Джузеппе Гарибальди. Мемуары - Джузеппе Гарибальди

В Терни к нам присоединился доблестный и благородный воин полковник Форбес, англичанин, воодушевленный нашим делом, как истый итальянец. Он примкнул к нам с несколькими сотнями хорошо организованных людей.

Из Терни мы продвинулись еще дальше на север, прошли Апеннины сначала с одной, потом с другой стороны, но нигде население не откликнулось на наш призыв.

Анита Гарибальди Портрет работы художника-гарибальдийца Джероламо Индуно. 1849 г.

Из-за частых дезертирств у нас оставалось много брошенного оружия, которое мы везли на мулах; однако возраставшее количество этого оружия и трудности, связанные с его перевозкой, вынудили нас оставить его вместе с амуницией на усмотрение тех жителей, которые казались надежными, чтобы они спрятали его и приберегли до того дня, когда кончится их терпение и они не смогут дальше выносить позор и издевательства.

В нашем малозавидном положении мы все же имели повод для гордости; мы выбрались из окрестностей Рима и оторвались от французских частей, которые тщетно преследовали нас часть пути. Теперь мы находились среди австрийских, испанских и неаполитанских войск; эти последние, впрочем, также остались позади. Австрийцы всюду нас разыскивали, несомненно зная о нашем незавидном положении. Они жаждали умножить свою славу, завоеванную кое-как на севере, и завидовали славе французов. О том, что наш отряд тает с каждым днем, австрийцы были превосходно осведомлены через многочисленных шпионов, т. е. священников — этих неутомимых предателей страны, терпевшей их на свое несчастье. Священники, а также хозяева крестьян и весь деревенский люд, наиболее привычный и пригодный к совершению ночных переходов, подробно информировали врага обо всем, что касалось нас, о нашем расположении и о любом предпринятом нами передвижении. Я же, напротив, мало знал о враге. Большая часть жителей была деморализована, напугана и боялась навлечь на себя опасность; поэтому даже за большие деньги я не мог достать проводников.

Неприятель, следуя за людьми, хорошо знающими местность (я видел тех же священников с крестом в руке, которые вели против нас врагов моей родины), без труда обнаруживал нас днем (мы совершали все передвижения ночью), однако он заставал нас всегда на сильных позициях и не решался атаковать нас. Но противник утомлял нас и содействовал дезертирству в наших рядах. Так продолжалось некоторое время, и неприятель, неизмеримо более могущественный, так и не осмелился напасть на наш маленький отряд и разгромить его. Это доказывает, как много мы могли бы сделать для нашей страны, если бы духовенство и, следовательно, крестьяне, вместо того, чтобы относиться всегда враждебно к национальному делу, поддерживали его и, движимые патриотическим чувством, выступали бы против иноземных поработителей и разбойников. И все же отряды таких войск, как австрийские, украшенные свежими лаврами Новары и одного появления которых оказалось достаточно, чтобы отвоевать всю северную часть полуострова, отряды, численно значительно превосходившие нас, мы держали в отдалении, и они не осмеливались на нас напасть.

Наши сограждане не должны обольщать себя надеждами относительно деревенского населения. Пока над ними будут властвовать священники, пока на них будет опираться безнравственное правительство, крестьяне, как и священники, будут неизменно склоняться к предательству дела нации.

Итальянское правительство, обремененное всевозможными грехами, более практичное, чем доктринеры, предчувствуя неустойчивое положение в стране, которой оно скверно управляет и подвергает грабежу и которая могла бы предоставить достаточно людей и средств, чтобы разбить любого деспота, — итальянское правительство, говорю я, вместо того, чтобы опираться на страну, унижается в поисках союзников за ее пределами, хотя последние никогда не бывают бескорыстными[227].

Из-за угнетенного настроения горожан и откровенно враждебного отношения деревенского населения, находившегося в руках священников, наше положение стало критическим. Мы скоро почувствовали влияние реакции, воскресающей вновь во всех провинциях Италии. Я был вынужден менять позиции каждую ночь, так как если я оставался на одном месте дольше одного дня, то неприятель, прекрасно обо всем осведомленный, окружал меня и затруднял движение. И я не мог найти себе проводника в Италии, тогда как у австрийцев их было сколько угодно! Пусть это послужит назиданием тем итальянцам, которые посещают мессу и исповедуются людям в роскошном черном платье, получившим прозвище тараканов!

Вследствие этого вплоть до Сан-Марино не произошло почти ничего значительного, кроме отдельных небольших стычек с австрийцами. Два наших всадника, посланных разведчиками, были схвачены крестьянами епископа Кьюзи, епископа, заметьте это; и если я не ошибаюсь, сейчас, в 1872 г., епископ все еще находится там. Я попытался выкупить пленных, так как не обманывался относительно опасности, которой они подвергались в когтях последователей Торквемады[228]. Мне отказали. В качестве возмездия я заставил монахов монастыря маршировать во главе моей колонны, угрожая их расстрелять. Однако жестокосердный прелат передал, что в Италии имеется достаточно человеческого материала, чтобы пополнить ряды монахов, и упрямо отказался выдать пленников. Я же думаю, что он просто желал смерти своих поборников, чтобы объявить их потом мучениками перед глупым и невежественным народом. Но я все же освободил монахов.

Одной из самых мучительных вещей в этом отступлении было дезертирство, особенно среди офицеров, иногда даже моих старых боевых товарищей. Дезертиры собирались группами, бродили по деревням и совершали всевозможные насилия. И это были солдаты Гарибальди!.. Трусливо и подло отказавшись от борьбы за святое дело родины, они, естественно, пали до гнусного и жестокого обращения с жителями. Эти акты произвола, унижавшие нас и причинявшие мне страдание, ухудшали наше и без того печальное положение. Как я мог бороться с этими разнузданными бандами, если мы были постоянно окружены врагами! Некоторые из них, пойманные на месте преступления, были расстреляны, но это мало помогало, и большинство ушло безнаказанными.

Когда наше положение стало отчаянным, я постарался достигнуть Сан-Марино[229]. При приближении к столице этой прекрасной республики, оттуда явилась депутация. Узнав об этом, я вышел ей навстречу. Но пока я вел переговоры, у нас в тылу появился отряд австрийцев и вызвал в арьергарде такое замешательство, что все обратились в бегство, хотя большинство даже не видело врага.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});