала: с книжек. Все, прочитанное тобою, прочитано при нашем попустительстве. Если бы мы не хитрили с таможней, где ты взяла бы свои книги?" - "Я бы их все угадала", - чуя холодную стену, я думала о том, чтобы достойно. "Угадаешь, еще угадаешь, конечно, если мы позволим, - он хихикнул, позволим и благословим. Говорят, без нас - ни одна хорошая книжечка не выходит, - в голосе вскипала угроза, - а впрочем, тебе и самой не откажешь в остроумии". Я заметила: как монастырские, на ты. "Знаешь, что мне особенно смешно? - он оживился, - С учителем-то твоим... Учила, учила, главного не выучила: в этой стране на любое дело за спросом ходят к нам. Ежели мы благословим, тогда-а! Вон, твои обновленцы. А, - он махнул рукой. - С ними дело прошлое. Кстати, учитель твой неужто не рассказывал? Уж мы с ним, было дело, повози-ились... Крутился, как черт под вилами. С его-то историей... Дура! - он озлился. - Придумала: пощадили и выпустили. Неужели и за границу за так?" - "Гадина. Врешь ты про Митю... Я не верю".

"Не хочешь, не верь. Считай, мои выдумки. Лично мне, - совладав с угрозой, он принимал мягкий выговор, - выдумки нравятся, особенно - твои. Как же там?.. - снова он брался за лист. - Нда-с, передается по крови, согласен, это хорошо. Это раньше - постыдные болезни, как говорится, грезы любви... А, впрочем, об этом ты и сама узнаешь, когда прочтешь, - порывшись в портфеле, он вынул темно-синий томик. Серебряные буквы, пропечатанные на обложке, дрожали в моих глазах. Я силилась рассмотреть, но рука, качавшая книгу, вывернулась так, что мне досталось одно только слово: "Доктор..." "В первый раз напечатали в год твоего рождения, - он завел, как ни в чем не бывало, - но теперь библиографическая редкость, нет и у дочки твоего профессора на Исаакиевской, последнее он произнес с нажимом, - нечего и спрашивать, но скоро, совсем уже скоро они издадут снова, уже готовят, и знаешь, где? Ты будешь смеяться: в Узбекистане. Кажется, одна страна, ан, нет, там у них порядки другие, не путай с вашими, ты ведь любишь все путать, например, с Грузией..." - он хохотнул, но, совладав и со смехом, спрятал книгу в портфель. "Но что мне особенно понравилось, - сжав кулаки, он зевнул сладко, - так это твоя выдумка о первородном русском грехе..." - "Это не выдумка", - я возразила твердо. "Ладно, не надо - к словам, не выдумка. Если тебе приятно, назовем догадкой, хотя, говоря откровенно (с умными собеседниками и мы откровенны), для нас-то никакая не догадка, самый обыденный инструмент. Крючок для рыболова... кадило для дьякона... карандаш для писателя... Вот и для нас, именно - карандаш", он замолчал, раздумывая.