Чисто английские вечера - Эмилия Кинг

– Тогда прощайте.

Питер терзался весь вечер. Он шел от нее нарочно медленно в надежде, что она позовет. Но никто его не окликнул. Питер понял, что Диана была рада избавиться от него.

Как он мог ее полюбить? Она не была ни прелестной, ни остроумной. Все ее разговоры были пошлыми, житейская хитрость отвратительной, а отсутствие доброты делало ее отталкивающей. Ее радовало несчастье другого, ничего приятней для нее не было, как насолить ближнему. Питеру были противны ее волосы, худосочные бедра и зеленоватая кожа.

Но он был совершенно беспомощен. Он любил эту женщину и понимал, что до сих пор еще никого не любил. Он прощал ей недостатки наружности и характера. Может быть, он их тоже любил, ведь они ему не мешали. И, ценя свободу, он ненавидел эти опутавшие его цепи.

Но так или иначе после сегодняшнего разговора он не мог к ней вернуться. Думы плавно перешли в прошлое и он подумал: «Неужели маленькая Полли тоже так страдала? Неужели она познала из-за меня такие же муки, какие я испытываю сейчас?» В нем тяжело зашевелилась совесть.

– Но я ведь тогда не знал, как бывает. Не знал, что это такое! – в отчаянии воскликнул он, печально вздохнув.

Зимняя сессия как-то притупила ноющую боль в сердце Питера Стоуна. Экзамены навалились на юношу многопудовым грузом. Все вокруг померкло от бесконечной зубрежки. Январь сворачивался и ускользал за обрез отрывного календаря. Возвращаясь из Бриксема, где у них были практические занятия, Питер на вокзале столкнулся с Дианой.

Слова застряли у него в горле. Ничего сказать было невозможно.

– А я-то уж думала, что вы умерли, – она улыбнулась.

– Я решил, вы мне напишете, если захотите.

– Больше мне делать нечего, как письма писать.

«Все по-старому!» – пронеслось в голове у Питера. Разве она способна сказать ему хоть одно ласковое слово?

– Где же вы были все это время?

– Здесь.

– Я надеялась, что вы уехали на каникулы. Почему вы не приходили?

– Разве вы не помните, что я дал слово не видеть вас.

– Тогда зачем смотрите сейчас?

Она была безжалостна. Питер давно понял это.

– Если бы вы могли понять, как я вас люблю!

– Вы еще не просите у меня прощения за прошлое.

Он стал белее полотна. Ведь он по натуре был человек гордый и такое испытание требовало напряжения всех душевных сил. Страсть сделала его малодушным.

– Диана, поужинайте со мной сегодня вечером!

– Не могу, меня тетя будет ждать.

– А мы пошлем ей телеграмму. Вы скажете, что задержитесь в кафе. Умоляю вас. Я так давно вас не видел, мне так много нужно вам сказать.

Девушка заколебалась, а он смотрел на нее жалким умоляющим взглядом.

Диана улыбнулась и чуть-чуть покраснела. Сегодня ее пригласил один приятель и теперь она откровенно выбирала вариант. А Питер потерял всякую осторожность: он взахлеб рассказывал ей о муках, которые испытал во время разлуки; о борьбе с самим собой. Он знал теперь, что вовсе не хотел подавить свое чувство, и что готов вынести какие угодно страдания ради нее.

– Извините меня, но сегодня я уже приглашена в театр. Может, завтра? – неопределенно сказала она, когда поток его красноречия иссяк.

– Ты, надеюсь, не пойдешь? – спросил он.

– А почему бы и нет? Он очень приятный, воспитанный господин.

– Я могу пойти с тобой, куда только захочешь.

– Но он пригласил меня на тот вечер, когда мы с вами не встречались. А вы приходите в другой какой-нибудь.

– Если бы ты имела хоть какое-то представление о порядочности, ты бы с ним теперь не пошла.

– Думаете, весело всегда ходить с вами? Вечно одно и то же: «Ты меня любишь?», «Ты меня любишь?» Прямо тошно становится…

– Знаешь, если тебе тошно, не пойму, зачем ты вообще со мной разговариваешь?

– А вы думаете, мне это очень надо? Вы же сами на меня налетели только что в этой толпе. А еще замуж звали, хоть женитьба не по карману.

Он помолчал и спросил потухшим голосом:

– Вся моя любовь, стало быть, для тебя ровно ничего не значит?

– В таких делах надо думать сперва о себе. Зачем мне выходить замуж, если я буду жить не лучше, чем сейчас?

– Если бы ты любила, то так не рассуждала бы.

– Может быть. Посмотрите вон на ту девушку, которая идет к выходу, – оживилась Диана. – Она купила горжетку в Бриксеме, в магазине на площади. Я видела ее там!

– Я тебя понять не могу. Ты разбиваешь мне сердце и тут же говоришь всякую чушь, которая не имеет никакого отношения к разговору.

– Как вам не стыдно, – ответила она обиженно. – Разве я могла не обратить внимание на эту горжетку, если я еще тогда, когда увидела ее впервые, сказала тете…

– Наплевать мне на твою тетю! – рявкнул Питер.

– Не смейте выражаться! Вы знаете, как я этого не люблю.

– Да что мне до того, что ты любишь? Ты мне всю душу исковеркала, жизнь разбила, а теперь со своей горжеткой…

– Как хотите, – ответила она надменно. – Значит, до завтра?

Он кивнул и, не оборачиваясь, пошел к выходу с вокзала. За время своего безумного унизительного романа он почти завалил зимнюю сессию и теперь у него было две переэкзаменовки, не считая кучи мелких задолженностей.

Около трех часов ночи Питер проснулся и больше не мог заснуть. Его не оставляли мысли о Диане. Как ни старался он перечить себе – не мог. Мучаясь раздумьями и бессонницей, он только под утро забылся тяжелым сном.

А назавтра произошло чудо, которое Питер до сих пор вспоминал с благодарностью. Проснувшись и открыв глаза, он ощутил странное облегчение, не понимая источника этой перемены. Поднявшись и приведя себя в порядок, он все еще находился в состоянии неосознанной легкости и раскованности. И только направляясь по солнечной весенней улице в университет, перешагивая через лужи и жадно впитывая забытые звуки пробуждающейся природы, Питер с удивлением и ликованием понял, что душа его выздоровела. Душа стала свободная, корка жалкой страсти отпала с нее, оковы рассыпались в прах. Его любовь кончилась так же внезапно, как началась. Словно в темной комнате включился свет. К нему вернулась способность видеть и слышать жизнь, ее звуки и краски. И это было столь оглушительно и приятно, что он долго стоял, привалившись к шершавому стволу толстенного дуба на боковой аллее парка, и жадно смотрел в синеву чистых молодых небес, где без устали кувыркались белые голуби.

Машина Питера замигала оранжевым левым подфарником и шурша гравием, остановилась на обочине. Он сделал несколько энергичных движений, разминая затекшие руки, покрутил головой, приводя мышцы шеи в норму. Остановка эта не была вызвана необходимостью. Там, куда он ехал, должна была (или не должна?) осуществиться его надежда. И чем ближе Питер был к цели поездки, тем все больше охватывало его волнение.