Стая - Ольга Григорьева

– Я не знал! – визгливо запищал он. – С Хаки была женщина с короткими волосами. Она нравилась Хаки, шла рядом с ним… Я думал, что сначала Хаки отведет ее к себе домой, в Хадаланд. Я бы все успел рассказать Сигурду…

Всхлипнул, суетливо утер нос рукой, вновь задребезжал:

– Ведь с Хаки была женщина… Женщины не воюют… Я не хотел…

Бьерн потянулся к поясу. Понимая, что жить осталось недолго и словами уже ничего не изменишь, старик лег на землю, скорчился в клубок. Прикрывая руками голову, заплакал тоненько, как брошенный матерью кутенок.

Пальцы Бьерна миновали рукоять клевца, закопались в поясе. В воздухе сверкнула монетка, упала на бок старика.

– Забери свою монету и свою жизнь, – негромко сказал Бьерн. – И то, и другое мне не нужно…

В полной тишине старик сел, трясущимися пальцами выудил из меха монетку, перевернулся на четвереньки. Опасливо озираясь и высоко задирая тощий зад, побежал по-собачьи к спасительному лесу. Волчий хвост волочился за его босыми пятками, мел землю.

– Гав! – насмешливо рыкнул ему вслед кто-то из урман.

Старик подскочил, приземлился на ноги, метнулся в чащу. Урмане вяло засмеялись.

– Тортлав и Гамли, похороните конунга со всеми почестями, – прервал смех Бьерн. – Запомните место, потом я сам поставлю на его кургане памятный камень. Мы будем ждать вас в усадьбе Сигурда.

– Но туда пошел Хаки, – возразил Тортлав.

– Мы будем в усадьбе, – жестко повторил Бьерн. – Живыми или мертвыми, но мы там будем.

Глава восьмая

БЕРСЕРК

Они напали внезапно, на рассвете, когда солнце едва зазолотило небо над лесом, а молоко, принесенное Гюдой с дальнего сеттера, еще не успело остыть. Вначале Гюда услышала вой – далекий волчий вой, надсадно режущий уши. Он накатывал из леса, окружал усадьбу, вползал в дома, стаскивая с полатей ее еще сонных жителей. Первыми из своей избы выбежали трэлли. Забыв о страхе пред хозяйским кнутом, кинулись прочь из усадьбы. Люди Тюррни пытались остановить их, бичи свистели, опускались на сотни раз битые спины, однако трэлли не чуяли боли. Мимо Гюды, прихрамывая и нелепо дрыгая длинными руками, пробежал один – большой, с согнутой крючком спиной и бородой, космами свисающей на грудь. На трэлле были холщовые штаны, все в грязных пятнах, и рубаха с дырой на боку. Пробежав мимо, он обдал княжну смрадом гниющей плоти и дерьма, У ворот, отчаянно напирая на закрытые створы, вопили и визжали его собратья – такие же грязные и безумные от страха. Воины Тюррни отбрасывали их копьями, однако трэлли вновь поднимались и ломились в запертые ворота.

Прижавшись к стене избы, Гюда видела, как бич хлестанул по спине бородатого трэлля, прорвал еще одну дыру в его рубахе, чуть не сшиб трэлля с ног. Ткань на его лопатках окрасилась кровью, но, не обращая внимания на удар, трэлль с размаху навалился на створы. Перекрывающая их балка затрещала. Второй запор рабы уже сломали – длинная, треснувшая пополам перекладина валялась у них под ногами.

– Прячься! – Босая, в одной только нижней рубашке Флоки выскочила из избы, затрясла Гюду за плечо. – Прячься скорее!

Светлые волосы финки окутывали ее плечи, прятали круглые щеки, оставляя на виду лишь нос, губы и глаза. В глазах плескался ужас. Суетливо толкая Гюду к амбару, Флоки озиралась и испуганно вскрикивала, слыша треск ворот за спиной.

– Если они войдут – смерть, – бормотала финка.

Обеими руками схватилась за дверь амбара, впихнула Гюду внутрь, заскочила сама. В полутьме на княжну пахнуло сеном. Страшный вой сюда доносился глухо, будто издалека.

– Кто они? – спросила Гюда.

Флоки подскочила к сваленным в ворох пукам соломы, принялась копаться в них, пытаясь вырыть себе нору. Солома взлетала в воздух, оседала на ее волосах, на спине, мягко ложилась вокруг босых ступней.

– Берсерки! – всхлипнула Флоки, утерла лицо рукой. – Нас некому защитить. Конунг уехал на охоту… Многие предадут… Трэлли уже предали…

Треск сломанных ворот ворвался в амбарную глушь. Гюда вздрогнула, попятилась, Флоки шмыгнула в выкопанную в сене нору, высунула оттуда лицо. Пухлые губы финки тряслись, маленький нос покраснел и распух, из глаз катились слезы.

Гюда не понимала, почему Флоки так напугана, – Харек Волк тоже был берсерком, но Флоки же не боялась его…

– Прячься, прячься! – Финка выпростала из соломы пухлую белую руку, помахала, призывая княжну укрыться в сене.

Со двора послышался дикий звериный вой, заглушил все иные звуки, упрямо покатился к амбарным дверям. Откуда-то потянуло дымом. Гюда попятилась, неловко споткнулась, на заду отползла к укрытию, в котором спряталась финка, прижалась спиной к соломе. В распахнувшиеся двери амбара хлынули свет и дым. В серых клубах возникла большая тяжелая фигура – темная, неотвратимо могучая, с топором в одной руке и…

От неожиданности Гюда охнула – другая рука пришлого воина была обрублена до локтя. Обрубок охватывала намотанная вкруговую рваная ткань.

Запрокинув голову, воин взревел, шагнул вперед. Лезвие топора прочертило блестящую дугу, Флоки завизжала, метнулась прочь из убежища. Перепрыгнула через Гюду, побежала к выходу. Белая рубашка хлопала по ее босым пяткам, распущенные волосы метались по плечам конской гривой. Вероятно, будь у воина две руки, он просто сгреб бы беглянку, но, не желая оставлять оружие или упускать добычу, он еще раз взмахнул топором. Кровь брызнула на стены, окропила соломенные пучки, теплыми каплями потекла по лицу Гюды. Закрыв голову руками, княжна сжалась, забормотала про себя мольбу к батюшке Велесу, покровителю простых людей. Затем полоснула глупая мысль – «я же княжьего рода» – и она тут же принялась молить о спасении Перуна, властителя княжьих судеб. Припомнила бы и имена урманских богов, да они не лезли в голову.

Рядом что-то грузно шлепнулось. Сквозь пальцы Гюда разглядела залитое кровью лицо Флоки – топор раскроил ее голову почти надвое, и, если бы не кровь, финка была бы похожа на идолище, что стояло у старого ручья в Альдоге. Это идолище рассохлось от старости, и глаза его разделяла широкая черная трещина…

– Уй-и-и-й! – взревел однорукий.

Пред взором княжны, рядом с лицом мертвой финки, возник его меховой сапог. Ощущая неминуемое приближение смерти, Гюда смолкла, опустила голову. Почему-то вдруг вспомнилась Альдога, теплый отчий дом, улыбающаяся мама, крутой берег Волхова, речные брызги, шумное торжище… Мелькнуло в памяти лицо Остюга…

Но вместо несущего смерть свиста оружия княжна услышала отчетливый женский голос. Вопреки звериному вою однорукого, он вел песню спокойную и ровную, как воды разлившейся в полноводье реки. Плыл над головой княжны, убаюкивал, укачивал.