В Афганистане, в «Черном тюльпане» - Геннадий Васильев

— Что мы здесь наблюдаем замечательного? Что-о? Мать — работает на заводе в гальваническом цехе. Замечательно, не правда ли… Где живет? Где-е, позвольте спросить? Живет с дочерью в однокомнатной квартире — замечательно, нечего сказать. Отца у них нет вообще, мать в разводе — просто нет слов. Вот такое семейство? Каково, а-а? А сам женишок уже у нас под следствием…

Елена заметно вздрогнула, а начальник политотдела ударил ладонью по столу.

— Вы же сами, Елена Сергеевна, накладывали швы изуродованному солдату из роты Шульгина. Неужели вы не поинтересовались, кто его так изуродовал? А ведь это, Елена Сергевна, самое настоящее уголовное дело. Замечательно, да-а? Молчите теперь. То-то же… И мы это дело так не оставим…

Начальник политотдела вдруг встал и покачал головой.

— Милая вы моя… Ну, зачем вам эта канитель с Шульгиным? Хотите, решим так, — начальник политотдела воздел руки вверх. — Я закрываю глаза на этот ужасный проступок Шульгина, ладно… Пусть себе служит дальше, Бог с ним… А вы быстренько забываете все эти ваши прежние глупости. Дело молодое, все травой зарастет, а-а? Через год вы об этом Шульгине и не вспомните. На что он вам? Хорошенько подумайте, Елена Сергеевна! У вас такой достойный выбор! Поверьте уж старику. Да если бы моим дочерям такой выбор, э-эх…

Подполковник Замятин потер блеснувшие уголки глаз.

Достал платок, аккуратно высморкался.

— Что же мы, Елена Сергеевна, напрасно ломаем копья! Давайте по-хорошему, по-мирному… Я вот сейчас пойду к нашему особисту, побеседую с ним о деле лейтенанта Шульгина, а вы побеседуйте с моим гостем.

Начальник политотдела быстро прошел мимо побледневшей Елены, рывком раскрыл дверь, и вместо него выросла на пороге стройная фигура капитана Кошевского.

62

Капитан Кошевский вкрадчивым шагом вошел в кабинет начальника политотдела.

Прошелся вдоль длинного стола.

— К сожалению, я все слышал, — виновато сказал он, — фанера тонкая… Здесь же картонные стены. Мне очень жаль Андрея, очень… — Кошевский сдвинул густые брови. — К сожалению, Шульгин всегда был вспыльчив, любил рубить с плеча… Ему не хватало сдержанности, уравновешенности… И вот, пожалуйста, избил подчиненного.

Кошевский пожал плечами.

— Это, между прочим, серьезная статья. Трибунал подобные дела решает за пять минут. Сейчас в Советской армии ведется активная борьба с неуставными взаимоотношениями. Все газеты трубят об этом. Все наше общество настроено решительно… Так что, Андрей поступил очень опрометчиво…

Кошевский вздохнул, потянулся рукой к переносице.

— Если не вмешаться вовремя, то Шульгина просто раздавят. Он уже буквально лежит на рельсах перед несущимся локомотивом, ту-ту-у-у… — Кошевский развел руками, — и все кончено! Так что, Елена, надо определяться! Пора уже…

Он повернулся к Елене и заглянул в ее застывшие, полные боли глаза.

— Я же тебя предупреждал, — покачал он головой, — что с Шульгиным у тебя нет будущего. Уже теперь перед тобой страшное разбитое корыто, о котором я говорил. Не прошло и трех дней. И вот они — жалкие обломки…

Кошевский картинным жестом махнул в окно.

— Он сам себя погубил. Собственными руками. Мордобоец… Нанес тяжкие телесные повреждения подчиненному… Да-а! — Кошевский протяжно вздохнул. — А я что? Я только могу помочь, как благородный человек.

Кошевский сделал важное лицо.

— Тебе неприятно мое благородство? Но я действительно могу выручить Шульгина, просто так, по-товарищески… Пусть служит себе… Может быть, даже дослужится до капитана. Но и это для него неплохо. От сына простой рабочей женщины до капитана Советской армии… Это своего рода замечательная карьера…

Кошевский хмыкнул и развернулся на каблуках.

— В общем, сейчас, Елена, все в твоих руках… Скажи только слово, — Кошевский стремительно подошел к столу и взял в руки папку с личным делом Шульгина, — только одно твое слово, и в этой папке все будет, как на операционном столе. Стерильно все будет. Не получит ни единого взыскания. Поедет в Союз белым ангелом с крылышками. Ну-у?..

Елена очнулась. Темная тень легла на ее лицо.

— Какие же вы подлецы, — прошептала она, — какие мерзавцы… Ребята брошены под пули, голодают, горят в лихорадке, а вы-ы… нацепили себе цацки на грудь, вешаете звезды на погоны, дарите себе грамоты, воруете чужую славу… Подлецы…

Елена обернулась на дверь и собралась уже уходить, но встревоженный капитан бросился ей наперерез.

— Ты хорошо подумала? — вскричал он. — Ты хорошо подумала? Шульгина посадят в тюрьму, а ты куда-а? А-а?

Елена устало потерла виски, покачнулась. Облизнула сухие губы.

— Делайте, что хотите! Подлецы! Только я знаю, что Шульгин и после тюрьмы будет лучше вас всех, негодяев. Он и после тюрьмы останется человеком. А вы уже сейчас нелюди… Мерзавцы…

— Постой, — взмолился Кошевский, — ты же ничего не знаешь. Послушай меня. Я расскажу тебе все… — Кошевский нервно сжал кулаки. — Мы сейчас стоим на пороге больших перемен. Ты же ничего не знаешь…

Кошевский расстегнул ворот и вытер взмокший лоб.

Елена поправила на виске сбившуюся прядь волос.

— Какие там перемены? Сами вы все равно никогда не изменитесь… Подлецами были, подлецами и останетесь.

Елена пошла к двери. Возле самых дверей она обернулась.

— Ты хочешь навредить нам с Андреем? Так вот, загляни себе в душу, Кошевский. Ты навредишь только себе. У тебя уже ад в душе. Мне даже жаль тебя…

63

Падающий снег густел, превращаясь в несущуюся с неба снежную кашу. На глазах вырастали пушистые белые шапки на камнях. Неожиданно сорванные ветром взлетали в воздух снежинки, рассыпались колючей снежной пылью, неслись вверх туманным морозным вихрем. Стемнело. Вокруг солдат встали плотные снежные стены.

Снайпер Матиевский и сержант Богунов разгребали руками снег, выкапывали каменные глыбы, подносили их к высокой горбатой скале. Шульгин укладывал скользкие ледяные камни друг на друга, скрепляя щели землей, смешанной со снегом. Вокруг него вырастала крепкая каменная кладка, надежно прилепившаяся к черному гранитному боку скалы.

— Лепим ласточкино гнездо, Серега, — хрипел надсаженный бас Богунова. — Знаешь, в Крыму такой замок. Прямо над морем висит теремок с башенками. Красота… Еще два ряда камней, и можно лепить крышу над нашим гнездом…

Богунов говорил громко, почти кричал, но голос его тонул в разносимой могучим ветром снежной гуще, рассыпался брошенной снежной горстью.

— Шевелись, ребята, через полчаса будем рыть землю в полной темноте, как слепые кроты. Нужно торопиться.