Восток. Запад. Цивилизация - Лесина Екатерина

– Я хорошо его запомнила, – говорит Доротея. – Не бойся.

Нельзя ничего брать у мертвых.

И трогать их не стоит. Но Эва касается протянутой руки. И… как же это больно. И странно. Она… не она. Доротея.

И Эванора.

И сразу обе.

– Ты красива. – Чужие пальцы скользят по лицу. – Ты почти совершенство.

– Почти?

Пальцы перехватывают ее-не-ее руку.

– Запястье. Видишь, толстовато. И большой палец короткий, уродливый.

Он не хочет обидеть, просто объясняет, но внутри все одно закипает злость.

– Но это, право, мелочи. У нас все получится.

Ей отчаянно хочется верить.

– Ты родишь мне сына. – Его рука накрывает живот. – Наследника.

– У тебя есть наследник! – вырывается у нее прежде, чем она успевает спохватиться. Ему не нравятся подобные разговоры. И он хмурится. – Прости, прости… я волнуюсь. Ты говоришь, что возьмешь меня в жены. Как можно? Я ведь… Ты же понимаешь, что я не знатная и… и у тебя уже есть жена. А твой наследник, он будет ревновать к нашему сыну.

– Не будет.

– Почему?

Человек наклоняется.

– Мертвые не способны на ревность.

– Но… – Укол страха удается скрыть. – Ты уверен? Я… Прости, я не следила, он как-то пришел… однажды.

Руку перехватили и сжали.

– Почему ты молчала?

Больно.

– Я… я хотела, честно… Но мне стало дурно, а потом это зелье. Я от него все время сплю. Можно я не буду его пить?

– Нет.

– Но…

– Так надо. – Пальцы разжимаются, чтобы вновь коснуться лица. – Ты же знаешь, что я не обычный человек. Во мне сила… особая сила.

Она осторожно кивает. Она старается не думать об этой силе.

– И мой сын не способен принять ее. Поэтому мне нужен другой наследник. Особенный. Такой, который будет отличаться от прочих даже в утробе матери. А с мальчишкой я поговорю, не думай о нем. Он тебе грубил?

– Н-нет… То есть он хотел, но мне стало дурно. И он помог. Добраться. До туалета. И… не ругай его. Он славный. Ты говорил просто, что… он умрет, но он не выглядит больным.

– Он и не болен.

– Тогда почему ты говоришь, что… – Доротея вовремя осеклась.

– Умная девочка. Он ни на что не годится, но в то же время является старшим. И зачем нам в будущем такие неприятности? Тем более что их можно легко избежать. Выпей.

Появился пузырек с зельем.

И его вложили ей в ладонь.

– Погоди. – Она перехватила чужую руку. – Прости, я лишь хочу… могу ли я увидеть твое лицо? Твой сын очень красив, и… и если он похож на тебя, то зачем ты прячешь свое лицо?

– Действительно. – Его руки дрогнули. – Сейчас в этом нет никакого смысла. Привычка, просто привычка.

Он сам снимает маску, чтобы пристроить ее на низенький столик, инкрустированный аметистами. Рядом со шкатулкой, в которой лежат ее, Доротеи, драгоценности.

Много драгоценностей.

И даже если с ребенком не выйдет, она останется очень и очень обеспеченной дамой.

– Пожалуйста. – Она сама помогает ему повернуться. Ее пальцы тянутся, трогают его щеки. Скользят по ним, по высоким скулам. По носу с характерной горбинкой. – Ты такой красивый…

А Эва кричит.

Кричит, и крик возвращает ей крылья, а еще выбрасывает на ту, другую, сторону, где Тори все еще играет, взывая к душам, а над городом, раскинув крылья, парит давно умерший дракон.

– Хватит! – Крик Эвы разрывает мелодию.

Она превращается в птицу. Она не хочет, не хочет… она устала! И вообще, это все – не для хрупкой девушки. Это все…

Крылья поднимают ее выше.

И выше.

И… когда сил не остается, они подламываются, и Эва падает.

Почти.

Ее успевают подхватить на лету когтистые лапы. А черные крылья надежно отсекают драконью тень. Сердце колотится часто-часто, но уже не от боли или волнения. Скорее, потому, что теперь ей нечего бояться.

И не о чем беспокоиться.

