Китаец - Хеннинг Манкелль

— А я вижу, что Китай все больше отступает от своих идеалов.

Я Жу протестующе поднял руки:

— Не сейчас, не среди ночи. Далеко под нами спит планета. Может, мы как раз сейчас летим над Вьетнамом, а может, он уже позади. Не будем ссориться. Давай вздремнем. Вопросы, которые ты хочешь мне задать, подождут. Или, может, правильнее назвать их обвинениями?

Я Жу встал и направился к лестнице на верхний уровень, расположенный прямо за кокпитом.

Мы не просто летим в одном самолете, думала Хун. Мы несем с собой поле боя, и исход сражения еще не решен.

Она снова закрыла глаза. Избежать этого не удастся. Близится минута, когда скрыть трещину между ним и мною будет уже невозможно или недопустимо. Большое и малое сражения совпадут.

В конце концов она заснула. Если не выспаться как следует, силой с братом не померишься.

Я Жу между тем сидел без сна, со стаканом виски в руках. Он отчетливо понимал, что ненавидит свою сестру Хун. Она более не принадлежит к той семье, которую он чтит. Слишком назойливо вмешивается не в свои дела. Всего за день до отъезда он через своих людей узнал, что Хун посетила одного из прокуроров, занимающихся расследованием взяточничества, и не сомневался, что речь шла о нем.

Кроме того, его друг, высокий полицейский чин Чань Бин, рассказал, что Хун интересовалась шведкой-судьей, которая приезжала в Пекин. По возвращении из Африки надо непременно потолковать с Чань Бином еще раз.

Хун объявила ему войну, но проиграет еще прежде, чем война начнется по-настоящему, подумал он.

Удивительно, однако Я Жу не испытывал ни малейших сомнений. Отныне он не потерпит препятствий на своем пути. Даже если это родная сестра, сидящая сейчас в том же самолете.

Я Жу опустил спинку кресла и удобно устроился на импровизированной кровати. Вскоре заснул и он.

Внизу раскинулся Индийский океан, а дальше была Африка, пока что погруженная во тьму.

30

Хун сидела на открытой веранде бунгало, где ее поселили на все время визита в Зимбабве. Холодная пекинская зима осталась далеко-далеко, уступила место жаркой африканской ночи. Темнота полнилась звуками, прежде всего громким стрекотом цикад. Несмотря на жару, Хун надела блузку с длинным рукавом — ее предупредили, что здесь в изобилии водятся малярийные комары. А как бы хорошо раздеться догола, вынести кровать на веранду и спать под открытым небом. Раньше она никогда не сталкивалась с таким зноем, который ударил в лицо, когда на рассвете она вышла из самолета. Освобождение. Холод сковывает как наручники, думала она. Тепло — это ключ, дарящий свободу.

Ее бунгало располагалось среди деревьев и кустов в живописном поселке, предназначенном для важных гостей зимбабвийского государства. Выстроили поселок еще при Яне Смите, когда белое меньшинство Южной Родезии в одностороннем порядке провозгласило независимость от Англии, чтобы обеспечить в бывшей колонии господство белых расистов. Тогда здесь была только большая гостиница с рестораном и плавательным бассейном. Ян Смит со своими министрами иной раз наезжал сюда по уик-эндам обсудить огромные проблемы, которых у все более изолированного государства хватало с избытком. После 1980 года, когда белый режим рухнул, страна освободилась и к власти пришел Роберт Мугабе, построили несколько бунгало, проложили дорожки для прогулок и соорудили длинную смотровую террасу на берегу реки Логоне, где можно полюбоваться слоновьими стадами, которые на закате приходят на водопой.

На дорожке, змеящейся среди деревьев, тенью мелькнул охранник. В жизни не попадала в такой кромешный мрак, как здесь, в Африке, подумала Хун. В этой черноте может затаиться кто угодно — любой хищник, в том числе и двуногий.

Она испугалась при мысли, что там может прятаться ее брат. Настороженный, выжидающий. Впервые она всем своим существом ощутила страх перед ним. Словно только теперь осознала, что ради власти, ради обогащения, ради мести он способен на все.

Хун поежилась. И резко вздрогнула, когда какое-то насекомое с налета врезалось в щеку. Стакан, стоявший на бамбуковом столике, упал на пол и разбился. Цикады на миг умолкли, но тотчас застрекотали вновь.

