Скульпторша - Майнет Уолтерс

— Это было бы, по крайней мере, вежливо, — так же спокойно продолжала Роз. — Я потратила на вас огромное количество времени, энергии, чувств. Я считала вас своей подругой.

Олив презрительно приподняла верхнюю губу.

— Подругой? — презрительно фыркнула она. — Нет, мы не подруги. Вы просто Мисс Великолепная, зарабатывающая деньги на Мисс Навозной. Я для вас — тот самый материал, которым можно пользоваться, как только заблагорассудится. — Она положила ладони на стол и расставила пальцы, словно собираясь оттолкнуться и подняться. — Я не хочу, чтобы вы писали эту книгу.

— Потому что вам предпочтительней оставаться здесь и чувствовать, как все вокруг относятся к вам с благоговением, нежели выйти на свободу, где над вами будут смеяться? — Роз в отчаянии замотала головой. — Вы ведете себя глупо, Олив. И трусливо. Я-то думала, что вы полны решимости и отваги.

Олив сжала губы, тщетно пытаясь подняться.

— Я вас не слушаю, — по-детски заговорила она. — Вы нарочно пытаетесь заставить меня изменить решение.

— Конечно. — Роз подперла щеку рукой. — Но я все равно напишу эту книгу, хотите вы того или нет. Как вы видите, я вас совершенно не боюсь. Вы можете проинструктировать своего адвоката, чтобы он добился наложения запрета на мою книгу, но только у него ничего не получится. Я буду оспаривать вашу виновность, а суд меня поддержит, потому что я опубликую эту книгу в интересах правосудия.

Олив, которой почти удалось подняться, снова шлепнулась на стул.

— Я напишу в комитет по гражданским свободам, и они меня поддержат.

— Вряд ли. Очень скоро они выяснят, что я пытаюсь добиться вашего освобождения, и встанут на мою сторону. Они поддержат меня.

— Но существует еще и суд по защите прав человека. Я скажу им, что вы вмешиваетесь в мою личную жизнь.

— Валяйте. Таким образом вы поможете мне заработать целое состояние. Каждый сочтет своим долгом купить мою книгу, чтобы разобраться во всех этих передрягах. А если дело дойдет до суда, на что я тоже рассчитываю, тогда мне дадут, наконец-то, выступить в роли свидетеля.

— Какого свидетеля?

— У меня есть доказательства вашей невиновности.

Олив обрушила кулак на стол.

— Неправда! Это я совершила убийства.

— Нет, не вы.

— Я! — прогремела огромная женщина.

— Нет, не вы, — так же упорно повторила Роз, и в глазах ее мелькнул сердитый огонек. — Когда вы смиритесь с тем, глупая женщина, что вашей матери уже давно нет в живых? — Она, в свою очередь, не менее решительно ударила по столу. — Она не придет за вами. Никогда, Олив, сколько бы вы ни прятались здесь.

Две огромные слезы покатились по щекам Олив.

— Вы мне больше не нравитесь.

Но Роз была беспощадна.

— Вы вернулись домой, увидели, что натворил ваш обожаемый любовник, и впали в ступор. Но, Господь свидетель, я вас в этом не обвиняю. — Она достала посмертные фотографии Гвен и Эмбер из сумочки и швырнула их на стол. — Вы обожали свою мать, верно? Вам всегда нравились люди, которые зависели от вас.

Гнев Олив все возрастал.

— Это чушь! Это просто чушь собачья, не более того!

Но Роз отрицательно покачала головой.

— Нет, Олив. Вы мне были очень нужны. Вот почему мне это известно.

У женщины затряслись губы.

— Вы просто хотели узнать, что чувствуешь, когда убиваешь человека, вот и все. Вот почему я была вам нужна.

— Нет. — Роз потянулась через стол и взяла в руки большую теплую ладонь Олив. — Мне нужно было любить кого-нибудь. А вас любить очень просто, Олив.

Женщина выдернула ладонь и прижала ее к лицу.

— Никто меня не любит, — прошептала она. — И никто никогда не любил.

— Вы ошибаетесь, — твердо произнесла журналистка. — Я люблю вас. Сестра Бриджит любит вас. Мы не бросим вас в тот самый момент, когда вы выйдете из тюрьмы. Вы должны знать это и верить в нас. — Она постаралась заглушить в себе зловещий внутренний голос, который запрещал ей давать подобные обещания или лгать, что всегда было почему-то очень просто. — Расскажите мне об Эмбер, — смягчилась Роз. — Расскажите, почему ваша мать постоянно нуждалась в вас.

Олив вздохнула. При этом все тело ее сотряслось. Журналистка поняла, что женщина поверила ей и готова уступить.

— Эмбер всегда поступала по-своему, и если это у нее хоть в чем-то не получалось, умела превратить жизнь других в настоящий ад. Она рассказывала разные небылицы о людях, распространяла отвратительные слухи, а иногда делала другим больно. Один раз она вылила кипяток на руку матери, чтобы наказать ее. Поэтому мы все старались уступать Эмбер, чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь. Пока все ей угождали, она оставалась милым ребенком. — Олив слизнула слезы, которые к этому времени уже дотекли до губ. — Она никогда не брала на себя никакой ответственности, а после рождения ребенка стала невыносимой. Мама говорила, что она перестала взрослеть.

