Люди полной луны - Александр Экштейн

Алексей Васильевич Чебрак втягивался в нечто, напоминающее влажно чмокающую воронку, его обволакивала маслянистая субстанция, и он — гений! — ничего не понимал, только медленно и неотвратимо погружался в тоску и страх. Впервые он почувствовал, что умер, но тем не менее почему-то знал, что умер на время, что где-то ждет его застывшее в нулевом оцепенении тело, впавшее в бессмысленное состояние, и почему-то знал, что это состояние один в один повторяет состояние выращиваемых им клонов-полуфабрикатов. Алексей Васильевич Чебрак, несмотря на принципиально новое существование, абсолютно непонятное и жуткое, сохранил способность к предположениям. Хладнокровная, циничная и могучая воля ученого продолжала, хотя и на полувздохе, сопротивляться случившемуся. И Алексей Васильевич понимал, что это не его заслуга, а тот момент, который доказывает временность его смерти. «Неужто меня вызвали к себе глубинные люди? — промелькнуло у него в голове. — Неужто?» Маслянистый водоворот запредельной воронки все глубже и быстрее, влажно всхлипывая, втягивал в себя Алексея Васильевича, и вот он сам и его воля с визгом погрузились в другой мир…

— Этого не может быть, — решительно произнес доктор медицины, самый лучший терапевт и диагност планеты Октавиан Салазар Тредис, штатный врач по МОАГУ. — Его состояние великолепно, все органы работают идеально, на зависть всем нам, но… — он запнулся, — я не понимаю, в чем дело.

Иван Селиверстович Марущак задумчиво разглядывал оболочку Алексея Васильевича Чебрака, сидящего в кресле напротив камина с бессмысленно уставившимися в пустоту глазами и отвисшей челюстью. Время от времени Чебрак как-то механически покачивал головой, хрипло говорил какие-то бессмысленные слова, набор звуков, и вновь застывал, глядя потухшими глазами в угасший камин.

— А я, кажется, понимаю… — вдруг задумчиво произнес Иван Селиверстович, хотя знающий его человек сразу бы догадался, что ни черта он не понимает и, более того, понимать не хочет, а в глубине души даже наслаждается идиотизмом Чебрака и лелеет надежду, что он таким и останется навсегда.

— Я тоже знаю, в чем дело, — вежливо кашлянул психиатр с подозрительной фамилией Гашиш, видя, что Иван Селиверстович не намерен обнародовать свое понимание. — Это каталептическая ступорная кома, чрезвычайно редкое проявление шизофрении, гипертрофированная экстазиальность, более известная в психиатрии под определением «кассандровость».

— И что, помрет?

— Думаю, что с такими физическими данными он еще долго жить будет, — вместо психиатра ответил Салазар Тредис, считавший всех психиатров хорошо замаскированной бандой мошенников.

— Я тоже так думаю, — невозмутимо подтвердил слова Тредиса Гашиш, — если, конечно, он выйдет из этого состояния в течение недели или двух.

Иван Селиверстович Марущак, два врача МОАГУ, Стефан Искра, вынужденный прервать свою генеральскую и «алкогольную» жизнь пенсионера в связи с тем, что все действующие солнечные подверглись проверке МОАГУ, и охранник Марущака находились в подмосковном доме Алексея Васильевича. Кроме них там был то и дело зевающий от скуки куратор УЖАСа из МОАГУ. Иван Селиверстович впервые узнал о кураторе и поэтому время от времени бросал в его сторону возмущенно-пренебрежительные взгляды. Тот лишь вежливо и уважительно улыбался в ответ. Куратор был какого-то блеклого, невзрачного вида, то ли тибетец, то ли монгол, то ли притворяющийся негром китаец. На него никто не обращал внимания, лишь Стефан Искра бросал в его сторону настороженно-восторженные взгляды. Инстинктом профессионала Стефан чувствовал, что невзрачный куратор — это что-то мощное, непонятное, во много раз совершеннее солнечных убийц.

Лазурные ламы не то чтобы были смущены, но некая неопределенность в их словах проскальзывала.

— Мы не имеем полной возможности предугадать судьбу Чебрака, — говорили они Полю Нгутанбе, из мрака прильнувшему к толще огромного осанна, — это вне нашей компетенции. Не знаем, что за научные работы он проводил, но, видимо, сделал нечто такое, из-за чего его захотели видеть верховные судьи нашего мира, люди полной луны, бледные демиурги. Можем только сказать тебе, Поль, одно: никогда не стремись к встрече с ними. На нашей непрерывающейся памяти последнего человека поверхности, перед Чебраком, называли Ницше, до того как его вызвали бледные демиурги и вашему миру пришлось хоронить его безумцем.

