Люди полной луны - Александр Экштейн

— Черепахи? — Саша сел на кровати. — Из такого, немного розоватого старинного золота?

— Не знаю, старинное золото или нет, но розоватое точно.

— Идем допрашивать Италию. — Саша вскочил и стал натягивать брюки.

— Сдурел ты, москвич, или что? — возмутился Степа, тоже вставая и натягивая брюки. — Полвторого ночи.

— Ну и что, — хмыкнул Саша, кивая в сторону улицы. — Люди, как видишь, уже охотятся, гуляют вовсю, а мы же не дичь, чтобы спать в сезон охоты.

— Скажи спасибо, — Степа уже надевал рубашку, — что он еще у нас, а не в СИЗО сидит. Туда бы до девяти часов не пустили.

— Спасибо, — буркнул Саша, обувая туфли, и приказал появившемуся из темноты Пуаро: — Иди и охраняй!

КПЗ в Управлении внутренних дел — это нечто среднее между палатой психиатрической больницы, клубом встреч по интересам и ночлежкой для бомжей.

Слава Савоев, задерживая Италию, конечно же, разрешил ему взять из дома другую одежду взамен исчезнувшей во время неудачной прогулки перед ужином. Поэтому, когда двери камеры захлопнулись за Италией, он был в той одежде, которая вполне уместна для этих мест: «Истинный вор должен легко и непринужденно менять фрак на хэбэ и прямо из зековского бушлата вступать в мир костюмов за десять тысяч долларов». Италия спросил у обитателей камеры:

— Люди есть? — И, вслушиваясь в тишину, сам себе ответил: — Людей нет. Нет так нет, сдвиньтесь в левую сторону плотнее, нечего лежать как на пляже.

В большой камере было около пятнадцати человек разного достоинства, от явных бродяг со следами многочисленных ходок в зону на голове до впавших в депрессивное состояние глав семейств, попавших в КПЗ впервые из-за прямого конфликта с Уголовным кодексом во время так хорошо начинающейся выпивки в кругу друзей, на пустыре, после работы, и едва переступившего восемнадцатилетие молодняка, абсолютно не догадывавшегося о том, что будущее почти можно увидеть, если внимательно приглядеться к шрамам на голове бродяг.

— Вот и я, что, не ждали? — пошутил Италия и расположился на беспрекословно освобожденной для него правой стороне сплошных нар. Всю КПЗ уже облетела весть: «Человек в доме». КПЗ не тюрьма, перекликаться через окно здесь не принято, ибо любое громко произнесенное слово может служить для следователей информацией, а для сменяющихся во дворе управления патрульных поводом для тренировки с дубинками.

…Прошло уже два дня со дня задержания. Италия, лежа на спине и закинув руки за голову, смотрел на нижние доски деревянного шкафа для хранения пластмассовой посуды и передач от родственников. На местном сленге такой шкаф именовался «телевизором». Италия был даже доволен, что шкаф над ним. Во-первых, он заслонял глаза от негасимого света лампочки над дверью камеры, а во-вторых, лучше смотреть на дерево, чем на безобразно побеленный, ржаво-пятнистый потолок. «Подлый мир, — думал Италия. — Интересно, сколько мне на этот раз засветят? — Он понимал, что засветить могут на весь червонец, но также понимал, что вне стен КПЗ уже заработали на его освобождение его друзья, его деловые партнеры, его адвокаты и его деньги. — Скотский мир, — продолжал скорбеть Италия. — Это же надо, как пушистого фраера с поличным накрыли». Во время бесславного задержания у него в доме обнаружили предметы антиквариата из обворованных шниферами квартир. Италия чувствовал, что оперативники не прочь с ним договориться, он где-то в глубине души понимал, что их интересует нечто другое, более важное, ради чего они были готовы закрыть глаза на его манипуляции с законом. Он снова посмотрел на дно шкафа и услышал, как в коридоре стали открывать дверь, которая вела из здания управления в крыло с камерами временного задержания. «Опера или начальство с проверкой пришли», — успел подумать Италия перед тем, как на него обрушился шкаф с продуктами питания и он потерял сознание…

— Кто это его? — огорченно спрашивал Степа Басенок у дежурного по КПЗ, глядя, как Италию с перебинтованной головой несут на носилках для отправки в больницу.

— «Телевизор» колбасой и салом перегрузили, — объяснил дежурный. — Вот он со штырей и сорвался ему на голову.

Саша Стариков подошел к носилкам, внимательно вгляделся в лицо Италии и раздраженно произнес:

— В отрубе прохиндей. Поехали обратно досыпать.

— Тут еще один есть, — сообщил ему Степа, — он с Хондой встречался, Найденов. Парень хороший, со следствием сотрудничает, вполне возможно, что его на днях под подписку о невыезде отпустят.

