Смута - Владислав Бахревский

Продолжалась осада Троице-Сергиева монастыря, где застряли такие скорые вояки, как Лисовский и Сапега.

Пан Мархоцкий рассыпал свои отряды по дорогам, ведущим к Москве, обрекая ее, многолюдную, на голод.

Под Коломну спровадили из Тушина Млоцкого и Бобровского, заводчиков ревизии, и оба они, столкнувшись с отрядами Пожарского, а потом Прокопия Ляпунова, завязли в мелких боях и стычках.

Верстах в двадцати от Тушина Мнишек издали увидал гетмана Рожинского. Говорить с гетманом было не о чем, возчик начал останавливать лошадей, но Мнишек приказал ехать быстрее.

– Я желаю видеть Россию только в моих снах, – сказал он спутникам.

Рожинский с сотней крылатых гусар объезжал зимние квартиры своего войска. Большинство деревенек вокруг Тушина были заняты ротами, полуротами, ватагами. Невоюющий солдат – паразит. Всюду шла игра в карты, в кости. Всюду пьянство.

Гетман морщился, как от зубной боли, но молчал. Отправился со своей сотней посмотреть, что делается на дорогах, ближе к Москве. Проехали лесом, полем. Поле было странное, куполом. За полем, у редкой березовой рощи, стояли дымы селения.

– Наши здесь стоят? – спросил Рожинский ротмистра. – Не знаю, пан гетман. Никогда здесь не был.

– Что за деревня?

– Берестки, – объявил провожатый из тушинских мужиков.

Поехали через поле. Князю захотелось поглядеть на окрестности с холма. Чем выше поднимались, тем меньше оставалось земли. Небо все распахивалось, распахивалось да и разлетелось вдруг вдребезги, так крушит копытом лошадь утренний ледок на дороге. Рожинский увидел – летит в воздух прочь голова, а над безглавым всадником алый фонтан.

Откуда добыли в Берестках затинную пищаль, подобрали на дороге, украли из беспечного польского обоза, кто знает? Но пищаль пальнула. А когда преславная крылатая конница пошла атакой на село, то пищаль выпалила еще дважды, и оба раза дробью, ранив добрый десяток гусар. Схватка была недолгой и не очень-то победной. Сражаться пришлось с крестьянами. Те – не ведая грозной славы крылатых – ссаживали гусар с коней вилами, пропарывали косами, ушибали и оглушали оглоблями. Гибли, но дрались.

Князь Рожинский въехал-таки на вершину холма, но окрестностей так и не успел разглядеть. Он разглядел – отряд русских справа и другой отряд слева. И приказал трубачу трубить отбой.

Успели подобрать раненых, выскочили из ловушки, опередив преследователей на какую-нибудь минуту.

Князь был в ярости. Взятая у русских затинная пищаль была единственной приутехой от столь позорного столкновения с крестьянами. Четверо убитых, дюжина раненых. Ротный пытался доложить, сколько потерял враг, но Рожинский перебил его:

– Мне неинтересно знать, сколько гробов сколачивают в Берестках, я плачу о своих гробах. Мы разучились воевать!

В Тушине гетмана ожидали перебежчики, два рядовых стрельца.

– Господин! – кланялись стрельцы знатному вельможе. – Коли государь Дмитрий Иоаннович хочет Москву взять, пусть только письмо напишет к миру. Всем, дескать, прощение и покой. Мы это письмо отнесем, прочтем с Лобного места, и народ сам ворота откроет.

– Что же до сих пор не открыли? – спросил Рожинский.

– Грабежа опасаются. Коли от царя твердое слово будет, тогда от Шуйского все отпадут за единый час. В Москве голодно, хлеба не укупишь. За четверть ржи просят по семь рублей. Такой хлеб разве боярам под силу покупать.

– Вы сами Шуйского видели?

– Нет, господин. Царь народу давно уж не показывается. Велел со стен пушки снять, на кремлевские поставить. Будет с царицей сидеть до конца живота.

Князь видел, что стрельцы верят своим словам, улыбнулся:

– Если дело за царским письмом, я его вам добуду.

И тотчас действительно отправился во дворец. До царя у него было дело весьма скорое и серьезное. Сапега прислал из-под Троицы отряд, требуя жалованья для своего войска.

Вор пьянствовал со своими ближними боярами, с Дмитрием Трубецким и с Иваном Заруцким.

– Поминает ли в своих службах патриарх Филарет мое имя? – пьяно спрашивал Вор, подмигивая своему шуту.

– Поминает, – отвечал Трубецкой.

– Через раз или через два?

– В каждую службу возвещает многие лета и вашему царскому величеству, и царице Марине Юрьевне. По всем городам поют, по всем церквам.

– Ну, тогда я доволен! – улыбался Вор и грозил пальцем Кошелеву. – Тобой недоволен. Во весь пир твоего голоса не слышно. Ладно – горбат, ты, может, еще и онемел?

