Собачьи истории - Джеймс Хэрриот

Уходя, я не мог освободиться от ощущения, что успокаиваю не столько миссис Ридж, сколько себя. А она продолжала мне звонить, тревожась все больше, и моя уверенность пошла на убыль.

Через неделю она снова попросила, чтобы я приехал. Джошуа был все такой же: вялый, хвост поджат, глаза тоскливые. И он по-прежнему молчал.

Его хозяйка была очень расстроена.

— Мистер Хэрриот, — сказала она. — Что нам делать? Я совсем не сплю — все время думаю о нем.

Я достал стетоскоп с термометром и снова осмотрел песика. Потом ощупал всего от головы до хвоста. Кончив, я уселся на коврик и посмотрел на миссис Ридж снизу вверх.

— Ничего! Вам надо просто подождать еще.

— Но вы это уже говорили, а я чувствую, что долго не выдержу.

— Он так и не залаял?

Она покачала головой.

— Нет. А я так этого жду! Он немножко ест, немножко ходит, но молчит. Я знаю, я бы сразу успокоилась, если бы он залаял хотя бы один раз. А так мне все время кажется, что он вот-вот умрет…

Я надеялся, что мой следующий визит окажется более удачным, но, хотя радостное настроение миссис Ридж меня заметно успокоило, я недоумевал.

Опустившись в удобное кресло, я сказал:

— Остается только уповать, что ваша машина разыщется, — начал я.

Она небрежно махнула рукой.

— Да, конечно.

— Но… вас ведь это должно было очень расстроить…

— Расстроить? Да что вы! Я просто счастлива!

— Счастливы? Из-за того, что лишились машины?..

— Причем тут это? Из-за Джошуа!

— Джошуа?

— Да! — Она опустилась в кресло напротив меня и наклонилась вперед. — Вы знаете, что он сделал, когда они угоняли машину?

— Так что?

— Он залаял, мистер Хэрриот! Джошуа залаял!

Думается, этот случай я описал просто потому, что ни до, ни после не встречал никого, кто бы радовался, что у него угнали машину. Но, собственно, мне не следовало бы удивляться. Я много раз замечал, как выздоровление четвероногого друга отвлекает людей от их тревог. И все знают, что первый лай — это симптом того, что худшее позади и собака скоро поправится. А что такое угнанная машина в сравнении с этим!

38. Тео — бар-терьер

Я словно опять слышу, как Джордж Уилкс, аукционщик, вдруг объявил однажды вечером в «Гуртовщиках»:

— Такого отличного бар-терьера я еще не видывал!

И, нагнувшись, он потрепал косматую голову Тео, торчавшую из-под соседнего табурета.

Я подумал, что определение «бар-терьер» очень подходит Тео. Это был небольшой песик, в основном белый, если не считать нелепых черных полосок по бокам, а его морда тонула в пушистой шерсти, которая делала его очень симпатичным и даже еще более загадочным.

Поль Котрелл поглядел на него со своего высокого табурета.

— Что он про тебя говорит, старина? — произнес он утомленно, и при звуке любимого голоса песик, виляя хвостом, выскочил из своего убежища.

Тео значительную часть своей жизни проводил между четырьмя металлическими ножками табурета, облюбованного его хозяином. Конечно, я и сам заходил сюда с Сэмом, моим псом, и он пристраивался у меня под табуретом. Но это случалось редко, от силы два раза в неделю, а Поль Котрелл каждый вечер с восьми часов сидел в «Гуртовщиках» перед пинтовой кружкой у дальнего конца стойки, неизменно сжимая в зубах маленькую изогнутую трубку.

Для человека умного, образованного и далеко еще не старого — он был холостяком лет под сорок — подобное прозябание казалось непростительно бесплодным.

Когда я подошел к стойке, он обернулся ко мне:

— Здравствуйте, Джим. Разрешите угостить вас?

— Буду очень благодарен, Поль, — ответил я. — Кружечку.

— Ну и чудесно! — Он взглянул на буфетчицу и произнес с непринужденной учтивостью: — Мойра, можно вас побеспокоить?

Мы попивали пиво и разговаривали. Сначала о музыкальном фестивале в Бротоне, а потом о музыке вообще. И в этой области, как во всех других, которых мы касались, Поль, казалось, был очень осведомлен.

— Значит, Бах вас не слишком увлекает? — лениво спросил он.

— По правде говоря, не очень. Некоторые вещи — безусловно, но в целом я предпочитаю более эмоциональную музыку. Элгар, Бетховен, Моцарт. Ну и Чайковский, хотя вы, снобы, наверное, поглядываете на него сверху вниз.