Она отодвинула кресло, чтобы не наступить на осколки. На столе лежала программа пребывания в Зимбабве. Первый день миновал — сперва бесконечный парадный марш солдат и военных оркестров, затем делегацию усадили в длинный караван автомобилей и под эскортом мотоциклистов доставили на обед, где министры произносили длинные речи и тосты. Согласно программе, хозяином на обеде предполагался президент Мугабе, однако он не появился. Когда же долгий обед завершился, делегация наконец-то разместилась в своих бунгало, в этом поселке, что в нескольких десятках километров к юго-западу от Хараре. По дороге Хун видела в окно машины скудный пейзаж, серые деревни и думала, что нищета везде и всюду выглядит одинаково. Богатство может выражаться по-разному. Непохожие друг на друга дома, одежда, автомобили. Или мысли, мечты. Для бедняка же существует лишь серая повседневность, единственное выражение нищеты.

Под вечер состоялось совещание по подготовке предстоящей работы. Но Хун предпочла просмотреть материалы у себя в комнате. Потом совершила долгую прогулку к реке, видела медленные движения слонов в буше и головы бегемотов над поверхностью воды. Она была там почти совсем одна, компанию ей составляли химик из Пекинского университета и один из радикальных экономистов-рыночников, учившийся еще в эпоху Дэна. Хун знала, что экономист — она забыла его имя — поддерживает тесные контакты с Я Жу. Некоторое время она думала о том, уж не брат ли выслал соглядатая разузнать, чем она занята. Но потом отбросила эту мысль. Брат куда хитрее.

Возможно ли вообще дискутировать с Я Жу? Не стала ли трещина, надвое расколовшая китайскую компартию, настолько широкой, что мосты уже не наведешь? Речь идет не о простых и преодолимых разногласиях касательно политической стратегии, применимой в тот или иной момент. Речь идет о столкновении принципов — старых идеалов и новых, которые лишь чисто внешне выглядели как коммунистические, основанные на традиции, пятьдесят семь лет назад создавшей народную республику.

Во многих отношениях это столкновение можно считать решающим, думала Хун. Не для всего будущего, судить так было бы наивно. Постоянно будут возникать новые противоречия, новые классовые бои, новые бунты. У истории нет конца. Несомненно, однако, что Китай на пороге великих решений. Некогда мы содействовали крушению колониального мира. Бедные страны Африки освободились от гнета. Но какую роль Китай станет играть в будущем? Роль друга или роль неоколонизатора?

Если все будет зависеть от таких, как ее брат, в китайском обществе рухнут последние прочные бастионы. Волна капиталистической безответственности сметет остатки институтов и идеалов, основанных на солидарности, и отвоевание их потребует долгого времени, возможно не один десяток лет. Хун считала неопровержимой истиной, что человек, по сути, существо трезвомыслящее, что солидарность — прежде всего благоразумие, а не чувство, что мир, несмотря на все неудачи, движется в сторону торжества разума. Но вместе с тем она была убеждена: ничто не дается даром, не падает с неба, ничто в построении человеческого общества не происходит автоматически, само собой. Поведение людей неподвластно законам природы.

Ей вспомнился Мао. Его лицо словно бы на мгновение проступило из мрака. Он знал, что случится, думала она. Вопрос о будущем никогда не решается раз и навсегда. Он твердил об этом снова и снова, а мы не слушали. Новые и новые группировки будут постоянно стремиться присвоить себе привилегии, постоянно будут вспыхивать новые и новые беспорядки.

Хун сидела на веранде, погрузившись в размышления. Задремала. Но какой-то звук вывел ее из забытья. Она прислушалась. Звук повторился. Кто-то стучал в дверь. Она посмотрела на часы. Полночь. Кто мог явиться в такую поздноту? Стоит ли открывать? Вот опять стучат. Этот кто-то знает, что я не сплю, подумала она, видел меня здесь, на веранде. Она вошла в бунгало, глянула в глазок. У порога стоял африканец, одетый в гостиничную униформу. Любопытство одержало верх, она открыла. Молодой человек протянул ей письмо. На конверте ее имя, почерк Я Жу. Она дала посыльному несколько зимбабвийских долларов — может, слишком много, а может, слишком мало? — и вернулась на веранду. Прочла короткое письмо:

Хун!

Нам следует сохранить мир — ради семьи, ради нации. Прошу прощения за резкость, которая у меня временами прорывается. Давай снова посмотрим друг другу в глаза. В последние дни перед отъездом домой приглашаю тебя съездить в буш, полюбоваться дикой природой и животными. Там мы сможем поговорить.

Она внимательно прочитала текст, словно предполагала между строк некое тайное послание. Но ничего не обнаружила, даже ответа на вопрос, зачем он среди ночи прислал ей это письмо.