В плену королевских пристрастий - Марина Колесова

— Она и так вернется, если пригрозите в случае ее отказа, распять меня напротив монастыря, куда она наверняка опять отправилась.

— Алекс, даже мне подобная мерзость в голову не пришла… Как ты можешь?

— Я знаю, что на нее точно подействует.

— Ты хочешь раньше времени свести ее в могилу? Не боишься вместо нее, ее бездыханный труп получить? Она ведь уже пару раз стояла на краю, и удерживало ее не стремление к жизни, а долг и желание помочь другим, так что третий раз не торопи, она может и не удержаться…

— Господь ее любит, он не даст ей умереть.

— Может, как раз, потому что любит и даст… Ты сделал ее жизнь невыносимой для нее. За что ты так с ней? Ведь не попрекает тебя ничем и старается не перечить. Это она могла, если бы захотела, превратить твою жизнь в ад, и твою и твоих дочек… а это делаешь ты сам… и делаешь только потому, что понял, она честнее и благороднее тебя. Зачем тебе это?

— Я наоборот старался оградить ее от всех неприятностей и сложностей. Она отказывается видеть, что настоящая жизнь совсем другая, чем та, которую она вообразила себе, живя в монастыре, и упрямо старается не замечать все, что не укладывается в придуманную ей модель мира. Она считает, что, лишив себя всего, сможет чем-то сделать лучше жизнь других и требует такой же жертвенности от окружающих. Я же пытался показать ей утопичность ее убеждений и не дать развалить созданную мной достаточно хорошо функционирующую систему управления владением.

— Вот к заведенным тобой порядкам у меня нет никаких претензий, однако неужели ты не мог быть с ней чуточку мягче и снисходительнее относиться к ее просьбам? Это что так сложно было разрешить ей общаться с твоими дочерьми? Объяснить можешь, почему ты столь несправедливо обошелся, с ними?

— Вы хотите честно?

— Конечно.

— Я сохранил дочерям жизнь, честь и имя, и надеюсь, в будущем смогу неплохо устроить их личную жизнь, а больше в сложившихся обстоятельствах, я дать им не могу.

— Ты что боишься, что Алина может причинить им вред, общаясь с ними?

— Нет, боюсь, что может разбить сердце и сломать жизнь… Вы же знаете ее способности. Дай я ей возможность беспрепятственно общаться с ними, и мои девочки, попав под ее обаяние, во-первых, стали бы очень зависимы от ее к ним расположения, а во-вторых, впитали бы ее бессмысленные убеждения. Им совсем не тому учиться надо. Их удел стать покорными женами и рожать детей, которые продолжат их род, а не мыслями о благе окружающих озадачиваться. К тому же я не хотел, чтобы они стали разменной монетой в наших взаимоотношениях, государь. Девочки способ давить на меня, я не собираюсь его больше давать никому. Ни Вам, ни ей.

— Глупец, ты Алекс, хоть и умен, — король помолчал немного и продолжил, — а может, меня за глупца держишь, что подобный бред говоришь. Она сама никому не позволила бы их в качестве разменной монеты использовать. Это ты с их помощью мог давить на нее, а никак не наоборот. Ты что не видел, на что она ради твоей старшей дочери пошла, и что ей простила? А на счет ее убеждений… так не все они у нее и бессмысленные… Тебя вон терпела до недавнего времени, только благодаря им, да и вернуть ты ее предложил, тоже именно на них, основываясь. Чем такие убеждения для жены нехороши-то, а? В общем, не обоснование это, а так… способ завуалировать, что ты ей в первую очередь досадить этим решил, и власть свою над ней показать. Кстати паж этот ее, тоже был способ не столько к адюльтеру ее склонить, сколько продемонстрировать, как ты манипулировать ей можешь, основываясь на ее убеждениях. Вот и додемонстрировался.

— С королем спорить бесполезно, поэтому я не буду, — усмехнулся герцог, — это Ваше право так думать обо мне.

— Это хорошо, что не споришь, но будет еще лучше, если пообещаешь перестать ее изводить.

— Это очень расплывчатое требование Ваше Величество, может, Вы его конкретизируете?

— Легко. Разреши ей общаться дочерьми и контролировать, как их содержат в монастыре. Советуйся с ней по поводу возникающих проблем и разреши миловать тех, кого решил наказать. Ей это тоже будет приятно.

— Если с первым, я еще могу согласиться, то второе Ваше условие приведет к тому, что в наших владениях не будет никакого порядка. Неужели Вы действительно настаиваете на этом?

— Пусть не всегда, хотя бы изредка, позволь ей это.

— Да все равно не будет порядка. У нее в ногах будет валяться все владение, вопя о несправедливости: "Соседа помиловали, за тоже самое, а меня нет". Закон должен быть один. Даже если этот закон иногда — мое слово.

— Тогда не миловать, а иногда смягчать наказание, заменяя его, например, более унизительным, но менее суровым.

— А вот насчет этого я, пожалуй, спорить не буду… Такое развлечение я готов ей предоставить.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул король, — я надеюсь, это порадует ее, и вернуться к тебе ее не придется заставлять.

— Вы боитесь пригрозить ей моим распятием?

— Если честно, то боюсь, Алекс… Если она не согласится, мне же придется выполнить угрозу и потерять вас обоих… или не выполнить и окончательно потерять ее, а она нужна мне, очень нужна, Алекс.

— Хорошо, я сам за ней съезжу, и сам с ней поговорю, она наверняка согласится вернуться. Особенно если ей дать хотя бы пару дней в монастыре пожить, чтоб успокоилась немного, да обиды позабыла…

— Я не возражаю, несколько дней я готов подождать. Слугам сейчас скажешь, что на богомолье она уехала. А через пару дней поедешь за ней, и все сделаешь, чтоб вернуть ее.

— Сделаю. Она вернется, обещаю.

— Очень хочется надеяться, — тихо проронил король и отвернулся к окну кареты.

Катарина обедала в трапезной с монахинями, когда вбежавшая сестра Лидия, сияя улыбкой в пол-лица, доложила:

— Матушка Серафима, Алина приехала, к отцу-настоятелю сейчас пошла и просила дочку ее привести.

У Катарины от волнения перехватило дыхание. Она столько ждала этого визита своей матери, как уже под воздействием бесед с обитателями монастыря, привыкла говорить и думать о ней, что сейчас боялась поверить собственным ушам.

— Сейчас отведешь, скажи только сначала: как она, голубка наша? — лицо пожилой монахини тоже осветила улыбка.

— Хорошо, хорошо, матушка, улыбается, смеется, и глаза, словно сапфиры блестят. Увидела меня, обняла, расцеловала, соскучилась по вас всем, говорит, сил нет. Подарков привезла всем. Во дворе две лошади с тюками стоят, столько привезла всего… Отцу Стефану меховую душегрейку сразу вручила, и пожелала, чтоб он никогда не мерз, стоя на воротах, он даже прослезился. А сейчас она с отцом-настоятелем беседует и дочку ждет.