— Это все философия, — возразил Поль Нгутанба, — а у меня ЧП. В России вышел из-под контроля один из солнечных, возникла угроза, что выйдут и остальные, сотворенные Чебраком из психически больных. Он нужен здесь как можно скорее, иначе будет трясти всю Землю. Вы же знаете, что один солнечный может захватить даже пульт ядерной установки и осуществить запуск ракеты, если, конечно, хватит ума разобраться в кнопках и механизме запуска. Но в том, что хватит силы, можно не сомневаться.

— Видишь ли, Поль, — осторожно ответил мрак, — люди луны если что-то делают, то делают это, ни у кого не спрашивая разрешения. Если они примут решение о начале ядерной войны на поверхности Земли, то она обязательно осуществится, хотят этого люди или нет. Но вас это не должно беспокоить, Поль, вы от этого не пострадаете, впрочем, как и мы. Как и Земля в ее чистом виде. Гибель человечества и всей поверхностной цивилизации — это для глубинного мира нечто среднее между капитальным ремонтом и генеральной уборкой.

— Я понимаю, — продолжал гнуть свою линию Поль Нгутанба. — Но вы меня назначили руководителем и возложили на меня ответственность за порядок на Земле.

— Мы доверяем вам, — подтвердили полномочия Поля из мрака и с ощутимым интересом замолчали. Поль Нгутанба прямо-таки чувствовал, как лазурные ожидали его реакции.

— Тогда я настаиваю на возвращении Чебрака.

— Это решат бледные демиурги, — невидимо усмехнулись лазурные. — А что, разве нет другого воздействия на солнечных, если они выйдут из-под контроля?

— Есть, — сухо ответил Поль, — уничтожение. Профилактическое, то есть упреждающее, которое может осуществить сам УЖАС, или, если они выйдут из-под контроля, с применением «лунных бабочек», но это, во-первых, война, а во-вторых, я не имею права разбрасываться такими профессионалами. Чебрак может исправить ситуацию, взять солнечных под контроль.

— В таком случае ждите, — ответил мрак. — Мы допускаем, что люди полной луны отпустят Чебрака.

Тем не менее события приняли обвальный характер. Модель саморазвивающегося биочипа с алгоритмическими тенденциями соотносящихся с микропроцессорами живого фрагментаризма брусчатых хрусталиков на молекулярной основе стала давать сбои. Биочип «Верность», вживленный в мозг психически здоровых людей, развивался безупречно и жил в тканях мозга как естественное, органичное и неотъемлемое целое, но у врожденных шизофреников, а таковыми были все, исключая Стефана Искру, солнечные убийцы, биочип

«Верность», не справившись с энергией безумия, стал отторгаться. Координаторы оперативного отдела ТРИ с ужасом наблюдали, как вслед за Улыбчивым переставали посылать сигналы на индивидуальные экранные хлетчеры биочипы Малышки, а затем Джентльмена. После Джентльмена Иван Селиверстович отбросил в сторону сомнения и принял, как он это делал всегда в критических ситуациях, самостоятельное решение:

— Оставшихся солнечных, кроме Искры, уничтожить. Дайте этим несчастным умереть мгновенно.

— Слушаюсь, — еле слышно проговорил ликвидатор класса «Вирус» из отдела ТРИ, который в обычной московской жизни был известен окружающим как Виктор Григорьевич Чуприн, доктор математики, преподаватель МГУ, компанейский, обаятельнейшей души человек…

Ликвидатор печально вздохнул и щелкнул тумблером со знаком «— 0» под хлетчерами с надписями «Гардеробщик», «Августин», «Корсар», «Гиппократ».

Худрук Большого театра досадливо крякнул. Надо же в самый ответственный момент такому случиться. Только начали входить в вестибюль театра уважаемые люди Москвы, в этом году сезон открывался новой версией постановки «Жизель», как гардеробщик, на время преобразованный в швейцара, вдруг отпустил придерживаемую им дверь, куда как раз входил господин Барусонов с женой, и, быстро вцепившись себе в горло пальцами обеих рук, разорвал его, выплеснув из образовавшейся дыры сильный, но скоротечный поток крови на глазах у Барусоновых. Барусонов удивленно вздернул брови и, взяв супругу за локоть, прошел в глубь вестибюльного зала. В Москве по поводу Барусонова гуляла шутка: «Вопрос: "Почему, когда Барусонов стоит, он всего лишь метр в шапке, а когда сидит в ресторане, то выглядит гигантом?" Ответ: "Барусонов подкладывает себе под задницу бумажник"».

Гардеробщика тут же убрали, кровь моментально смыли. Никто из гостей, со свойственной для любителей высокого искусства тактичностью, не обратил внимания на лежащего в крови человека с разорванным горлом.