Жена самурая (СИ) - Богачева Виктория

— Такеши-сан?

Он вздрогнул и сцепил покрепче зубы, досадуя на себя. Он никогда уже не будет прежним.

Такеши повернулся и отошел от деревянных поручней, на которые опирался.

— Мусасибо-сама, — ответил он и склонил голову перед невысоким, обритым наголо стариком. Несмотря на холодное утро тот стоял на земле босиком.

— Идем.

Такеши прошел вслед за ним, поправив на плечах короткую темную куртку. Он опустился на колени перед низким столиком и придвинул к себе пиалу риса. Мусасибо-сама напротив него сделал то же самое.

Старик окинул его цепким, колючим взглядом и взял в руки палочки. Такеши уже давно позабыл, каково это — дожидаться, пока кто-то старший начнет трапезу.

Мусасибо-сама был ямабуси. Старик нашел его, когда Минамото уже несколько дней бродил в лесу. Он ослаб, оголодал и замерз, и не смог бы оказать сопротивления, натолкнись на него кто-то из Тайра.

Но ему встретился Мусасибо-сама, который искал редкую целительную ягоду. Он жил в крохотном минка на одной из вершин перевала Курикара на земле Тайра, но не подчинялся ни одному клану. Со временем Такеши узнал о его учениках — старик не пускал их в свой дом, и те были вынуждены ночевать в наспех сколоченных лачугах и каждый день восходить к старику для занятий.

Мусасибо-сама дотащил его до своего минка и выходил. Старик врачевал его тело, но больше — душу.

В крохотном и тесном домике, продуваемом ветрами днем и ночью, на старых потрепанных циновках Такеши пытался обрести покой. Три дня блужданий по лесу дались ему непросто. Он провел месяцы в плену, но уже к исходу второй ночи на свободе был уверен, что умрет именно там. Не в грязной камере с затхлым воздухом, а окруженный опавшей листвой и опьяняющей лесной свежестью.

Каждую минуту ему мерещилась погоня, малейший хруст ветки казался шумом чьих-то шагов, а стволы деревьев в темноте напоминали солдат Тайра.

— Один из моих учеников даст тебе на равнине лошадь, — Мусасибо-сама отложил в сторону палочки и пригубил чая. — Он будет ждать тебя после рассвета.

Такеши взглянул на старика и коротко кивнул.

Он вспомнил, как очнулся в этой же комнате. Очнулся и испугался. Оттолкнул от себя старика, сбросил с себя повязки, разбил миску с целебной мазью. Выскочил на улицу и остолбенел, когда увидел перед собой раскинувшийся перевал Курикара с заснеженными вершинами. И солнце ослепительно било ему в глаза, и голова закружилась от свежего воздуха, и руки задрожали от холода.

Мусасибо-сама, неслышно подойдя, ударил его по затылку, и в следующий раз Такеши пришел в себя уже глубокой ночью.

— Разобьешь еще одну миску — я тебя свяжу, — у старика был низкий, хриплый голос.

— Где я? — Минамото прищурился, вглядываясь тому в лицо: глубокие морщины на лбу, гладкие, начисто выбритые щеки, серые, холодные глаза.

— В моем доме.

— Я сбежал от Тайра, — долгую минуту Такеши колебался — говорить или нет. Раньше он не раздумывал бы ни секунды — конечно, говорить! Но плен изменил его.

— Я знаю, Такеши-сан, — старик усмехнулся и развеял оставшиеся сомнения Минамото. — Пей. Ты должен спать, — Мусасибо-сама поднес к нему чашку с настоем, и Такеши уловил горький запах сушеных трав.

Он также понял, кем являлся старик. Ямабуси. Горные отшельники, мудрецы, скрывающиеся в горах монахи — в Японии у них было множество имен. Лекари, волхвы, монахи-воины. Мужчины, что скрывались в горных убежищах, проводя дни в молитвах и в изучении боевых искусств. Уважение к ним было столь велико, что ямабуси позволяли сохранять нейтралитет в войнах. Их не преследовали за выбор той или иной стороны, их минка не сжигали, их учеников не подвергали гонениям.

Ямабуси редко участвовали в битвах даймё, еще реже они становились для кого-то духовными учителями.

— Ты изживешь свой страх, — произнес вдруг старик. Его взгляд буквально пригвождал Такеши к месту. — Если перестанешь от него бежать.

