Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Замолчи, Листрат! — крикнул Николай. — Ну, что ты ко мне привязался?

— Ты помолчи, студент, я про тебя все знаю — за каждой юбкой бегаешь! Нет, Аленка, нам бог велел вместе жить. Ты — стряпуха, а я — батрак. Добра у нас много — в одном узелке уместится. Зато руки-ноги да голова на плечах. Уйдем мы с тобой осенью в Царицын, на завод поступим — вольней нас людей не будет.

— Ой, дурачок! — рассмеялась Аленка. — Ну и уморушка!.. Ну, а ты чего молчишь, пастух? Чем меня задобрить хочешь?

— Не знаю.

— А ты скажи чего-нибудь.

— Не умею.

— Ну, все-таки!

— Вот миру поклонюсь, может, избенку построят, — тоскливо сказал Чоба.

— Да, как же, жди, построят они тебе! — с усмешкой вставил Листрат.

— Ты на дуде хорошо играешь, — Аленка села на могильный холм. — Полоскала хозяйское белье, а ты сидишь на кургане и дудишь. Я целый час слушала. Вот уж смеялась.

— Чего же смеяться-то? — обиделся Чоба. — Ай уж так плохо я играю?

— А я сама не знаю, с чего. Я тебя вижу, а ты меня нет — мне и смешно! — Аленка вздохнула.

— Ну, что ж ты мне, Аленка, скажешь? — вступил в разговор Листрат.

— Погоди, не к спеху.

— Пойдемте в чайную! — предложил Николай. — Чего тут сидеть. Пойдем, Сергей! Чоба, пойдем!

— Не-ет, — отозвался Чоба.

Аленка задержала Чобу и шепнула:

— Приходи через часок к нам на зады, ладно?

— Ладно!

Дойдя до волостного правления, все разошлись.

Листрат пошел домой, Николай и Сергей — в чайную. Аленка побежала домой, а Чоба медленно побрел к задам.

Миновав огороды, Чоба вышел в поле, к усадьбе сельского старосты, присел на полусгнивший пень и стал ждать.

В селе лаяли собаки, и это был единственный звук, нарушавший ночную тишину. Девки и парни, гулявшие до утра, разбрелись кто куда.

Тихо. Звезды закрыты облаками, завтра жди дождя.

Перед Чобой расстилалось ровное поле — улусовская арендованная земля, — она подходила к самому селу.

От огородов землю отделял неглубокий ров, а между рвом и огородными плетнями шла проселочная дорога, заросшая травой и лопухами. Чоба различал насыпь рва, а дальше все сливалось в одно — и небо и земля. Где-то впереди курган, а под ним — Лебяжье озеро. В лунные ночи отсюда был виден курган и посеребренная светом луны рябь озерной воды. Тогда и поле не казалось таким угрюмым, оно было видно до села Чичерино.

Чоба любил поле, освещенное солнцем. С вершины кургана открывался вид на соседние деревни и села и на дороги, уходившие бог весть куда — к другим селам и городам. И так тянули его к себе дороги! Посмотреть бы иные места, иных людей. Взять бы посошок да и пойти…

Ни родных, ни друзей у Чобы нет. Был он взят бабкой Степанидой из приюта уездной земской управы двухлетним ребенком: бабка брали из приюта ребят и выращивала их до двенадцати лет, получая за это двадцать целковых ежегодно.

Чоба был у Степаниды пятым приемышем. Двух она выкормила, а двое померли. Бабка однажды сообразила: лучше получать деньги и кормить ребят кое-как, чтобы господь поскорее призвал к себе их ангельские души, чем плодить горе, — кто знает, что станет с сиротами, выживи они.

— Последнего ребенка — это и был Чоба — она не успела уморить: бог призвал бабку к себе.

Общество кое-как выкормило Чобу, а когда он подрос, определило в подпаски; потом Илья стал пастухом.

Весной и летом, как водится, он ночевал по очереди в избах, зимой его пускала к себе Аксинья Хрипучка, мать Листрата.

Край неба очистился от облаков, и Чоба увидел курган. На вершине его то появлялся, то исчезал огонек. Чобе стало страшно: нечистый ходит и стережет заколдованное место. Уговаривают рыть клад… «Да ну их!..»

— Илюша, а Илюша! — услышал Чоба голос Аленки. — Где ты?

Чобу точно ветром сдуло с пня.

— Тут, ай не видишь?

— Выдумал тоже, в такую темень бог знает куда забираться! — холодно сказала Аленка. — Ну? Чего тебе надо?

Чоба поперхнулся: сама же его звала, он же в ответе!

— Ты чего встал? — рассердилась Аленка. — Экая ты, Илюха, орясина. Садись.

Чоба покорно опустился на пень. Аленка села на траву рядом.

— Ну, говори.

— Чего?

— Что хочешь. Про теплые края обещал рассказать.

