Холодные дни - Джим Батчер

– Теперь нам понадобится новый мясницкий нож.

Мать-Зима, в ее черной шали и капюшоне, оскалила свои железные зубы в рыке, хотя это был и беззвучный рык. Она указала своим искореженным бородавчатым пальцем на ближайшее окно, и оно снова покрылось сажей. Потом она прошаркала к креслу у окна и устроилась в образовавшейся тени так, словно это было одеяло.

– Я делаю то, что должно быть сделано.

– Нашим тесаком, – сказала Мать-Лето. – Полагаю, ни один из ножей для этого не подошел бы?

Мать-Зима снова оскалила зубы.

– У меня не было ножа.

Мать-Лето неодобрительно пощелкала языком и начала разгружать свою корзинку на деревянный стол у камина.

– А я тебе говорила, – спокойно произнесла она.

Мать-Зима издала кислый звук и вытянула палец. Большая чашка, украшенная изысканно выписанными цветами, упала с полки.

Мать-Лето спокойно протянула руку, поймала ее и поставила на место.

– О, кгм, Мать-Лето, – сказал я после момента секундной заминки. – Я извиняюсь за вторжение в ваш дом.

– О, дорогой, это очень мило, – сказала Мать-Лето. – Но тебе не за что извиняться. В конце концов, тебя доставили сюда вопреки твоей воле. – Она сделала паузу и добавила: – И довольно-таки грубо.

Мать-Зима издала еще один недовольный звук.

Я переводил взгляд с одной на другую. В этой семейке скопились века дисфункциональности, Гарри. Будь поосторожнее.

– Э-э, кгм. Я предпочитаю думать об этом, как об очень настойчивом приглашении.

– Ха, – сказала Мать-Зима из-под капюшона. Ее зубы блеснули. – По меньшей мере этот Рыцарь знает, кому предан.

Мать-Лето сумела сдобрить свой голос глубоким скептицизмом.

– Я уверена, он вне себя от радости, будучи твоим вассалом, – сказала она. – Почему ты привела его сюда именно сейчас, из всех мыслимых дней?

Снова сверкание зубов.

– Он вызвал меня, драгоценный мой.

Мать-Лето выронила травы. Она повернулась ко мне, глядя на меня расширившимися глазами.

– О, – сказала она. – О боги!

Кресло Матери-Зимы заскрипело, хотя непохоже, чтобы она двигалась.

– Он знает определенные имена. Он был не настолько глуп, чтобы выбирать их и не был так уж неправ, воспользовавшись ими.

Глаза Матери-Лето сузились.

– Он?…

– Нет, – каркнула Мать-Зима. – Не это. Но он видел противника и узнал одно из его имен.

Расчеты и мысли мелькнули в зеленых глазах быстрее, чем я мог за ними уследить.

– А, да. Понятно, – сказала Мать-Лето. – Разворачивается так много новых вариантов будущего.

– И чересчур много ярких, – угрюмо сказала Мать-Зима.

– Даже ты должна бы предпочесть это пустоте ночи.

Мать-Зима сплюнула на сторону.

Плевок начал прогрызать дыру в земляном полу в нескольких дюймах от моей ноги. Кроме шуток. Я отступил в сторону, стараясь не вдохнуть испарения.

– Я думаю, – сказала Мать-Зима, – что ему следует показать.

Мать-Лето снова сузила глаза:

– Но готов ли он?

– Нет времени с ним нянчиться, – прохрипела Мать-Зима. – Он оружие. Пусть станет сильнее.

– Или сломается? – спросила Мать-Лето.

– Время, время! – выдохнула Зима. – Он не твое оружие.

– Но это не твой мир, – возразила Лето.

– Извините меня, – тихо сказал я.

Зеленые глаза и черный капюшон повернулись ко мне.

– Не хочу показаться грубым, мэм, – сказал я. Я подобрал упавшую деревянную полку оттуда, где сбил ее вниз и снова посадил на колышки. Потом нагнулся и начал ставить запечатанные баночки на полку.

– Я все еще молод. И совершаю ошибки. Но я не ребенок, и не позволю никому, кроме себя самого выбирать пути, по которым пойду.

При этих словах Мать-Зима снова закудахтала.

– Очаровательный утенок, – просипела она. – Он это всерьез.

– В самом деле, – сказала Мать-Лето, наблюдая как я привожу упавшую полку в порядок, но тон ее голоса был задумчив.

Я продолжал ставить баночки, аккуратно их выстраивая и произнес так мягко и вежливо, как умел:

– Вы можете взять мое тело и вести его как марионетку. Вы можете убить меня. Вы можете проклясть меня, пытать меня, превратить меня в животное.

– Могли бы, – сказала Мать-Зима, – и сможем, если ты не умеришь свою наглость.