Минамото дернул головой. Быть может, Мусасибо-сама был все же слишком стар. И его слова не всегда звучали разумно. Не может же он действительно советовать Такеши выставить свои чувства наружу? Показать всем свой страх.

— Ты глупый мальчишка, — сухо отметил старик. — Перестать бежать не значит показать. Перестать бежать значит сознаться себе, что ты боишься, Такеши-сан. Впервые за долгое время ты боишься.

Мужчина прикрыл на секунду глаза. Каждый разговор с проницательным стариком сдирал с него кожу.

Страх — это слабость. А он не был слабым. Не был.

Такеши усмехнулся. Врать самому себе получалось хуже с каждым днем. Если он не слаб, отчего тогда дрожит иногда рука? Отчего он вздрагивает от резких звуков? Такого не случалось с ним ни-ког-да прежде! Отчего не может долго находиться на воздухе и хочет скорее вернуться в дом, оказаться в маленьком и тесном помещении. В таком же маленьком и тесном, как его клетка.

— Но ты научишься, Такеши-сан. Даже глупые мальчишки рано или поздно учатся, — Мусасибо-сама коротко, почти незаметно улыбнулся. Он поставил чашку и поднялся — легко и плавно, словно юноша.

Такеши встал из-за стола следом и, скрестив руки на груди, принялся наблюдать за тем, как старик достает из ниши завернутую в плащ катану.

— Я не могу принять ее, — сказал Минамото, когда Мусасибо-сама подошел к нему. Он смотрел на старика сверху вниз — был выше на две головы, если не больше — но всякий раз ощущал себя провинившимся ребенком.

— Не будь дураком, — посоветовал ему отшельник. — У этого меча есть имя — Кусанаги.

Клинок лег ему в руку так, словно Такеши владел им всю свою жизнь. Он не смел обнажить его в комнате, дабы не выказать тем самым неуважения к хозяину, но знал, что увидит, если отбросит в сторону ножны. Острейшее лезвие, что перерубит на лету осенний лист. Такеши слышал о мече Кусанаги — три сотни лет назад его выковал знаменитый японский мечник и кузнец. По преданию Кусанаги должен наделять воинов спокойствием и мудростью.

— Благодарю тебя, — он поклонился старику.

Тот дал ему кров, одежду, оружие и коня. Он врачевал его раны. Такеши никогда не сможет выплатить ему этот долг.

— Я могу вернуться, когда мы окончим войну?

Во взгляде Мусасибо-самы ему вновь почудилась ухмылка.

— Мои ученики ждут такого права годами.

— Я подожду, — сказал Такеши, неловким движениям одной руки опоясывая себя. — У меня родится сын. Ты стал бы ему хорошим наставником.

— Мальчишка, — старик покачал головой и первым вышел на воздух.

За время их завтрака успело взойти солнце. Минамото зажмурился скорее по привычке, чем из необходимости, и прикрыл ладонью глаза.

— Мусасибо-сама, — он склонился перед стариком и задержался в поклоне на несколько секунд. Для него не было иного способа выразить свое уважение. И благодарность.

Отшельник кивнул ему и еще долго стоял, наблюдая за спуском Такеши, пока его фигура не сделалась совсем крошечной и не скрылась за многочисленными изгибами горной тропы. Минамото скакал три дня почти без остановок, гнал лошадь с непривычным для себя ожесточением. Стоило ему покинуть старика, как внутри зародилось очень ясное ощущение, что он может опоздать. У Такеши не было рационального объяснения этому чувству. Он знал, что должен спешить — и все.

Утром четвертого дня он пересек границу земель Тайра.

Глава 33. Отец

С самого детства их учили, что самая большая милость, которая только может быть оказана самураю, — это достойная смерть. Их учили быть бесстрашными и не бояться ни боли, ни ранений, потому что каждый самурай должен быть в любую минуту готов отдать жизнь за своего даймё.

Представление о смерти самурая не совпадали ни с представлениями крестьянина, ни торговца, ни кого бы то ни было. Достойная смерть не являлась для самурая горем. Напрочь, ею можно было искупить все прегрешения земной жизни и смыть с себя великий позор. В связи с этим пониманием и зародился обряд сэппуку — считалось, что самурай, решившийся на подобное, был достоин прощения и забвения всех совершенных им преступлений.