Царевна Софья - Евгений Карнович

— Так не Милославский ее похитил? — воскликнул Бурмистров.

— Какой Милославский! — отвечала Мавра Саввишна. — Если бы тогда попалась она в его руки, так уж давно была бы замужем за этим окаянным Лысковым и жила бы с ним, проклятым, в моем домике.

На другой же день Бурмистров сел на коня и поскакал в Ласточкино Гнездо. Отыскав Сидорова, начал он его снова расспрашивать о приметах похитителей Натальи, о месте, где он их подслушал, и об их разговоре. Ответы Сидорова были еще бестолковее, нежели прежде. Он прибавил только, что недавно, рано утром отправясь на охоту в Чертово Раздолье, видел там опять несколько человек в стрелецком платье, и среди них того самого, у которого при первой встрече в лесу заметил на щеке черную бородавку.

— Не заметил ли ты, куда он пошел из леса?

— Кажись, он пошел по тропинке в лес, а не из леса. Да здоров ли, Василий Петрович, Мавра Саввишна? Я уж давно в Погорелове-то не бывал. Чай, ты оттуда?

— Она велела тебе кланяться и попросить тебя, чтоб ты сослужил мне службу. Проводи меня к той тропинке, по которой стрелец в лес ушел.

— Нет, Василий Петрович, теперь я для отца родного в Чертово Раздолье не пойду. Взглянь-ка, ведь солнышко закатывается. Разве завтра утром…

— Я бы тебе дал рубль за работу.

— И десяти не возьму!

— Ну, нечего делать! Хоть завтра утром проводи меня да покажи тропинку.

— Хорошо. А на что тебе это? Ты этих бродяг искать хочешь? Вот и мой теперешний боярин, Сидор Терентьич, собирается также послоняться по лесу. Он ездил нарочно в Москву и просил своего милостивца, Шакловитого, чтобы прислать к нему десятка три стрельцов. У меня де в лесу завелись разбойники. Тот и обещал прислать. А ведь обманул его Сидор-то Терентьевич. Он хочет искать не разбойников, а Наталью Петровну. Не ехать ли вам в лес вместе, авось вы двое-то лучше дело сладите. Ты сыщешь этих бродяг, а он Наталью Петровну.

Заночевав в избе Сидорова, Бурмистров на рассвете оседлал лошадь и поспешил вместе с ним к Чертову Раздолью. Въехав в лес, они вскоре прискакали к оврагу, слезли с лошадей, перебрались на другую его сторону и увидели тропинку, которая, извиваясь между огромными соснами, терялась в глубине бора. Отдав Сидорову обещанный рубль, Василий накрепко наказал ему ни слова не говорить об их свидании и разговоре Лыскову и поскакал далее по тропинке. Сидоров, посмотрев ему вслед, махнул рукой, проворчал что-то сквозь зубы и, вскочив на свою клячу, отправился домой. Чем далее ехал Василий, тем лес становился мрачнее и гуще, а тропинка менее заметною. Часто густые ветви деревьев, наклонившиеся почти до земли, преграждали ему дорогу. Иногда он был вынужден слезать с лошади, брать ее за повода и пробираться через заросли. Долго углубляясь таким образом в лес, увидел он наконец довольно широкую просеку и, вдали покрытую лесом гору. Приблизясь к горе и поднявшись на нее, Василий влез на дерево и рассмотрел на вершине горы обширное деревянное здание, весьма странной наружности, обнесенное высокой земляной насыпью. Спустившись с дерева, сел он снова на свою лошадь и между мрачными соснами, окружавшими со всех сторон насыпь, объехал ее кругом и увидел запертые ворота. Он постучался.

— Кто там? — спросил за воротами грубый голос.

— Впусти меня! — сказал Василий. — Я заблудился в лесу.

Ворота отворились. Бурмистров въехал в них и едва успел слезть с лошади, как человек, впустивший его, опять запер ворота и, подбежав к лошади Василия, воткнул ей в грудь саблю. Бедное животное, обливаясь кровью, упало на землю.

— Что это значит? — воскликнул Бурмистров, выхватив свою саблю.

— Ничего! — ответил ему хладнокровно неизвестный. — Волей или неволей ты сюда попал, только должен будешь навсегда остаться; у нас такое правило. Да не горячись так, любезный, здесь народу-то много: быстро усмирят. Пойдем-ка лучше к нашему старшему. Да вот он никак и сам сюда идет.

Василий увидел приближавшегося к нему в черном кафтане человека; за ним следовала толпа людей, вооруженных ружьями и саблями. Всмотревшись в него, Бурмистров узнал бывшего сотника Титова полка Петра Андреева. Тот, вдруг остановись, начал креститься и, глядя на Василия, не верил, казалось, глазам своим.

— Что за чудо! — воскликнул сотник. — Не с того ли света пришел ты к нам, Василий Петрович? Разве тебе не отрубили голову?

