Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Небывалое… Ни с кем. Я 10 лет работала — такого не видала… Он требовал, чтобы тотчас же! Я ушла. Спала. И вся затихла как-то. И вдруг звонок (после 3-х дней покоя моего), — сестра Арнольда — моя подруга. Я ей сказала: «пойми, мне тяжело вас всех видеть, дай отболеть, не приходи!» — «Нет, Olga, необходимо, поверь, я не спроста». Она пришла. И умоляла, да умоляла понять ее отца: — тот, получив отказ, мой гордый отказ. — поехал к сыну. И тот ему сказал впервые в жизни: «уйди, не дам тебе ни Веру мою, ни Сердце!» Долго говорили, и — отец не «милостиво», а мило звал меня, упрашивал, молил приехать. Elisabeth мне показала его письмо к ней — ко мне он не решался. Боялся он за жизнь своего сына. Ар был тогда как мертвый весь. Много чего было! И. А. «позволил» мне («нашей русской Олечке») поехать. Но виза? Служба? Говорила Elisabeth. Служба? И этот странный отпуск (!), виза? Я ничего сама не хотела делать. Верру274 была у консула. И вот, обычно длилось 3–4 недели. А тут — 3 минуты. Это я приняла как знак! Я ехала на другой день к старику. Он мне прислал даже спальный билет II kl. Мы говорили много. Я его взяла совсем. Прямотой? Я не ломала себя. Была горда всем _Н_а_ш_и_м. И так и показала. И. А. хотела быть достойной. Меня он наставлял (* Первоначально не хотел «отдать им». Но узнав Арнольда — полюбил его и благословил.). Старик все понял. И… он, он, тот, который все расстроил, молил меня… не бросать сына…
Каак он меня молил. Мне он открыл и свою душу, как он несчастен, не понят, никем, никем. И дети… дети все как чужие. Я много ему сказала Правды. Все понял. Пригласил меня на Рождество приехать, когда и сын будет. Ару я не писала больше. Ждала, что он. Волю его пытала. А он… он весь рухнул. Не рисковал писать. Как и все у него в жизни. Он «не имеет права на радость». «Жизнь — долг, обязанность». На Святках все и решилось. Я знала, что Ар без меня ничего бы не добился. Это не самомнение — это — правда. Это знает и его отец, и доктор, и сестра. На Пасхе было обручение официальное. А в ноябре 1937, 16-го числа — свадьба, — в Голландии — гражданская и в церкви, и 19-го ноября — в Берлине в соборе… Это и была — _с_в_а_д_ь_б_а. Скоро 4 года! Мы уехали в Югославию, оба искали наше, православное. Ар полон им! Женитьба дала ему уверенность в себе, хоть и немного. До этого… его торкали, смотрели, как на человека… ну, как на белую ворону. Многие из «р_о_д_а» знали его отношение к Бредиусам, а те, кто не знали — чувствовали, что он не «свой». С ним не считались. «Ну, что он может?» «Такую глупость и в профессии своей показал…» После женитьбы стали считаться. Я заставила. И православие поставила на высоту. Все приняли. Брат его, настолько не брал его в расчет, что серьезно думал у меня найти «тепленькое местечко». Я ласково и нежно… показала, что ошибся. Без слов, без указаний — понял. Влюблен… и только. Девочки у него постоянно — развлечется. Во время же нашей свадьбы, — было его чувство — очень… тревожно. На балу он даже мне почти прямо сказал. Бесился при мысли, что скоро мы вдвоем уедем. Тоже — чернил бы с радостью брата! И вот мы — вместе… Ты видишь — я «не отбилась от родимой стаи»… Тут все сложнее. И м. б. ты поймешь, что, оставаясь чудным человеком, тонким, (нет, не угрем, тинным), — Ар все же — вне жизни… Иногда мне очень с ним тяжело. Он — трудный. И жизни, Жизни — нет…
У него нет импульса жизни, желания счастья, радости этого счастья. Всего того, чем полон ты.
Господи, как я люблю тебя, «Ивик», мой, позволь тебя назвать так. Мне давно нравится это ласковое… «И_в_и_к…» Ты, понимаешь? Я хочу сама радости, а я ее только отыскиваю для другого. Я… устала.
Ар — теоретик… Всегда боялся жизни. У него жизнь вся в его плане. А время… все ломает. «Вот погоди, я все устрою!!» А жизнь уходит. И с отпуском… не то, что он не хочет, а правда… «некогда». И раз женат, и я хорошая, то чего же беспокоиться?.. Когда-нибудь (?!) мы все устроим. Вот… в этом роде… Мне трудно тебе это все объяснить. И я часто теперь замечаю у тебя ноты недоверия. Например: «Что это… страдала или — услаждалась?» И… «почему не ушла из клиники?» Ты за моей спиной чего-то ищешь. Не надо. И теперь я боюсь, что ты мне бросишь: «адвокат А.». Нет, это только, чтобы все объяснить! Ты _п_о_н_и_м_а_е_ш_ь?
А теперь… люблю тебя. Безумно… Отчаянно. На все, на все согласна для тебя, для себя… Но ты понимаешь боль мою от сознания этой всей драмы. Ар даже м. б. держать меня не станет… весь обвалится. Это для него будет общим крахом. В семье его съедят тоже. «И этого не сумел». И то уже донимают, отчего детей нет. Рады бы и это ему повесить. Я этого, детей, не хочу. От них всех не хочу! Не знаю почему… Не знаю. Не хотела. М. б. устала. От всей жизни устала.
Как все будет? Не знаю… М. б. все очень просто. Уйти «к другому» — невозможно. Чем бы это кончилось? Наверное горем. Я этого горя не в силах перешагнуть! М. б., — случится само, как несколько раз бывало. Ссора… Уйду. К тебе… М. б. даже скоро. Кто знает. Но все равно, и уходя, вот даже так, я буду знать, что это «дитя» «не ведает, что творит». Он — дитя. И наивен так же, как глупое дитя. Я у него первая и единственная. Знаю, что другой не будет… Понимаешь, его надо знать. Писем он никогда красть не будет! — это у отца им омерзело. Тот и до сих пор это делает… Понимаешь: я — жена-мать-мадонна, — вдруг уйду, разочарую. Покажусь _т_о_й… обычной, которую он презирал и которой боялся…
