Ошибка резидента - Олег Шмелёв

— Теперь — да, — последовал ответ.

Всю дорогу до своего посольства Антиквар никак не мог прийти в чувство от оглушительного удара, который был нанесен так неожиданно. Его жгла досада на самого себя, на разведцентр, на всю эту глупейшую затею с Борковым и с передачей пленки. В одно мгновение все полетело к чертям. Оказалось, что советской контрразведке вовсе не интересно держать его нетревоженным во имя засылки дезинформации. Гроша ломаного не стоят хитроумные расчеты разведцентра.

Оставалось проверить, действительно ли Кока арестован и что с Борковым.

…Трубку на том конце сняли сразу.

— Алло, вас слушают, — сказал нежный женский голос.

Не произнеся ни слова, женщина, звонившая из автомата, нажала на рычаг, но тут же подумала, что могла соединиться неправильно, и снова опустила монету в щелку, набрала аккуратно номер. Ей было известно, что по этому телефону никто, кроме мужчины, отвечать не может.

На сей раз ответил низкий мужской голос. Женщина спросила:

— Это Николай Николаевич?

— Нет.

— Можно его к телефону?

— Его нет.

— Он что, вышел?

— Да.

— Надолго?

— Не знаю. А кто его спрашивает?

— Знакомая. Когда он будет?

— Неизвестно. Как вас зовут? Что ему передать? — допытывался сочный баритон.

— Ничего. Я еще позвоню.

— Ну звоните, звоните…

По телефону Боркова ответили, что он уехал в длительную командировку.

Когда служащие посольства, по просьбе Антиквара звонившие Коке и Боркову, рассказали о своих переговорах, Антиквару стало совсем плохо. Чтобы проверить, насколько глубоко копнули контрразведчики тайную жизнь Николая Николаевича Казина, оставалось узнать, целы ли его сообщники-фальшивомонетчики. Адрес Пушкарева Кока с неохотой, но все же дал Антиквару в свое время. Полуподвальная квартира в переулке рядом с улицей Обуха оказалась опечатанной.

В тот же день Антиквар составил для передачи в разведцентр обстоятельное донесение обо всем случившемся и отослал его с дипломатической почтой…

Разведцентр прислал следующую шифровку:

«НАДЕЖДЕ.

ОПЕРАЦИЯ ПРОВАЛЕНА. ОБУСЛОВЬТЕ С БЕКАСОМ СВЯЗЬ, ПРЕДЛОЖИТЕ ЕМУ ВЫЕХАТЬ В ДРУГОЙ ГОРОД, ЖЕЛАТЕЛЬНО В СИБИРЬ. САМИ НЕМЕДЛЕННО УХОДИТЕ НА ЮГ, В НИКОЛАЕВ ИЛИ ОДЕССУ. СОХРАНИТЕ ДУБЛИКАТ ПЛЕНКИ. СЛУШАЕМ ВАС НЕПРЕРЫВНО».

Ответ гласил:

«КАЖЕТСЯ, ОБНАРУЖИЛ СЛЕЖКУ ВЫЕЗЖАЮ В ОДЕССУ

ЖДУ УКАЗАНИЙ».

И наконец, приказ центра:

«БУДЬТЕ ГОТОВЫ К ПЕРЕПРАВЕ.

СЛУШАЙТЕ НАС ДВАДЦАТОГО АВГУСТА И ЗАТЕМ КАЖДЫЙ СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ В ТЕЧЕНИЕ НЕДЕЛИ В 23 ЧАСА 10 МИНУТ

В ЭФИР БОЛЬШЕ НЕ ВЫХОДИТЕ. РАДИОПЕРЕДАТЧИК СПРЯЧЬТЕ».

…22 августа поздним вечером на даче под Москвой сидели полковник Марков, Павел и Михаил Тульев. Прощальная беседа подходила к концу.

Перечитав еще раз радиограмму, в которой детально излагалось, как должна совершаться переброска Надежды за границу, Владимир Гаврилович сказал:

— Ваши бывшие хозяева испугались, что связь с Кокой вас погубит. Вы опять обретаете ценность в их глазах. Ради этого мы трудились, и хорошо, что не напрасно.

Владимир Гаврилович не упомянул, каким важным звеном в цепочке была роль Боркова-Кустова, о существовании которого Михаилу Тульеву знать было не обязательно. Но без этого звена вся операция контрразведчиков по разоблачению Антиквара и Коки выглядела бы для разведцентра непонятно и подозрительно. И вряд ли бы Тульева отозвали из СССР.

За окном сверкнула зарница, потом послышался дальний гром, а может быть, это поезд прогрохотал по мосту — километрах в полутора от дачи проходила железная дорога. Полковник продолжал, обращаясь к Тульеву:

— Ну что же. Кажется, мы обо всем договорились… Впрочем, если чувствуете хоть малейшую неуверенность, еще не поздно все повернуть, можно найти приличную отговорку. Вы и здесь будете полезны.

Полковник сказал это только во имя одного: чтобы между ними не оставалось решительно ничего недоговоренного, никаких недомолвок.