— Ты видишь, что она у меня на плечах, — отвечал Бурмистров, пристально глядя на черную бородавку на щеке сотника и вспоминая рассказ Сидорова.

— Да какими судьбами ты сюда попал?

— Я рад где-нибудь преклонить голову. Ты ведь знаешь, что Милославский наговорил на меня Бог знает что царевне Софье Алексеевне и что она велела мне давным-давно голову отрубить. Я бежал из тюрьмы. Хованского и с тех пор все скрывался в этом лесу. Не дашь ли ты мне приют в твоем доме, Петр Архипович?

— Это не мой дом, а Божий. Все в него входящие из него уже не выходят.

— Я готов здесь на всю жизнь остаться!

— Искренно ли ты говоришь это?

— Ты знаешь, что я никогда не любил лукавить, я искренно рад, что нашел наконец себе убежище.

— Иван Борисович, — сказал сотник, обращаясь к стоявшему позади него пожилому человеку, бывшему пятидесятнику Титова полка, — отведи Василия Петровича в келью оглашенных и подготовь его.

Бурмистров, надеясь выведать что-нибудь у Андреева о судьбе своей Натальи, решился во всем ему повиноваться и беспрекословно последовал за пятидесятником.

Андреев, подозвав последнего к себе, шепнул ему что-то на ухо и ушел в небольшую избу, которая стояла близ ворот.

Пятидесятник ввел Бурмистрова в главное здание, которое стояло посреди, двора, спустился с ним в подполье и запер в небольшой горнице, освещенной одним окном с железной решеткой. Осмотрев горницу, в которой не было ничего, кроме деревянного стола и скамьи, покрытой войлоком, Василий вдруг заметил на стене несколько едва заметных слов, нацарапанных чем-то острым. Многие слова невозможно было разобрать, и он с трудом прочитал лишь следующее: «Лета 194-го месяца июля в 15-и день заблудился я в лесу и… во власть… долго принуждали… их ересь, но я… морили голодом… повесит… через час на смерть… священнический сын Иван Логинов».

Нужно ли говорить, какое впечатление произвела на Василия эта надпись, по-видимому, еще не замеченная Андреевым, который, похоже, один был грамотен из всех обитателей таинственного убежища?

Наступила ночь. Утомленный Бурмистров лег на скамью, но не мог заснуть до самого рассвета. Утром послышались ему в верхних горницах дома пение и какой-то шум. Вскоре опять все затихло, и Василий, как ни напрягал слух, не мог больше ничего услышать, кроме ветра, который однообразно свистел в вершинах старых сосен и елей.

III

Вскоре после солнечного восхода вошел в горницу бывший пятидесятник Титова полка Иван Горохов. После длинной речи, в которой он доказывал, что на земле нет уже нигде истинной церкви и что антихрист воцарился во всем русском царстве, Горохов спросил;

— Имеешь ли ты желание убелиться?

Бурмистров, хотя и не вполне понял этот вопрос, однако отвечал утвердительно, потому что не видел других способов спасения себя и своей невесты, которая, по догадкам его, могла находиться во власти Андреева.

Пятидесятник взял Василия за руку и сказал:

— Горе тебе, если притворяешься. Ужасная казнь постигнет тебя, если ты из любопытства или страха изъявил согласие сделаться сыном истинной церкви! Пророческая обедня изобличит твое лукавство.

После этого он вывел Василия из подполья и, взойдя вместе с ним по деревянной лестнице в верхние горницы дома, остановился перед небольшой дверью, которая была завешена черной тафтой.

— Отче Петр, — сказал пятидесятник, — я привел к двери истинной церкви оскверненного человека, желающего убедиться.

— Войдите! — ответил голос за дверью, и пятидесятник ввел Бурмистрова в церковь, наполненную сообщниками Андреева. Все стены этой церкви, от потолка до пола, были покрыты иконами. Перед каждой иконой горела восковая свеча. Нище не было заметно ни малейшего отверстия, через которое дневной свет проникал бы в церковь. Вместо алтаря устроено было возвышение, обитое холстом и расписанное в виде облака, а на возвышении стояла деревянная дверь, увешанная бисером, стеклянными обломками и другими блестящими вещами.

— Скоро начнется обедня, — сказал Андреев Бурмистрову. — Ты прежде должен покаяться. Встань на колени, наклони голову и ожидай, покуда священник не позовет тебя.

Бурмистров исполнил все, что было приказано.

Все бывшие в церкви запели:

Прииде последнее время,Грядут грешники на суд,Дела на раменах несут!И глаголет им Судия:Ой вы, рабушки рабы!Аз возмогу вас простити,И огонь вечный погасити.

Когда кончилось пение, Бурмистров услышал, что дверь, находившаяся на возвышении, отворилась, и чей-то нежный голос сказал: