Миг – и нет меня - Эдриан Маккинти

– Мы называли его Темным, – сказал я, чтобы прервать поток его красноречия. У меня не было настроения выслушивать исповедь Рамона.

– Почему? – удивился он.

– Так… Просто кличка.

– В общем, я буду как он – уважаемый человек без единого пятнышка на репутации. У меня будут дома, земельные участки… Может быть, буду баллотироваться на выборах в законодательное собрание штата. Видишь ли, я хотел бы принести пользу своим землякам, городу. Не знаю, что ты обо мне думаешь, Майкл, но самому себе я кажусь неплохим человеком. Ей-богу, неплохим! Во всяком случае, я не эгоист, который все гребет под себя.

– Да ты крэк продаешь тем, кто дошел до точки.

Рамон поморщился и слегка отпрянул:

– Я же объяснил: это только средство… А как говорили иезуиты, если цель хороша, то для нее и все средства хороши.

– Не стоит себя обманывать, Рамон.

– Я и не обманываю. Я все продумал, все рассчитал… Конечно, могут быть и жертвы, но это, так сказать, неизбежное зло.

– Когда я служил в армии, там было несколько человек, похожих на тебя. Сержантов, инструкторов… Разыгрывали из себя добряков и тоже сокрушались о жертвах… Чушь все это.

– Ты служил в армии? – переспросил Рамон с таким видом, словно я только что сообщил ему нечто поразительное.

– Да.

– В Ирландии?

– Нет, в Англии.

– Тебя замели?

– Я сам пошел.

– Но зачем?

– А черт его знает! Слушай, Рамон, ты меня лучше не отвлекай. Я хотел сказать, что такие люди, как ты – они все говорят совершенно правильно, но на деле…

– Минуточку, Майкл, ответь мне сначала на один вопрос. Почему ты пошел в армию, если тебя никто не заставлял?

– Говорят же тебе – не знаю! Давай не будем об этом, ладно?

– У тебя что-то случилось, – грустно сказал Рамон. – Какая-то беда. Вот ты и завербовался в армию.

– Ничего у меня не случилось.

– Нет, случилось.

– Со мной ничего не случилось, Рамон. В любом случае это не имеет никакого отношения к гребаной армии.

Он улыбнулся очевидной противоречивости моего заявления и покачал головой.

– Дело не только в том, что ты из Ирландии. Наверное, я никогда не пойму тебя до конца, – сказал Рамон.

– Я тоже никогда не пойму тебя и, честно говоря, не думаю, чтобы мне этого очень хотелось, – парировал я.

Рамон рассмеялся и встал, чтобы принести из кухни бутылку виски. Владевшее нами напряжение несколько спало.

– Слушай, Рамон, не в службу, а в дружбу расскажи мне о Дермоте. Он был чем-то вроде пробного шара, правда? Ведь это ты все подстроил… Я хочу сказать – это ты убедил его пойти против Темного, правда?

Рамон сел в кресло и снова налил мне полный стакан. Несколько секунд он раздумывал над вопросом, потом слегка наклонил голову.

– Скверно это все получилось, – промолвил он наконец. – У меня, конечно, был свой интерес, но дело было не только во мне… Сказать по правде, я был уверен, что мы сумеем защитить Дермота. Я не думал, что его убьют. Это была моя ошибка.

– Но ты уже тогда положил на меня глаз, верно? Ты выслеживал меня… ходил за мной кругами… И я мог опередить тебя с этим кокаином, очистить весь тайник, если бы… О господи! Нет, Рамон, так дело не пойдет. Ты, наверное, думаешь, что я никуда от тебя не денусь, но это не так. Я не твоя собственность!

– Мне бы хотелось, Майкл, чтобы ты считал меня своим другом, – великодушно сказал он, но я не желал отступать.

– Ты, Рамон, чертовский лицемер. Ты много и красиво говоришь, но все твои слова – дерьмо собачье! Чудовище, бесчувственное и грубое чудовище – вот что ты такое! Наверное, ты считаешь себя охренительно умным, но это не так!

Рамон ничего не сказал, да и к выпивке не притронулся. Тяжело вздохнув, он сказал:

– Ты чем-то расстроен, Майкл. Расстроен и устал. Ты все думаешь, а мне кажется, что тебе нужно больше отдыхать. Если хочешь, я мог бы прислать девочек… – невесело добавил он.

– Девочек? Господи, Рамон, это… Блин, нет! Хотя почему – нет? Девочка была бы кстати, причем любая девочка… Впрочем, не надо. Это все виски сказывается. Виски и сигара. Я ведь сигар не курю. Да еще время года такое! Дело не в тебе, не во мне, не в чем-то еще, это просто паршивое время года, Рамон, понимаешь?

Рамон озабоченно взглянул на меня и покачал головой. Я был уже немного пьян и стал заговариваться.