Он пожал плечами, пыхнул трубочкой и, приподняв бровь, с улыбкой посмотрел на меня. Я поймал себя на мысли, что ему очень не хватает монокля. Но он не стал петь хвалы Баху, хотя, по-видимому, предпочитал его всем другим композиторам. Он вообще никогда ничем не восторгался и выслушивал мои излияния по доводу скрипичного концерта Элгара с той же легкой улыбкой.

Поль Котрелл родился в южной Англии, но местные старожилы давно простили ему этот грех, потому что он был приятен, остроумен и, сидя в своем излюбленном уголке в «Гуртовщиках», радушно угощал всех знакомых. Меня особенно привлекало его чисто английское обаяние, легкое и небрежное. Он всегда был спокоен, безупречно вежлив и застегнут на все пуговицы.

— Раз уж вы здесь, Джим, — сказал он, — так нельзя ли попросить вас взглянуть на лапу Тео?

— С удовольствием. (Такова уж профессия ветеринара: всем кажется, что в часы отдыха для него нет ничего приятнее, чем предлагать советы или выслушивать описание симптомов.) Давайте его сюда.

— Тео! — Поль похлопал себя по коленям, и песик, радостно блеснув глазами, мгновенно вспрыгнул на них. Как всегда, я подумал, что Тео следовало бы сниматься в кино: эта мохнатая смеющаяся мордочка завоевала бы все сердца. Такие собаки — неотразимая приманка для кинозрителей в любом уголке мира.

— Ну-ка, Тео, — сказал я, забирая его на руки. — Так что с тобой?

Поль указал мундштуком трубки на правую переднюю лапу:

— Вот эта. Он последние дни что-то прихрамывает.

— Ах так! — Я перевернул Тео на спину и засмеялся. — Сломанный коготь, только и всего. Наверное, неудачно наступил на камень. Минуточку! — Я сунул руку в карман за ножницами, без которых не выходил из дома, щелкнул ими — и операция была закончена.

— Только и всего? — спросил Поль.

— Да.

Насмешливо вздернув бровь, он поглядел на Тео.

— Из-за такой безделицы ты поднял столько шума? Иди-ка на место! — И он щелкнул пальцами.

Песик послушно спрыгнул на ковер и скрылся в своем убежище под табуретом. И в эту секунду я вдруг понял суть обаяния Поля — обаяния, которое так часто внушало мне восхищение и зависть: он ничего не принимал слишком близко к сердцу! Своего пса он, конечно, любил — повсюду брал его с собой, регулярно гулял с ним по берегу реки, — но в нем не чувствовалось той озабоченности, той почти отчаянной тревоги, какую я часто замечал у хозяев собак, даже если речь шла о самом пустячном заболевании. Вот у них сердце болело — как и у меня самого, когда дело касалось моих собственных четвероногих друзей.

И разумеется, Поль был совершенно прав. Зачем осложнять себе жизнь? Отдавая сердце, становишься таким беззащитным! А Поль шел своим путем, спокойный и неуязвимый. Обаятельная небрежность, непринужденная вежливость, невозмутимость — все это опиралось на самый простой факт: его ничто не задевало по-настоящему!

Но и постигнув его характер, я продолжал ему завидовать: слишком уж часто становился я жертвой своей эмоциональности. Как, наверное, приятно быть таким, как Поль! И чем больше я думал, тем яснее видел, насколько хорошо все согласуется одно с другим. Он не женился, потому что был не способен глубоко полюбить. И даже Бах с его математической музыкой прекрасно укладывался в эту схему.

— По-моему, столь сложная операция стоит еще одной кружки, Джим! — Он изогнул губы в своей обычной улыбке. — Если, конечно, вы не потребуете более высокого гонорара.

Я засмеялся. Нет, он мне все равно нравился. Всякий человек скроен по-своему и поступает в согласии со своей природой, но, взяв вторую кружку, я снова подумал о том, насколько свободна от забот его жизнь. Он занимал хорошую должность в каком-то правительственном учреждении в Бротоне, не знал домашних тягот и каждый вечер сидел, потягивая пиво, на одном и том же табурете, под которым лежала его собака. Легкое, ничем не омраченное существование.

Он давно уже стал неотъемлемой принадлежностью Дарроуби, частью всего, что мне так нравилось, и, поскольку я не люблю перемен, на душе становилось тепло при мысли, что когда бы я ни завернул к «Гуртовщикам», в углу обязательно будет сидеть Поль Котрелл, а из-за его ног — выглядывать косматая мордочка Тео.

Именно это подумал я как-то вечером, когда зашел туда перед самым закрытием.

— У него могут быть глисты? — Вопрос был задан типично небрежным тоном.

— Не знаю, Поль. А почему вы спрашиваете?

Он попыхтел трубкой.

— Просто мне последнее время кажется, что он немножко похудел. Сюда, Тео!