Сыщик-убийца - Ксавье Монтепен

— О! Я знаю, что могу рассчитывать на тебя, и я не задумался бы просить об услуге, хотя бы и денежной, но думаю, что через пять-шесть лет мои сбережения позволят осуществить мою мечту, не прибегая к твоему кошельку.

— Пять-шесть лет? Зачем так долго ждать?

— Это необходимо… Я слишком молод, чтобы заведение могло внушить достаточно доверия.

— Может быть, ты и прав. Но человек женатый становится сразу серьезным, а ведь ты скоро женишься.

Этьен побледнел.

— Я женюсь!… — прошептал он. — Никогда!

— Как — «никогда»? Кажется, ты недавно говорил мне что-то другое. Что же случилось?

— Очень печальные вещи…

— Ты любил… Ты был любим…

— Я так думал…

— Кто же разбил твое сердце?

— Она!

— Верно, она сказала, что не любит тебя?

— Ах, если бы только это!… Напротив, она давала мне понять, что в обмен на мое сердце она отдала бы свое. И все это — ложь, и она меня обманывала… обманывала жестоко, низко… Она бросала умирающую мать, чтобы ночью бежать по Парижу к своему любовнику.

— Это невозможно! — воскликнул Анри, отказываясь верить такой низости. — Не ошибаешься ли ты?

— Увы, нет!… У меня есть доказательство… Вот одно из них, самое подавляющее: мне передали медальон, забытый Бертой в карете, в которой она возвращалась со свидания.

— По-моему, это доказывает только то, что девушка ездила в Париж, и из этого еще не следует, что она была у любовника…

— Если бы ей нечего было скрывать, — возразил, покачав головой, Этьен, — она ответила бы мне откровенно.

— А ты ее расспрашивал? Ты сказал ей, что подозреваешь ее?

— Я передал ей медальон.

— И она не пыталась оправдаться?

— Она презрительно отказалась от всяких объяснений…

— Для меня это доказательство, что ты напрасно обвинял ее, — сказал, помолчав, Анри. — Разве не могло быть, что ей дали какое-нибудь поручение, нисколько не бесчестное, но тайное? Если бы она была виновна и не любила тебя, она спросила бы тебя, по какому праву ты позволяешь себе ее допрашивать… На твое обвинение она отвечала бы: «Я не ваша невеста, не сестра… если у меня есть любовник, какое вам до этого дело?» Но она предпочла страдать и молчать, чем выдать тебе тайну, доверенную ее чести.

— Но какая же тайна? Ничего подобного быть не может. Я хорошо знаю ее семейные обстоятельства. Вокруг нее нет никакой тайны!

— Ты заговорил бы иначе, мой милый Этьен, — возразил Анри, — если бы тебе приходилось, как мне, выслушивать исповеди людей, которые ничего не скрывают от своего адвоката. В самых честных семьях существуют тайны, иногда ужасные, иногда позорные, о которых свет и не подозревает. Если уж тобой овладело такое недоверие, ты должен был постараться узнать, куда ходила девушка.

— Я это и сделал… Случайно она взяла тогда фиакр моего дяди, Пьера Лорио, и я мог узнать от него все. Она была на Королевской площади, в доме 24. На другой день я пошел туда и расспросил привратницу.

— Что же она тебе сказала?

— Она не помнила, чтобы накануне приходила в дом молодая девушка… Тогда я на всякий случай прошептал имя Монетье… Привратница вскричала, что она знает это имя, что она его слышала от одного из жильцов, молодого еще человека. Это ясно?

— Гораздо меньше, чем ты думаешь… Видел ты этого человека?

— Нет.

— Почему же?

— Он был в тюрьме.

— В тюрьме! Но тогда он не мог принимать накануне мадемуазель Монетье!

— Это очевидно… Но также не менее очевидно, что он знал Берту и, вероятно, одолжил свою квартиру кому-нибудь из друзей для любовных свиданий.

— О! Логика ревнивцев! — прошептал адвокат. — Милый мой Этьен, ты говоришь нелепости.

— Докажи мне это.

— Подожди…

Анри задумался.

— Ты говоришь, — сказал он наконец, — что это было в доме 24 на Королевской площади?

— Да.

— Знаешь ли ты имя человека, который был в тюрьме?

— Его зовут Рене Мулен.

— Рене Мулен? — повторил с изумлением Анри.

— Ты его знаешь?

— Да, знаю… Это человек лет сорока, недавно приехавший из Лондона. Рене Мулен — честный малый, несправедливо обвиненный в принадлежности к тайному обществу. Я защищал его в суде и добился оправдания. Один из его ответов заставляет меня предполагать, что действительно существуют тайные сношения между ним и семейством Монетье, но я убежден, что они самого честного характера.

