Роксолана - Осип Назарук

– Послушайте, женщина! Вы должны говорить правду, как на исповеди, потому что вы сейчас перед самим наместником султана, которому я каждое ваше слово в точности передам по-турецки.

– Спрашивайте, – говорю, – а я скажу все, что знаю.

– Правда ли, – спрашивает, что вы нянчили в детстве жену великого султана Сулеймана и едете вот с этими купцами в Цареград?

– Да, – говорю, – я и вправду в Цареград с этими купцами еду. Но жена ли султана Сулеймана та, которую я нянчила на своих руках, смогу сказать только тогда, когда увижу ее собственными глазами. Я еду, – говорю, – искать ту, которую нянчила, потому что многие люди говорят, будто она в Цареграде.

– Хорошо вы, мама, ответили, – сказала Настуся.

– А правда всегда хороша, доня.

– А что ж толмач?

– Толмач сразу повернулся к наместнику и заговорил. Старый, уже совсем седой человек тот наместник. И вот он что-то сказал толмачу, а тот – мне:

– Сразу видно, что вы правду говорите. А теперь скажите, откуда вы и когда ту девушку-поповну татары увели?

– Я, – говорю, – из своего края, из Червонной Руси, а тогда я жила в Рогатине. – И сказала, когда это было, – опять чистую правду. А он снова пересказал все старому наместнику. Тот только головой важно закивал. И опять что-то к толмачу. А толмач – мне:

– Доходили ли до вас какие-нибудь вести после того, как татары эту девушку увели?

– Вестей, – отвечаю, – хватало. Говорили люди, что вышла она замуж за очень знатного человека. Но как же я могла узнать, правда это или нет? – Боялась я и словечком обмолвиться о том, что люди про самого цесаря поговаривали, – чтобы турок не обидеть. А он снова перетолковал по-турецки, и уже дальше они между собой говорили и других расспрашивали, а те им отвечали. А про евреев-купцов будто забыли. Видно, их уже и до того допрашивали. Наконец толмач снова ко мне обратился и говорит:

– Наместник султана приказал мне передать, что сказанное вами вполне может оказаться правдой. Поэтому он спрашивает, не нуждаетесь ли вы в чем и нет ли у вас жалоб. Говорите все как есть и ничего не бойтесь.

– Ни в чем, – говорю, – я не нуждаюсь и жалоб никаких не имею. Вот если бы только нас не задерживали в дороге…

Он перевел это, они с наместником опять переговорили, и толмач мне:

– Слушание вашего дела закончено. Вы получите такое письмо-пропуск, что больше никто вас в пути и тронуть не осмелится…

Поблагодарила я наместника и толмача. А уходя, сам наместник мне поклонился, и следом все, кто с ним был. Тогда я и подумала: «Ну, доню, если это и в самом деле ты, то, видно, в большом ты почете, раз такой знатный вельможа из-за тебя твоей старой няньке кланяется». И еще меньше стало у меня веры, что такое может приключиться на самом деле.

– А письма, мама, долго ждать пришлось?

– Совсем недолго. Той же упряжкой меня на постоялый двор отвезли, а вечером принесли это письмо и передали из рук в руки. И опять тот же толмач спросил, нет ли у меня какой нужды. А я снова его поблагодарила.

– А не предлагали вам, мама, стражу в дорогу?

– Не предлагали. Видно, сами не были до конца уверены. Тот наместник, должно быть, так рассудил: в точности не известно, нянька я или не нянька нынешней султанши. Если нянька, хватит мне и пропуска, а если не нянька, то этой стражей выставил бы он себя на посмешище. Так что, думаю я, поступил он разумно. Хорошо и то, что двинулись мы дальше, и, действительно, по дороге нас больше не трогали, письмо помогало.

Горами и долинами доехала я с купцами до самого этого города. И через такие черные горы мы перевалили, что в них наши Карпаты можно спрятать и не найти. А ведь и в Карпатах орлам приходится крыльями помахать, пока долетят до самых высоких скал. А тут – на вершинах снега белые-белые, а под ними леса черные-пречерные. И по долинам воды шумят, и цветы прекрасные. Великую красу Господь положил на эти дивные земли, но наша, доня, все-таки лучше, потому что наша…

Глубоко вздохнув, мать продолжала:

– А как увидела я высокие стены и ворота этого города, такой страх меня взял, что я даже заплакала.

– Почему, мама? В городе же меньше опасностей, чем в дороге.

– Не от страха перед чужими людьми, дитя мое! А вдруг, думаю, ты не захочешь признать свою нищую мать?

– Да что вы такое говорите, мама!

– Деточка, всякое бывает. И разное на своем веку я слышала про детей. Недаром присказка говорит: мать да отец семерых на ноги поставят, а семеро детей и одного отца или мать не прокормят. Бывает, чуть поднимутся над своим сословием, а уже стыдятся родных. А ты так высоко взлетела, ой как высоко… А евреи не дураки – обо всем подумали и говорят мне: «Вам, пани-матка, надо пойти с нами и встать среди людей там, где мы вам покажем. Проедет в карете султанша, а вы узнаете, что это ваша дочка, но не вздумайте закричать. Спокойно посмотрите, отойдите в сторону и нам скажите. А уж мы найдем средство, как вас с нею свести». Умно советовали, доня. Но как только я тебя увидела и милостыню служанка твоя в руку мою сунула, – не выдержала я, доня моя! Заплакала и закричала. А ты прости меня, деточка, сердцу разве прикажешь!

– Это ничего, мама. Все хорошо. Скоро увидите моего мужа.

– Жаль только, я и слова с ним сказать не смогу, потому что не знаю его языка.

– Он поймет, вот увидите.

– А зачем ты, доня, об этом наместнике так допытывалась? – спросила мать.

– Мне, мама, надо знать, каких людей мой муж где держит или хочет поставить. Вот недавно он спрашивал, а на своем ли месте будет один комендант. Многие приходили за него просить, но я всем отвечала, что в дела султана не вмешиваюсь. Но на самом деле иногда вмешиваюсь, мама…

– И хорошо делаешь, дочка, что так отвечаешь людям. А вмешиваться или нет – тебе лучше знать.

Их разговор продолжался долго-долго, и в течение этого времени они несколько раз выходили в детскую, чтобы снова взглянуть на ребенка.

А как закончились Настусины расспросы о родне, знакомых и соседях, она сказала:

– И что же там, мама, творится в нашем родном краю?

Мать ответила уклончиво:

– Ты, доня, покинула дом совсем молоденькой; да и тяжко мне говорить о том, что там творится.

– И все же, мама, что? Или все так, как здесь?

– Еще не знаю, доченька, как здесь. Я тут совсем недолго. Но по тому судя, что увидела я еще по дороге в твоем новом краю, скажу прямо: у нас много хуже. До сих пор там поляки грызутся между собой, а наши, доченька, еще хуже. Ненависть между нашими такая, что один другого в ложке воды утопил бы. Село с селом, монастырь с монастырем без конца судятся и рядятся. А мещане какие тяжбы заводят с церквями! Доня, доня! Может, я и грешу перед Богом, но как на все это насмотришься, то только одно и подумаешь: справедливая их кара постигла, раз татары гонят их степями в ремнях, босых и голодных! Ох, справедливая!