– Сейчас ноябрь, понимаешь? Все дело в этом. Ноябрь – самый поганый месяц в году! Возьми хоть январь – весь год впереди, и человек может смотреть в будущее с оптимизмом. В феврале бывает День святого Валентина. Март – начало весны. Апрель и май – самые лучшие месяцы, как ты знаешь. С июня по сентябрь продолжается лето. В октябре листопад и бывает Хэллоуин; в декабре празднуют Рождество, а в ноябре что? Ничего! Совсем ничего, потому что у нас в Ирландии не отмечают День благодарения. Правда, у нас есть Поминальное воскресенье… [68] Тот еще праздничек! В этот день меня всегда заставляли дудеть в рожок, представляешь? Холодно, рожок свистит и хрипит… Кошмар, одним словом! Нет, ужасный месяц ноябрь, просто ужасный!

Рамон кивал, но я видел – он понятия не имеет, о чем это я толкую.

– Может, принести тебе воды? – спросил он.

– К чертям воду! К чертям твою воду, твое виски и твои сигары, Рамон! – заорал я и выпустил из пальцев стакан. Он упал на пол, но не разбился. Сжав руками голову, я зарычал: – Зачем ты пришел? Какого черта ты рассказал своим парням, что я убиваю для тебя этих вшивых ублюдков? Я никого не убиваю для тебя, Рамон! Чертов лжец, трепло! Все, что ты тут говорил, – просто брехня. Ты еще хуже Темного – тот, по крайней мере, не обманывает себя всякими бреднями, не прикрывается заботой о людях!

– Постой, Майкл, я…

– Больше никогда и никому не рассказывай обо мне, Рамон. Никогда, слышишь?!! Да как ты только посмел… В общем, убирайся отсюда! Проваливай!

Рамон неуверенно улыбнулся. Возможно, он считал, что я просто морочу ему голову. Или что я издеваюсь над самим собой. Он чувствовал неловкость. Встав во весь рост, я крикнул, чтобы он убирался отсюда к такой-то матери и оставил меня в покое. В голове у меня шумело, но я не был пьян. Как говорят в тех же «Анонимных Алкоголиках», у меня наступил момент истины, поэтому я схватил бутылку и швырнул в оконное стекло. Стекло было толстое, двойное; оно выдержало, и бутылка, отскочив, целой и невредимой упала на грубый ворс ковра.

Это меня доконало.

– Ну все! – взревел я и бросился на Рамона, но зацепился ногой за ковер и повалился на пол.

Падая, я успел схватить Рамона за руку и увлечь за собой. Лопата, Дермот, Мексика, Большой Боб – все это выплеснулось наружу сразу, как вулкан, как ураган беспорядочных ударов и хриплых воплей.

Боже мой!

Удар, еще удар, вопли, искры из глаз… Вот она, разрядка, наконец-то! Крича что-то невнятное и брызжа слюной, я попытался прижать Рамона к полу, но он тоже был не из слабых и сумел меня сбросить. С полминуты я невнятно бранился, пытаясь ухватить его за одежду и швырнуть на стекло кофейного столика, но Рамон ударил меня локтем в горло и, проворно вскочив, сунул руку за отворот куртки. Он не достал оружия, но угроза была достаточно ясной.

– Ну давай же, давай, сделай это! – с хохотом кричал я, лежа на полу.

– Успокойся, Майкл, – сказал Рамон и слегка попятился, но руки из куртки не вынул.

Примерно секунду я смотрел на него снизу вверх, прикидывая, броситься мне на него или нет, и решил оставить все как есть.

Я выдохся.

Еще с полминуты мы настороженно следили друг за другом, потом я сказал:

– Убирайся из моего дома. Не знаю, что тебе от меня нужно. Ты вампир, вот ты кто. Стервятник. И Кастро тоже больше ко мне не подсылай…

– Бога ради, не знаю, что это на тебя нашло… Честное слово, если я что сказал…

– Ты, кажется, оглох? Убирайся, – устало повторил я.

Рамон открыл входную дверь и, выйдя, бесшумно прикрыл ее за собой.

– Сволочи! – громко сказал я, корчась посреди комнаты. Я ждал слез, но слез не было. Тогда я попытался вызвать их нарочно, но так и не сумел заплакать.

Весь следующий день я оставался в постели. Никто ко мне не пришел. Кастро не принес свою курицу. А я даже не читал. Я вообще ничего не делал – только лежал, глядя в потолок, да пил ржавую воду из-под крана.

В конце концов я все же оделся и отправился в ресторан на углу Бродвея и 189-й улицы. Меню было целиком на испанском, и я выбрал блюдо, название которого, как мне казалось, означает что-то вроде тушеного мяса. Но это оказался суп из потрохов, в котором плавали кусочки чего-то, напоминавшего разрезанный на части человеческий эмбрион. Я так и не смог заставить себя притронуться к нему; расплатившись, я попытался уйти, но оскорбленный в лучших чувствах официант задержал меня, обещая принести что-нибудь особенное, что мне наверняка понравится. Поскольку в зале я был единственным клиентом, из кухни вышел даже шеф-повар, который стал уговаривать меня попробовать суп. Я пытался отговориться ссылками на библейские запреты, но ни повар, ни официант не были с ними знакомы. Хуже того, ни один из них не владел ни одним сколько-нибудь удобопонимаемым вариантом английского, и мы никак не могли договориться. Они только хотели любезно меня накормить, но я повел себя как последний зануда и в конце концов добился того, что в их речи стало все чаще повторяться слово puta [69]. Тогда я поспешил вернуться домой и на обратном пути купил в ларьке пакет доминиканского печенья.