Я сглотнул слюну и продолжал:

– Вы можете уничтожить меня. Но вы не можете заставить меня быть чем-то иным, чем я выбрал быть, мэм. Я не знаю точно, что вы обе собирались показать мне. Но вы не заколотите мне это в глотку и не поставите на полку, до которой мне не дотянуться – на любую из них. Я решаю за себя сам – или выхожу через эту дверь.

– О, выйдешь? – произнесла Мать-Зима низким мертвенным шепотом. Ее длиннющие ногти царапали дерево ручек кресла. – Ты так думаешь, ягненок мой?

Мать-Лето изогнула бровь и посмотрела на Мать-Зиму.

– Ты испытываешь его сопротивление его собственной жизни, и все же, когда он с успехом проходит испытание, ты удивлена, что он не бросается выполнять то, чего ты желаешь? – Она снова укоризненно щелкнула языком. – Он смел. И он обходителен. Я покажу ему то, о чем ты просила – если он сам того захочет.

Зима оскалила зубы и снова сплюнула, прямо в дыру – земля вокруг нее зашипела и расплавилась. Она принялась раскачиваться назад и вперед, медленно, обратив свой взгляд в никуда.

Я поднял последний из упавших горшочков и уже готовился поставить его на место, но…

– О-о… Мне очень жаль, но на этом трещина.

Я не слышал и не заметил никакого движения, но внезапно Мать-Лето оказалось рядом со мной, а ее сухие ловкие руки обхватили, словно согревая, мои. Ее прикосновение было как у Лилии, но… более нежное и более обширное. Оно заставило меня подумать о милях и милях прерии, пропитанной солнечным жаром, собирающей его в течение дня, чтобы потом вернуть в воздух в долгие часы сумерек.

Нежно, словно новорожденного, она взяла маленький глиняный горшочек из моих рук и медленно повернула его в своих пальцах, внимательно рассматривая. Потом она медленно выдохнула, закрыла на мгновение глаза, и благоговейно поставила на полку.

Когда она отняла руки от горшочка, я увидел буквы, написанные на нем серебряным светом – на нем и на соседних сосудах, словно буквы эти пробудились от тепла ее рук.

Надпись на треснувшем горшочке гласила: Полынь.

Буквы стали исчезать, но я увидел надписи на других: Typhos. Pox. Atermors. Choleros. Malaros.

Тиф. Оспа. Черная Смерть. Холера. Малярия.

И Горькая Полынь.

А на полке стояло еще много других баночек.

Мои руки начали слегка дрожать.

– Для этого еще не настало назначенное время родиться, – тихо сказала Мать-Лето, и метнула жесткий взгляд в сторону Матери-Зимы.

Та не смотрела на нас, но ее зубы заблестели из-под капюшона.

Мать-Лето провела ладонью по моей руке. Я протянул ее ей более или менее рефлекторно и побрел через коттедж. Она подобрала свою корзинку и мы уже вместе пошли к двери. Я открыл ее, отступив в сторону и снова предложил ей свою руку, и мы вышли из домика на небольшую опушку, окруженную древним лесом с деревьями размером с секвойю. Они играли всеми оттенками осени, их листья ковром огненного цвета покрывали лесную почву повсюду, насколько видел глаз. Великолепное зрелище, однако это место не было Землей.

– По-моему, вы ей нравитесь, молодой человек.

– Да, мэм, – сказал я. – Я догадался, благодаря мясницкому ножу.

– Такая уж она есть, – сказала Мать-Лето, улыбаясь. – Она теперь редко покидает коттедж. Потеряла свою трость для ходьбы. И, хотя твой вызов был дерзким, он был необходим, и ты имел на него право. Но для нее страшно больно путешествовать, даже на небольшие расстояния. Вы, смертные, причиняете ей боль.

Слова Матери-Лето сделали всю ситуацию с «порублю-на-жаркое» более понятной. Существа типа Матери-Зимы мучили людей – и никак не наоборот. Я ранил ее гордость и всю ее сущность, а в сверхъестественном мире такие оскорбления редко прощаются и никогда не забываются.

– Она уравновешивала чаши весов, – сказал я тихо. – Вы это имели в виду?

Мать-Лето кивнула, выражая согласие.

– Твоя фраза слишком проста, но неверной ее не назовешь. – Она остановилась и повернулась, глядя на меня. – Она не может отвести тебя в места, куда мы должны идти, если ты хочешь понять.

– Понять что? – спросил я.

Ее зеленые глаза отражали переливы осеннего леса.

– Что стоит на кону, – сказала она. – Уж если твой выбор – идти со мной, то, что увидится, нельзя будет сделать неувиденным, и то, что познано, нельзя будет снова сделать неизвестным. Это может повредить тебе.

– Повредить мне – как? – Спросил я.

– Ты можешь никогда больше не познать покоя ночи. Знание сила, молодой человек. Сила делать добро – и сила причинять вред. Есть знания, способные вредить. Есть и такие, что могут убить.

– А что произойдет, если у меня нет этого знания?

Мать-Лето улыбнулась с мягкой грустью в глазах: