Роман в лесу - Анна Рэдклифф

После долгих поисков он нанял наконец помещение на маленькой, но приятной вилле, расположенной в некотором отдалении от города; там был сад и терраса с видом на море; дом отличала также атмосфера чистоты, весьма редко присущая домам Ниццы. Он договорился с джентльменом и леди, хозяевами виллы, что снимет у них комнаты со столом, и стал, таким образом, временным обитателем этого города с восхитительным климатом.

На следующее утро Аделина встала рано, сгорая от нетерпения поскорей испытать то новое и возвышенное чувство, какое вызвал у нее вид моря, и вместе с Кларой отправилась на прогулку к холмам, откуда открывался более широкий обзор. Некоторое время они шли среди высоких, загораживавших горизонт дюн, пока наконец не поднялись на возвышенность, откуда

Им улыбались небеса и воды[104].

Они присели на выступ скалы, затененной горделивыми пальмами, чтобы созерцать на свободе грандиозную картину. Солнце только что встало из моря, и его лучи залили воды светом, осыпав тысячами сверкающих блесток прозрачную дымку, что подымалась на горизонте, и легкими облачками уносили ее прочь, оставляя водные просторы под ними чистыми как кристалл; лишь кое- где виднелись белые гребни волн, бившихся о скалы, и далекие паруса рыбачьих лодок, а совсем далеко — горные кряжи Корсики в прозрачной голубоватой дымке. Клара, налюбовавшись вдоволь, взялась было за карандаш, но тут же в отчаянии отложила его. По узкой романтической горной долине они вернулись домой; теперь, когда душа Аделины уже не была отдана созерцанию грандиозных картин и они, в чуть смягченных красках, проплывали лишь в памяти ее, она стала твердить про себя следующие строки:

Утренняя заря. Сонет

Прохладным майским утром, в час рассвета,Порой влечет меня душистый луг,Мне дерева кивают в знак привета,Ручьи звенят, и внятен каждый звук.

Порой, присев у быстрого потока,То лилией, очнувшейся от грез,Любуюсь, то фиалкой синеокой,То дикой розой в каплях светлых слез.

Порой, взошедши на обрыв скалистый,Над бездною морской слежу восход,Пока Аврора[105] кистью золотистойРумянит ширь необозримых вод.

О, что за ликованье полнит душу,Когда за первым проблеском воследНа небеса, на океан и сушуВдруг разом хлынет животворный свет!

Так первозданный день, младенчески лукавый,Нам улыбается в лучах грядущей славы*.

Ла Люк во время своих прогулок познакомился с несколькими умными и симпатичными людьми, приехавшими, как и он, в Ниццу для поправления здоровья. Вскоре он создал из них небольшой, но приятный кружок, в который вошел и некий француз, чьи мягкие манеры, отмеченные глубокой и вызывающей приязнь печалью, особенно привлекли Ла Люка. Новый знакомец лишь крайне редко говорил о себе либо о тех или иных обстоятельствах, которые позволили бы узнать хоть что-нибудь о его семье, но о всех прочих предметах беседовал с откровенностью и умом. Ла Люк часто приглашал его к себе, однако он всякий раз отклонял приглашение, хотя и в столь мягкой форме, что это не вызывало неудовольствия и лишь убеждало Ла Люка, что отказ этот есть следствие некоего душевного уныния, которое заставляет его чуждаться людей.

Рассказ Ла Люка об этом иностранце возбудил любопытство Клары, а симпатия, которую испытывают друг к другу несчастливые люди, вызвала сострадание Аделины, ибо она не сомневалась в том, что он несчастен. Однажды, когда они возвращались после вечерней прогулки, Ла Люк указал им на своего ново го знакомого и ускорил шаги, чтобы догнать его; в первый момент Аделина последовала за ним, однако деликатность заставила ее остановиться: она знала, как мучительно бывает присутствие посторонних для страдающей души, и не пожелала вторгнуться в его поле зрения ради удовлетворения пустого любопытства. Поэтому она свернула на другую дорожку; впрочем, хотя ее деликатность помешала этой встрече, случай повторился несколько дней спустя, и Ла Люк представил ей незнакомца. Аделина взглянула на него с мягкой улыбкой, но постаралась скрыть чувство сострадания, которое отразилось на ее лице: ей не хотелось дать ему понять, что она заметила, сколь он несчастен.