Потому что…

Ворон опустился на самый край утеса. Там, внизу, кипело море. Оно было именно таким, как в книгах, диким, злым и готовым обрушить берег. Но скала держалась. И Эва, обернувшись человеком, подошла к самому краю, раскинув руки. Здесь, на Изнанке, воздух был ледяным. И Эва вдохнула его полной грудью, чувствуя, как холод проникает внутрь, очищая и обжигая.

– Я была там, в доме, – сказала она. – И Тори тоже. Тори взяла дудку…

– Мы слышали. И боюсь, что не только мы. – Эдди тоже стал собой. – Она сильная.

– Это плохо?

– От нее зависит. И только от нее. Но нам пора возвращаться.

– Я… – Возвращаться не хотелось совершенно. – Я видела его лицо. Человека в маске.

Она всхлипнула и поспешно смахнула ладонью слезинки.

– Он… очень похож. Точнее, сын на него так похож. А он его убить собирается… почему?

– Кто знает. – Эдди протянул руку. – Расскажешь?

Конечно.

Как иначе.

– А… ты?

– И я расскажу. Но там. Нам пора возвращаться.

– Тори…

– Тоже вернется, никуда не денется.

Рука его была теплой даже в этом безумном сером мире. Эва с благодарностью оперлась на нее. И все-таки обернулась. Почему-то именно сейчас уходить не хотелось. Совершенно. Но там беседка и Тори. И маменька.

Отец. Брат.

И Милисента. Нет, против нее Эва не имеет ничего плохого, но…

– Мы вернемся. – Странно, что он понял, хотя Эва ничего вслух не сказала. – И я покажу тебе одно место. Тебе понравится. Надеюсь.

Конечно понравится. Эва в этом всецело уверена.

А потом она сделала шаг.

Из этого мира.

И нисколько не удивилась, обнаружив, что Тори уже там. Сидит на грязной лавочке, сунув ногу под зад, а второй покачивает. И дудочку гладит свою.

– Долго вы, – сказала она недовольно.

Болела голова.

И все тело. Особенно плечи. Будто Эва на самом деле летала. И спина тоже. И горло. И снова голова. Кружилась. Эва оперлась на руку Эдди.

– Спасибо.

– А там, между прочим, случилось что-то, – меланхолично продолжила Тори, все так же покачивая ногой.

– Что?

– Понятия не имею. Громыхнуло. И огонь до небес. А потом все засуетились, забегали.

– Ты тут давно?

– Минут пять. – Сестра убрала дудочку и проворчала: – Что-то физии у вас слишком уж довольные. Бесит!

Эве бы усовеститься, но почему-то не выходило. Вместо этого улыбка расползлась еще шире.

– Милисента, ты уверена? – Чарли мучили сомнения. И еще у него болела голова. То ли от проклятья, то ли от перенапряжения, потому как там, на поле, он выложился прилично.

Может, оно как-то повлияло?

В общем, он, конечно, не жаловался, но я все равно чувствовала и боль его, и эту вот усталость. И раздражение, которое Чарли давил.

– Уверена. Но если хочешь, останемся. – Я взяла мужа за руку.

А если и вправду что-то в нем нарушилось?

От Силы. От твари той. От того, что проклятье древнее, а накладывали его теперь, и как знать, правильно ли все сделали?

Вдруг чего не дочитали или недопоняли? Буковки перепутали. Слова. Мало ли.

– Все хорошо, – соврал муж.

– Врешь. – Я посмотрела ему в глаза. – Тут заговор зреет, нечисть восстает. Тайное братство проводит тайные обряды, того и гляди некромант поднимет армию мертвых. Ну, и тебя прокляли, а меня хотят разобрать на части во благо науки. А ты про «хорошо»…

– Если я буду говорить, что все плохо, легче не станет. А голова пройдет.

– Я могу с Эдди…

Чарльз посмотрел скептически.

Целителя вызывать тоже смысла нет. Да и…

– А ты просто полежи, поспи. Хочешь, Мамашу Мо позову?

Он вздрогнул.

– Отвары у нее, конечно, гадостные, но и мертвого подымут.

– К счастью, я пока еще жив. Да и на лекции многие будут. Если мне и захотят передать послание, то удобнее места не найти.

Да.

Наверное. Если только так.

– Прошу?

Университет.

Мрачное здание. Красный кирпич в сумерках казался каким-то особенно темным, будто кровью здание это полили. В окнах теплился свет, в холле огоньки отражались в натертом до блеска полу.