Шут и впрямь помалкивал. Он сидел в широкой корзине, набитой соломой, изображая наседку на яйцах.

Заруцкий, захмелев, все порывался запеть и запел наконец:

Крапивка моя стрекливая,Свекровка моя журливая.А журит меня и день и ночь,Посылает меня ночью прочь.

Тут-то вдруг и встрепенулся шут на своем гнезде. Закудахтал что есть мочи, руками захлопал, как крыльями.

– Ты снесся, что ли? – спросил Вор.

– Снесся, государь.

В это самое время дверь распахнулась и вошел Рожинский с двумя людьми.

– Он снесся, – сказал Вор Рожинскому и заглянул в корзину. – Ты обманщик! Где же яйцо?

– Это вы обманщики, явились за золотыми яйцами, но не только чужих не добыли, но и своих собственных не сумели позолотить. А у меня, у шута, все взаправду. – Кошелев быстро скинул штаны, нагнулся, и ясновельможные паны увидели в его заднем проходе яичко.

Шут взял его двумя пальцами, вынул и удивился:

– Голубиное! Я превращаюсь в голубя.

– Просто в твою задницу куриное не влезло, – сказал Вор. – В следующий раз я прикажу затолкать в тебя за такие шутки яйцо страуса.

– Будьте любезны! – раскланялся шут. – Но я чаю, страусы от Московии так же далеки, как далеко вам, господа тушинцы, до государыни Москвы.

– Ты воистину дурак, – сказал Вор. – Гетман быстро укоротит тебе язык.

Однако гетман даже не поглядел в сторону Кошелева. Он сел за стол, налил себе вина, выпил.

– Сладко ты кушаешь, государь! А войску платить нечем. Сапега за деньгами две хоругви прислал.

– Оттого, что я есть и пить перестану, денег прибудет? – спросил Вор и ударил в ладоши. – Эй, наседка! Снеси мне яичко, только не простое – золотое!

– Золотые яйца на Руси одни московские куры несут. Будете в Москве, будет вам и золото.

Заруцкий снова запел:

Не иди, невестка, дорогою,Не иди, невестка, долиноюИ стань, невестка, калиною,Будет мой сынок с войны идти,Будет калиной дивоватися…

На 7 февраля 1609 года был назначен совет депутатов от всех войск с единственным вопросом – о жалованье. Вечером шестого приехал из-под Троицы Ян Сапега. В его честь у царя был ужин для самого узкого круга людей. Кроме Сапеги, пригласили Рожинского, Заруцкого, Станислава Мнишка. Вор присутствовал с Мариной Юрьевной да с шутом Кошелевым, сидевшим за отдельным столом.

– За нашу милую далекую родину, которая да воцарится на российских просторах, дабы преобразить и украсить эту дикую страну высшей красотой и божественными добродетелями!

Такую речь произнесла хозяйка России, и ясновельможные паны выпили сей тост с воодушевлением.

По молчаливому уговору о делах совета не говорили, но без политики застолье все же не обошлось. Рожинский посетовал, что зима отодвинет победу до лета.

– Мы напрасно распылили наши силы. Выход один: надо обратиться к королю Сигизмунду и попросить у него коронное войско, – сказал Сапега.

Рожинский нахмурился, и Марина Юрьевна поспешила увести разговор в безопасное русло.

– Господа! – сказала она. – Наши величества пригласили вас отдохнуть от боев и от дел государства. Все это в полной мере будет у вас завтра. Шут! Где ты? Повесели нас. Государь говорил мне, что ты искусен в гадании. Погадай.

– Я гадаю на квасной гуще. А где взять квасу во дворце? Квасок хлебают в избах.

– Вот тебе моя рука, шут! Что скажешь?

Кошелев медленно выбрался из-за своего стола, медленно подошел к стулу государыни, принял в свои длинные белые ладони ослепительную и на его белизне ручку Марины Юрьевны.

– У тебя будет сын.

– Сын?!

– Да, будет сын.

– Я в восторге! А что еще ты мне скажешь? Буду ли я счастлива?

– Да, государыня! Ты изведаешь счастье.

– Спасибо, шут. Но, может быть, тебе открыто и самое сокровенное? Долог ли мой век?

– Вопрос жестокий, государыня. Шут обречен говорить правду. Правда такова: твой век короток.

Марина Юрьевна отдернула руку, но спохватилась и погладила шута по груди.

– Погадай и мне! – сказал вдруг казак-боярин Заруцкий.

Шут взял его за руку.

– Все через край и ничего до конца, – сказал он. – Будешь ли счастлив? Будешь. Будут ли тебя любить? Будут. Исполнится ли твое потаенное желание? Исполнится. Но не до конца. Ты хочешь знать, что тебя ждет?

– Да, – сказал Заруцкий, весело поглядывая на сидящих за столом.

– Ты умрешь страдая.

– Чтоб казак да умер покойно?! Спасибо, шут. Я доволен твоим гаданием.