Говорят, далеко отсюдова, около самого синь-моря, есть теплые края. Народ там живет прямо на улицах, топки ненадобно, рожь сама по себе растет, не сей ее, а только убирай. Яблоков и огурцов — полно! И земли, бери — не хочу. Я слышал, поп новую церковь задумал строить. Пойдем мы с тобой ходебщиками — собирать деньги на построение храма, высмотрим места, поставим избушку и заживем. Много ли нам надо?

— Говори еще.

— И еще, слышь, растет в тех краях сладкая ягода-виноград, я ее у попа пробовал, барышня давала. Сладкая-пресладкая!

— Еще говори.

— Больше нечего.

— Тогда я побегу домой. И то боюсь, достанется мне от хозяина. Как узнает, что я к тебе пошла, такую выволочку задаст!

— Не задаст.

— Уж не тебя ли испугается? — Аленка замолкла. Потом спросила: — Ты у попа бывал?

— Бывал.

— И в комнатах бывал?

— И в комнатах. Барышня водила. Там у них музыка стоит, нажмешь пальцем — она и заиграет, и так это томительно… А на стенах картинки и зеркало с меня ростом, ей-богу. Уж я нагляделся.

— Иные богато живут, а иные бедно… Отчего, Илюша?

— Не знаю. Так бог велел.

— Нет, бог не велел плохо жить.

— Не знаю. Нам лавочников Николай объяснял, что скоро за богатых возьмутся.

— Да, жди!

Аленка затихла, прислонясь к коленям Чобы. Ему показалось, что она плачет. Он положил ладонь на ее щеку, она была мокрой. Чоба струхнул: уж не обидел ли он ее чем? Будто ничего такого не сказал…

— Ты чего, Аленушка? — участливо спросил Чоба. — Чего ты, милая?

— Весь день тараторю, тараторю, а иной час подступит — и не выдержу. — Аленка всхлипнула. — Одна я одинешенька, круглая сиротинушка. Куда, думаю, деваться, ежели что такое…

— Придумаем, — неуверенно сказал Чоба, — Ты только не вой.

— Уж не ты ли придумаешь? Тоже мне — выдумщик!

— А что? И смогу! Умишко, чай, есть.

— Что-то не замечала.

— Давно известно, девки у мужика спервоначалу морду замечают.

— Скажи-ка! Бова-королевич нашелся.

— А раз так, — решительно сказал Чоба, — зачем же ты об меня глаза ломала?

— Ба-атюшки! Я об него глаза ломала!

— Прощай! — Вконец рассерженный Чоба встал с пня.

— Куда ты? — удержала его Аленка.

Чоба заметил, как во тьме блеснули ее глаза.

— Нагрубил девке — и домой? Молодец!

— Я тебе нагрубил?

— А кто же?

— Ну, раз так…

— Садись, зябко мне.

Чоба снова сел на пень. Аленка прижалась к нему.

— Илюша, — сказала она, — а Илюша!

— Чего тебе?

— Сторож в Кочетовке стучит?

— В Кочетовке.

— Ти-ихо как. Все слышно. Ай, батюшки, петухи кричат…

— Покричат-покричат — перестанут, — сумрачно заметил Чоба.

Петухи перекликались долго. Едва кончали кричать в одном месте, заводили в другом; ночной воздух разносил петушиное кукареканье далеко-далеко. Потом все смолкло.

— Все спят, только мы с тобой полуночничаем, — Аленка говорила тихо, словно засыпая.

— Алена!

— Ну?

— Пошла бы ты за меня замуж, Алена…

Аленка молчала. Маленькая, гибкая, теплая, она свернулась комочком у его ног; Чоба боялся пошевельнуться.

— Я все о тебе думаю… Знаешь, сколько годов я думаю о тебе? Ты еще вот какая махонькая была. Эх, кабы нам с тобой достаток, Аленка! Избу бы пятистенку, корову бы, лошадь бы серую, овцы бы штуки три… Вот бы мы с тобой зажили!

— А я, может, и не собираюсь жить-то с тобой, с этаким, — вяло сказала Аленка. — Что это ты ко мне привязался? — И еще теснее прижалась к Чобе.

— Мы бы хорошо с тобой жили, ей-богу! — не слушая Аленку, говорил Чоба. — Ребятишек бы полну избу народили.

Аленка посмеялась.

— Вот я расхрабрюсь и пойду к старикам. Так, мол, и так, постройте мне, старики, какую ни на есть избенку.

— Построят!

— А то вона Листратка хочет курган раскапывать, Книгу Печатную на свет божий вытаскивать. Только ты об этом ни-ни!

— Что я, дура?

— Меня с собой в долю берут. Ай, и взаправду там есть клад?

— Может, и есть.

— Страшновато.

— Будет страшновато — я с тобой пойду. Я ничего не боюсь.

— Если золото достанем, то-то заживем.

— А я и без золота за тебя пойду, Илюша… — призналась Аленка. — Тошно мне жить у Данилы Наумыча, Илюша, приставучий он. — Она помолчала. — Ты приходи сюда завтра пораньше. Хорошо мне так-то! А у тебя руки холодные-прехолодные! — Она взяла ладонь Чобы в свою маленькую руку и прижала к груди. — Илюша!.. — шепнула она.