Независимый, сильный, жизнерадостный, привыкший к просторам Азовского моря Виктор Найденов, впервые в жизни попавший в КПЗ за тридцать лет полной уверенности, что он туда не попадет, после десяти дней нахождения в камере стал похож на человека, который на протяжении года каждый день ожидает исполнения смертного приговора. Глаза у него были затравленными и глубоко запавшими, щетина неровно-пятнистой, плечи сутулыми, а голос плаксивым.

— Ну и что ты нам расскажешь новенького о визитере, что приходил к тебе ночью с Ратушевым и крадеными вещами? — пренебрежительно спросил у Найденова Степа и с недоверием стал его разглядывать.

— Все! — угодливо вскинул голову Найденов.

— И что ты знаешь о нем?

— Ничего.

— Тогда что же ты нам расскажешь?

— Все, — плаксивым голосом повторил Виктор Найденов, вновь вскидывая голову.

Так бывает. Разогнавшийся по жизни человек, незаметно убивший, как в свое время убил двух человек Виктор Найденов, демонстративно выхватывающий у судьбы лучшие моменты, безжалостно отталкивающий людей на пути к своей цели, презирающий слабость и доброту, такой человек, попадая в непредвиденное состояние обитателя тюремной камеры, вдруг сразу и окончательно пугается и становится неприятно-жалким. Тюрьма еще не взялась за Найденова по-настоящему, а он уже был перед ней на коленях, изгибался во всех направлениях.

— Тебя бьют, что ли? — поинтересовался Саша Стариков.

— Нет, гражданин следователь, не бьют, кормежки много, все хорошо, — заискивающе прочастил Найденов.

Саша Стариков с недоверием посмотрел на Степу Басенка. Тот поймал его взгляд и возмутился:

— Никто тут никого не бьет и не мучает, тем более его. Он сам себя раздел и согнул. Нам помогает, я тебе говорил уже, хороший парень, в смысле дурак и сволочь, даже жену свою хотел подставить, мол, это она у него за спиной скупкой краденого занимается. Такой осел, — Степа с изумлением покачал головой, — что я даже не знаю. Жена его как узнала про это, так сразу же показала все его заначки, два пистолета и две гранаты, короче, он дурак, сам собою запуганный.

— Зачем мы его тогда на допрос вызвали? — удивился Саша. — Пусть идет человек, отдыхает.

Найденова увели в камеру.

— Что там с Кнышем, — позвонил Степа дежурному по управлению, — в смысле Италией?

— Сильное сотрясение мозга и сломана ключица. Оставили его в городской больнице под охраной, — сообщил дежурный. — Допрашивать нельзя, врач не разрешает.

Фирменный пассажирский поезд «Тихий Дон» удалялся от Ростова-на-Дону и приближался к Москве. Две студентки железнодорожного института, Вика Лаймина и Катя Малкина, эту практику проходили в качестве проводниц СВ. Если Вика была красива яркой и смуглой красотой, обещающей страстность и неожиданную изобретательность при очень близком знакомстве, то Катя была вся наполнена субтильной сексапильностью, от которой сильные мужчины теряют голову, приходят в любовную ярость и, если вовремя не осознают опасность таящуюся в по-детски хрупком теле, навсегда попадают под ее сексуальное обаяние, а женщины другого склада уже не дают им удовлетворения.

В шесть часов вечера Вика и Катя стали разносить чай. «Тихий Дон» выгодно отличается от других поездов России тем, что хороший чай там разносят утром и вечером, а в промежутке — по требованию. Проходя мимо третьего купе, Вика и Катя переглянулись. В глазах той и другой поблескивали влажные блики заинтересованности с элементом испуга, в котором странным образом пульсировала чувственная истома. Еще при посадке они обратили внимание на изящного, с танцующей походкой, человека, до изумления похожего на их любимого актера Пьера Ришара. В нем было что-то такое, отчего обе молодые женщины почувствовали в себе трепет сладостной истерики. Катя, впервые столкнувшаяся с таким импульсом, даже слегка покачнулась.

— Кто вы? — задала она неуместный для проводницы вопрос, принимая у странного пассажира двойной билет на одного человека.

— Я пассажир, — улыбнулся ей «Пьер Ришар».

И от этой улыбки по Кате пробежали ласковые мурашки размягченности, а Вика, стоящая по другую сторону входа напротив Кати, в изумлении приоткрыла рот:

— А-а, а-а…

— Что с вами? — ласково спросил у нее обаятельный пассажир, уже собиравшийся войти в чрево СВ.

— Ничегооо… — шепотом выдохнула Вика. — Легкое недомогание.