— Если бы я мог этому верить!

— Ничто не мешает тебе убедиться.

— Каким образом?

— Рене Мулен теперь свободен. Ступай к нему от моего имени, расскажи все, так как он заслуживает доверия. Конечно, он не выдаст тайны, принадлежащей не одному ему, но он найдет, вероятно, средство успокоить тебя относительно посещения мадемуазель Монетье его квартиры.

Этьен покачал головой.

— Я так много страдал, — прошептал он, — что не смею надеяться на облегчение. Прежде чем признать, что я был слепым безумцем, что я несправедливо обвинил ангела, прежде чем броситься к ногам Берты, умоляя о прощении, мне нужны доказательства моей ошибки.

— Их даст тебе Рене Мулен.

— О! Я увижу его сегодня же!

— Этьен, друг мой, — сказал Анри, сжимая руку доктора. — Не считай свое счастье погибшим. Оно еще вернется, ручаюсь тебе в этом…

— Если бы сбылось!

В эту минуту слуга доложил, что завтрак подан, и молодые люди перешли в столовую.

За столом Этьен казался не таким уж печальным и мрачным, как прежде.

Анри делал все от него зависящее, чтобы поднять его бодрость и внушить надежду.

В конце завтрака, когда друзья сидели уже за кофе, в передней послышался звонок. Спустя несколько минут слуга подал письмо, принесенное лакеем в богатой ливрее с галунами.

Этьен разорвал конверт и прежде всего бросил взгляд на подпись.

— К. Дик-Торн, — прочел он вслух, — не знаю!

— Дик-Торн? — повторил Анри. — Это странно!

— А что?

— Да сегодня утром я получил письмо от какой-то мистрисс Дик-Торн, живущей на улице Берлин, в котором эта дама просила меня приехать к ней, чтобы посоветоваться о каком-то очень важном деле. Ну, а что она тебе пишет?

— Тоже зовет меня к себе, пишет, что ее дочь нездорова, и просит полечить ее, уверяя, что очень много наслышана о моем искусстве.

— Значит, ей надо разом и доктора, и адвоката; как странно, не правда ли, что она напала именно на нас, на двух друзей… Ты пойдешь?

— Еще бы!… Мне нельзя пренебрегать пациентами. Я думаю о моей будущей больнице. Ты — другое дело… Ты богат, стало быть, свободен.

— Правда, я не привык ездить к клиентам, — сказал с улыбкой молодой адвокат. — Но все-таки я поеду. Письмо этой англичанки затронуло мое любопытство. Кстати, сегодня у меля нет никакого дела в суде.

Часть третья

ЖАН ЖЕДИ

Клодия Варни очень хотела, чтобы Анри де Латур-Водье был на празднике, который она собиралась устроить в скором времени. Но принял ли бы он приглашение от незнакомого лица? Вероятнее всего, нет.

Отлично понимая это, мистрисс Дик-Торн предварительно пригласила его, чтобы переговорить о деле.

Узнав от шевалье Бабиласа Сампера, что молодой доктор — близкий друг Анри, она решила познакомиться с Этьеном, чтобы расспросить его.

Вскоре Анри де Латур-Водье звонил в двери дома мистрисс Дик-Торн и был тотчас же проведен в гостиную.

Клодия пригласила Анри сесть и сама опустилась в кресло.

— Я хочу спросить у вас совета для одной особы, в которой я принимаю большое участие, — начала она. — Я воспитана в Париже и знаю немного французские законы, но не настолько, чтобы решать трудные проблемы.

— Спрашивайте, сударыня, я постараюсь, как могу, объяснить все, что вы находите темным.

— Скажите, брак in extremis действителен?

— Да, закон признает его, если свидетели подтвердят, что положение одного из супругов было, или хотя бы казалось, безнадежным.

— Свидетели подтвердят это…

— Был ли гражданский брак?

— Нет, только церковный.

— Все-таки он действителен: такой случай предусмотрен законом. В каком году это было?

— В 1836-м. По особенным причинам он не объявлен, хотя молодая женщина выздоровела после. Она и теперь еще жива. Сам муж прожил два года после бракосочетания. До сих пор семейные обстоятельства препятствовали вдове доказать свои права, согласно воле покойного. Может она сделать это теперь?

— Существует ли свидетельство о браке?

— Да, и муж, умирая, завещал все свое имущество сыну, предоставив жене пользование доходами.

— Завещание приведено в исполнение?

— Нет, оно не было предъявлено, и один близкий родственник наследовал все.

— Почему же мать не протестовала?

— Она сошла с ума во время родов.

— Но кто-нибудь другой мог за нее сделать это?