Соперницы - Шарлотта Бронте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фидена был в доме, когда она умерла. Отходя от ее смертного ложа, он последний раз склонился над обожаемой сестрой и, уронив единственную слезу на истаявшую от болезни руку, которую держал в своей, тихо проговорил:
– О, если бы это сокровище досталось мне – я бы его уберег.
Портрет Марианны напечатан рядом с портретом Фидены. Все помнят, какой она была, помнят маленькое нежное личико, синие глаза, полные любви и ласки, прелестные кудри и хрупкую фигурку – ее облик настолько свеж в памяти, что мне нет надобности подробно его описывать.
Пламень! Свет! Заморна сияет на фронтисписе, как солнце под собственным штандартом. Всегдашняя несносность, или неотразимость, или как уж там называют это дамы, окружает его, словно ореол; он стоит так, будто даже молния не помрачит блеск его очей и не сотрет дерзость с его чела. Великолепное создание! Блистательное и стремительно разящее, как ятаган, выхваченный изящной, но могучей рукой, что сейчас сжимает узду коня, по виду – такого же пугающе-прекрасного, как и хозяин. О, Заморна! Что за очи сверкают из-под черного шлема? Они не сулят добра. Даже самый ласковый их взор несет лишь краткое, тревожное счастье что мужчине, что женщине. Дьявол дал им этот огонь, чтобы усугубить полуночный мрак, воцаряющийся везде, куда они устремятся с любовью. И в этом Заморна не похож на Перси. Неуправляемые страсти, буйная гордыня, вскипающая увлеченность, война и поэзия – все зажигает его кровь, заставляя ее струиться по жилам током расплавленной лавы. Юный герцог? Юный демон! Я смотрел на тебя, пока мне не начало казаться, будто я слышу твои электризующие интонации, глубокие и чистые, как напев серебряных струн арфы, внушающие любовь, словно приворотное заклинание. Мне чудилось: он склонил голову и нашептывает некой даме слова, которые проникают ей в сердце, подобно сладостной мелодии. Легкий ветер дует от страницы. Перья на шлеме герцога вздрагивают, их тень скользит по его лбу, глаза – темные, большие, сверкающие – вспыхивают еще ярче, волосы колышутся, губы трогает улыбка. Внезапно он вскидывает голову, отбрасывая назад перья и светлые кудри. И покуда он стоит, богоподобный, его взор по-прежнему устремлен на даму (которая, кто бы она ни была, сейчас наверняка задается вопросом: смертный перед ней или ангел?); еле уловимое движение в уголках губ, легкий изгиб бровей говорят о мыслях, что проносятся сейчас в его голове, о том, какого рода ум скрывает эта благородная оболочка. Подлый негодяй! Я его ненавижу!
Прямо напротив, отделенный лишь тонким листом папиросной бумаги, живой контраст Заморне – его жена, его несравненная Генриетта! Она смотрит на супруга безмятежными глазами, как будто под влиянием этих больших, чистых звезд на его сердце может пролиться роса умиротворения. Ее взор напоминает мне лунное сияние на бурных волнах. О, если бы сравнение было верно и в остальном, если бы она была так же недоступна для горестей, проистекающих от ненасытного честолюбия и бешеных страстей мужа, как Диана – для буйства морских валов. Увы, это не так: участь герцогини Заморна неразрывно связана с участью герцога. Как бы ни текла великая река его судьбы, какими бурными бы ни были ее пороги, холодными и бесплодными – берега, каким темным и штормовым – океан, в который она когда-нибудь впадет, – Мэри должна следовать ее течению. Дивное существо! Я готов рыдать при мысли о ней. Ради нее я желаю Заморне благополучия. Свет такой красоты не должен мрачиться тенью печалей. Все знают, как похожа герцогиня на отца; те же черты отлиты если не в более совершенную – больше совершенной быть не может! – то в более женственную форму. Ее лицо и фигура отмечены той же античной правильностью, в движениях сквозит та же неторопливая грация, что и у графа. Впрочем, у нее есть преимущество, какого нет у отца, – задумчивое сияние карих глаз и мягкая улыбка придают целому ту гармонию, которую при тех же чертах сатанинская усмешка Нортенгерленда полностью разрушает.
Брэнуэлл Бронте
Пират
Повесть
От автора «Писем англичанина»
Глава 1
Александр Шельм, вернувшись неведомо откуда[61], купил себе прекрасный дом на Джордж-стрит и живет там в самом блестящем стиле. Откуда у него средства и где он берет явно царские доходы, никто угадать не в силах. Известно одно: с отцовскими владениями, до последнего акра, он давным-давно расстался[62].
За свою жизнь я несколько раз, хоть и не по своей воле, сталкивался с этим загадочным и необыкновенным человеком, а потому счел себя вправе явиться к нему с визитом. Итак, я приказал подать экипаж и, приехав на Джордж-стрит, высадился у крыльца великолепного дома. Слуга-иностранец принял мою визитную карточку и по роскошным коридорам и лестницам проводил меня в кабинет. Войдя, я, как полагается, поздоровался. Шельм сидел в одиночестве на оттоманке.
Прежде чем описывать хозяина дома, бросим беглый взгляд на комнату. Размерами она не уступала любой гостиной. Потолок был расписан арабесками, вдоль стен стояли книжные шкафы. Из окон-эркеров с бархатными занавесями открывался великолепный вид на Витропольскую бухту. На набережной толпился народ, качались над водой мачты множества судов, а дальше, насколько хватал глаз, раскинулся величественный океан, до самого горизонта, где, кажется, можно было разглядеть утесы Чурбандии и скалистые вершины острова Обезьяндии. На драгоценном персидском ковре были разбросаны географические карты и навигационные схемы. Стол прогибался под тяжестью атласов и трактатов по мореплаванию. На палисандровых столиках и в стеклянных витринах были выставлены бесценные диковинки с далеких заокеанских берегов.
Среди этого царственного беспорядка сидел Александр Шельм, углубившись в изучение географических карт и то и дело прихлебывая огненную жидкость из бутылки. При моем появлении он вздрогнул, но тут же овладел собой и, поднявшись, приветствовал меня с обычной своей вкрадчивой змеиной улыбочкой.