Михаил Тульев был взволнован и, как всегда в такие моменты, заговорил отрывисто:

— Остаться сейчас — жить в долгу. Я слишком много задолжал России. Мне с ними надо расквитаться.

— Месть будет вам плохим попутчиком.

— Это не месть. Деловые соображения. Они сами когда-то учили меня этому.

— В таком случае прочь колебания. Вопросы и просьбы будут?

— Нет, Владимир Гаврилович. С Павлом мы уже обо всем договорились, — ответил Тульев.

— Можешь быть спокоен. Все будет исполнено, — откликнулся Павел.

— Я знаю. И хочу, чтобы и вы были спокойны. Спасибо вам за все.

— В таком случае у нас говорят: ни пуха ни пера, — закончил полковник Марков.

Прошло несколько дней. Поезд увозил Михаила Тульева в Киев, когда посольство, в штате которого состоял Антиквар, получило от МИДа ноту. В ноте сообщалось, что атташе имярек, изобличенный в шпионской деятельности, направленной против Советского Союза, объявляется персоной нонграта и лишается права дальнейшего пребывания на территории нашей страны (в доказательство приводились факты: задания, дававшиеся завербованному им Николаю Николаевичу Казину, контакт с Кондратом Акуловым, попытка получить от него микропленку и пр.). Атташе предлагалось покинуть страну пребывания в 24 часа.

Прожив недолго в Киеве, Тульев выехал в Одессу.

ГЛАВА 22

Черное море, белый пароход

Это был славный и веселый пароход, который, если быть точным, именовался турбоэлектроходом. И вез он в своих каютах и на своих трех палубах веселых, жизнерадостных людей — туристов из европейских стран. Там, у себя на родине, они отличались друг от друга профессией, доходами, партийной принадлежностью. Да и на пароходе существовали различия: кто-то обитал в роскошных каютах-люкс, а кто-то во втором и третьем классе. Но все-таки, сделавшись в одно прекрасное утро туристами, люди обрели некую общую черту, которая сразу сгладила и затушевала разобщавшие их в обыденной жизни социальные грани и трещины, — правда, лишь на время круиза. Черта эта чисто туристская — острое любопытство и интерес к новым краям.

Пароход совершал рейс вдоль берегов Черного моря. Он швартовался в Сухуми, Сочи, Ялте, спуская по трапу на солнечный берег яркую, пеструю, смеющуюся толпу своих трехсот пассажиров. Но к Одессе он подходил невеселым. Почему?

Были две основные причины. Во-первых, в Ялте он задержался против расписания на десять часов по вине одной немолодой, но легкомысленной пары, которая, отправившись в Массандру, отдала такую щедрую дань великолепным марочным мускатам, что ее потом искали целую ночь. Это опоздание украло десять часов из срока, отпущенного на Одессу, а ведь в Одессе есть что посмотреть. Поэтому туристы были расстроены, а злополучная пара заперлась в своей каюте, пережидая, пока гнев собратьев остынет.

Во-вторых, Одесса встречала пароход сильным дождем и неожиданным для этого времени года холодным ветром. А меж тем давно известно, что ни на кого дождь и прочие атмосферные невзгоды не действуют так удручающе, как на туристов.

Пароход должен был ошвартоваться у пассажирского причала Одесского порта ранним утром, а ошвартовался вечером. Больше всех сокрушались те, кто рассчитывал попасть на спектакль в оперный театр, — представление там давно началось. Их досада не поддавалась описанию, но и у остальных настроение было не лучше.

Наконец долгожданный миг настал: трап спущен, на борт поднялись офицер-пограничник с помощниками, карантинный инспектор и представитель «Интуриста».

Офицер-пограничник и два его помощника в широких плащах-накидках пристроились у трапа, повернувшись спиной к ветру, к косым струям дождя. Один из пограничников держал полированный ящичек, бережно укрывая его полой плаща.

Сходили группами, и порядок был такой: старший группы предъявлял пограничникам список и сдавал паспорта. Пограничник складывал паспорта в ящичек. Затем мимо него к трапу проходили члены группы. Каждому пограничник вручал пропуск на берег, оставляя себе контрольный талон. В общем процедура необременительная, если бы не эта проклятая погода…

На причале туристов ждали комфортабельные автобусы, но, несмотря на дождь, большинство отказалось ими воспользоваться. Они попросили вести их к лестнице — к той самой лестнице, каждую ступень которой сделал знаменитой на весь мир эйзенштейновский «Броненосец «Потемкин».

Но оставим двести девяносто девять пассажиров парохода на попечение гостеприимного города, а сами последуем за трехсотым туристом, который сразу же, едва его группа вышла на Дерибасовскую, откололся и незаметно исчез. Он интересен во многих отношениях. Во время путешествия он вел себя странно для туриста — сказался больным и лежал один в своей каюте в первом классе. Не сходил на берег, не прельщался танцами и хоровым пением, ни с кем не вступал в контакт, делая исключение лишь для старшего своей группы, с которым, судя по их отношениям, был давно знаком. Никто из пассажиров не мог бы описать его лицо и вообще внешность хотя бы мало-мальски достоверно.