— Чтобы возместить уходящее детство?

— Нет, чтобы мы ей все прощали. — Она положила ладони на колени и переплела пальцы. — Детям часто сходит с рук, когда они шалят, и поэтому Эмбер вела себя, как самый настоящий ребенок. Никто никогда даже не пожурил ее за то, что она не убереглась и забеременела, потому что боялись ее реакции. — Она вытерла нос тыльной стороной ладони. — В конце концов, мама решила показать ее психиатру. Она думала, что Эмбер страдает шизофренией. — Она тяжело вздохнула. — Потом их убили, и этот вопрос отпал сам собой.

Роз передала ей салфетку и подождала, пока Олив высморкается и немного успокоится.

— Но почему она никогда не вела себя плохо в школе? — поинтересовалась журналистка.

— Почему же? Вела, — просто ответила Олив. — Если ее дразнили или брали без спроса ее вещи. Я очень сердилась, когда это происходило, и пыталась предотвратить такие случаи. В основном, мне это удавалось. Когда к ней никто не приставал, она была замечательным человеком. Да-да, — кивнула Олив, — очень милым человечком.

— Двуликая Ева.

— Мама тоже так считала. — Она достала пачку сигарет из открытого кейса Роз и сняла целлофан. — Когда заканчивались уроки, я старалась сделать все возможное, чтобы Эмбер находилась рядом со мной. Она и не возражала. Старшие девочки обращались с ней, как с куклой, и потому она чувствовала себя всеобщей любимицей. А среди ровесниц у нее подруг не было. — Она высыпала несколько сигарет на стол и выбрала одну.

— Но как же ей удавалось уживаться с людьми на работе? Там не было вас и, следовательно, никто не мог ей помочь?

— Она не приживалась ни на одном месте. Самое большее, сколько ей удалось продержаться на работе — месяц. Остальное время она оставалась дома с матерью, делая ее жизнь невыносимой.

— А как же магазин «Глитци»?

Олив чиркнула спичкой и прикурила.

— Там повторилось то же самое. Она проработала в магазине три недели и уже повела разговор об увольнении. Там что-то произошло с девочками. Кажется, Эмбер подставила одну из них так, что ту уволили. Сейчас я это уже не так хорошо помню. Это был предел маминого терпения, и она сказала, что теперь точно поведет Эмбер к психиатру.

Некоторое время Роз сидела в тишине и сосредоточенно размышляла.

— Я знаю, кто был вашим любовником, — неожиданно сказала она. — Мне известно, что вы проводили выходные дни в «Бельведере» на Фарадей-стрит и расписывались в журнале как мистер и миссис Льюис. Владелица гостиницы опознала его по фотографии, как и еще одна служащая в компании «Уэллс-Фарго». Я полагаю, он оставил вас в гостинице в ночь вашего дня рождения, когда вы сказали ему, что пришлось сделать аборт. Тогда он сразу отправился на Левен-роуд, чтобы окончательно разобраться с Гвен и Эмбер. Ведь это их он считал виновными в том, что у него так и не родился ребенок, о котором он мечтал все время. Видимо, вашего отца в ту ночь тоже не было дома, поэтому все получилось не так, как, возможно, хотелось вашему любовнику. Наверное, вы пришли домой поздно, уже после полудня, обнаружили на кухне тела и сильно расстроились, потому что посчитали, что виноваты в произошедшем именно вы. — Она взяла в руки одну из ладоней Олив и нежно сжала ее.

Олив закрыла глаза и тихо заплакала, а Роз продолжала гладить ее по ладони.

— Нет, — наконец, произнесла она, высвобождая руку. — Все было не так, хотя мне бы хотелось, чтобы ваш рассказ был правдой. Тогда, по крайней мере, я бы понимала, зачем я так поступила. — Глаза ее казались рассеянными, словно сейчас она старалась заглянуть внутрь себя. — Мы ничего особенного на мой день рождения не планировали, — начала Олив. — Мы не могли себе этого позволить. Он попадал не на воскресенье, а мы могли встречаться только по воскресеньям. Тогда к ним приходила ее сестра, и он мог немного отдохнуть от своей супруги. Но и жена, и ее сестрица считали, что он посещает клуб в Саутгемптоне. — Она улыбнулась, хотя ничего смешного не сказала. — Бедняга Эдвард. Он очень боялся, что они его выследят, а после развода он останется без единого пенса. Ведь и дом, и все, что в нем находилось, принадлежали ей, и это заставляло его чувствовать себя жалким и несчастным. Для маскировки он придумал нелепый парик. Он казался каким-то сказочным существом, таким беззащитным, худющим и лохматым, будто выскочил из волшебной небесной страны Нарнии. — Она вздохнула. — И хотя парик должен был делать его неузнаваемым на тот случай, если бы нам встретились знакомые, меня он всегда веселил. К тому же, Эдвард мне нравился лысый. — Она снова вздохнула. — Наверное, вы уже догадались, что нашей любимой книгой — моей и Эмбер — было «Серебряное кресло» Клайва Льюиса.