После этой встречи он более не отклонял приглашений Ла Люка, часто являлся с визитом и нередко сопровождал Аделину и Клару в их прогулках. Ласковые, рассудительные речи последней, по-видимому, благотворно действовали на его душу, и в ее присутствии он беседовал с таким оживлением, какого Ла Люк не замечал в нем в иное время. Сходство вкусов, умная его беседа вызывали у Аделины удовольствие, и это, вместе с состраданием, какое внушала ей его тоска, завоевало ее доверие, так что она беседовала с ним свободно и откровенно, как никогда.

Вскоре его визиты еще участились. Он ходил на прогулки с Ла Люком и его семейством, сопровождал их на маленькие экскурсии к величественным руинам римских сооружений[106], которые так украшают окрестности Ниццы. Когда дамы оставались дома и сидели за работой, он вносил оживление, часами читая им что-нибудь, и они с удовольствием отмечали, что душа его немного отдыхала от тяжкой печали, его угнетавшей.

Мсье Аман страстно любил музыку; Клара не забыла захватить с собой свою драгоценную лютню; иногда он трогал струны, наигрывая самые нежные и грустные мелодии, но ни разу не поддался уговорам сыграть что-нибудь. Когда играли Аделина или Клара, он сидел в глубокой задумчивости, словно забыв об окружающем; и лишь когда глаза его с печалью останавливались на Аделине, из груди его вырывался вздох.

Однажды вечером Аделина попросила разрешения не сопровождать Ла Люка и Клару, которые собрались нанести визит жившему неподалеку от них семейству, и вернулась на террасу, выходившую в сад, откуда было видно море; она смотрела на спокойное великолепие заходящего светила и на нимб его, отраженный гладкой поверхностью моря, и чуть слышно, гармонично перебирала пальцами струны лютни, напевая в унисон слова, написанные ею однажды, после того как она прочитала вдохновенное творение Шекспирова гения — «Сон в летнюю ночь».

Титания[107] — своему возлюбленному

Летим со мной, летим скорей —На острова, где даль без края,Где Лето пляшет средь ветвей,Гирлянды пестрые сплетая!

Мы полетим над бездной вод,Где нереиды на просторахНеспешный водят хороводВ своих коралловых уборах:

К ним, на прибрежные пески,Лишь только день сомкнет зеницы,За мной слетаются, легки,Моих придворных вереницы;

И нимфы подплывают к намИ, нашему веселью вторя,Скользят по меркнущим волнамПод мелодичный рокот моря…

Летим скорей, летим со мной —Нас ждет Ямайка, остров чудный:Громады гор, лазурный зной,Долины в дымке изумрудной!

На троне там, среди садов,В короне, зеленью обвитой,Царица всех земных плодовСвоей повелевает свитой:

Цветам, затерянным в траве,Дарует злато и багрянец,Лучом, добытым в синеве,На виноград наводит глянец…

Там, среди миртовых кустов,Среди душистых рощ лимонных,Прохладный ветер нас готовОвеять, танцем утомленных.

А поздней, сумрачной порой,Когда луна уснет за тучей,Нам светлячков веселый ройПодарит свой огонь летучий.

Мы мед сосем из тростника,Припав к живой, созревшей трубке,Вкушаем сладость молока,В тугой кокос вонзая зубки.

А если молния во мглеСверкнет и грянет гром нежданный —Нас от дождя в своем дуплеУкроет кедр благоуханный.

Всего же сладостней для нас,Под пальмовой широкой сеньюТаясь, внимать в полночный часПечальной Филомелы[108] пенью…

Всю роскошь неги неземной,Что ведают одни лишь феи,Я дам тебе, избранник мой:Летим со мной, летим скорее!*

Аделина умолкла — и тотчас услышала повторенное негромко:

Всю роскошь неги неземной,Что ведают одни лишь феи!

Обратив глаза туда, откуда донесся голос, она увидела мсье Амана. Аделина вспыхнула и отложила лютню; он тотчас взял ее и трепетной рукой заиграл столь проникновенно,