Строптивая герцогиня - Мэдлин Хантер

— Я настаиваю, чтобы никто не предпринимал ничего подобного, — предупредил Эйдриан.

Леклер нахмурился:

— Тогда позвольте мне предположить, что речь идет о чем-то большем, нежели честь вдовствующей герцогини?

— Да.

— Вы уверены, что дуэль необходима?

— Более того, она единственный способ восстановить справедливость.

Леклер взял очередную карту.

— Я должен напомнить вам, что дуэли запрещены. И после публичной ссоры ваша дуэль вряд ли останется в секрете.

— Все присутствующие слышали его оскорбительные слова, которые я не мог игнорировать. Ни один суд не посмеет осудить меня.

— Во Франции — может быть, но…

— Дуэль должна состояться завтра.

Леклер с печальным выражением взглянул на карту.

— А если вас, мой друг, постигнет неудача? Какая же тут будет справедливость?

— Если меня постигнет неудача, справедливость все равно восторжествует. Я оставлю письмо Веллингтону, он узнает все. А если не узнает он, то узнает другой.

Леклер повернул голову, внезапно заинтересовавшись молчаливым спокойствием Дэниела Сент-Джона.

— Какое оружие вы выбрали? — спросил Колин, не скрывая своей озабоченности. — Ты ведь не очень хорошо стреляешь?

Ответил Сент-Джон:

— Шпаги.

Колин обдумывал его слова.

— На правах старшего брата рискну заметить, что Стидолф служил в кавалерии. Он брал уроки у самых лучших фехтовальщиков Англии.

— Страшный человек, — заметил Сент-Джон. — Но с другой стороны, Эйдриан тренировался у лучших фехтовальщиков Турции.

Эйдриан потянулся за картой. Пятерка. Двадцать два. Черт побери, перебор!

София только что видела его во сне, а в следующий миг проснулась от его прихода. Она так тревожилась за него, что даже во сне беспокойство не оставляло ее.

Животные сегодня как-то особенно молчаливы и неподвижны, она не раз ловила настороженное выражение в их глазах. Они, должно быть, и подняли шум, когда он вошел. И успокоились только тогда, когда он прикрикнул на них.

Она не могла видеть его, но знала, что он стоит по другую сторону кровати, в темном углу.

— Эйдриан?

— Прости, я не хотел будить тебя.

— Как ты вошел?

— Через дверь в саду.

— Ты хочешь сказать, что у тебя есть опыт по открыванию дверей? — Ее не оставляло любопытство, касающееся его иностранных миссий, с тех пор как Жак выдвинул свои предположения относительно его службы.

— Некоторый есть, — усмехнулся Эйдриан.

— Ты расскажешь мне?

— Может быть.

Она повернулась на его голос.

— Зачем ты пришел?

— Хотел повидать тебя. Просто взглянуть, как ты спишь. Подышать одним воздухом.

Его тихий голос тронул ее больше, чем слова, но напряжение не уходило.

— . Случилось нечто такое, о чем ты не можешь сказать?

— Нет. Спи, дорогая.

Она протянула вперед руку:

— Подойди и посиди со мной. Если ты хочешь увидеть меня и подышать одним воздухом, подойди поближе.

Он колебался, затем вышел из угла. Снял пальто и присел на край кровати, опершись плечами на ее спинку и вытянув ноги поверх пледа.

Она нырнула под его руку. В комнате стояла такая темнота, что ей лишь казалось, что она видит его серьезное лицо, но его подавленное настроение мгновенно передалось ей.

— И все-таки что случилось, Эйдриан? Твое настроение имеет отношение к Стидолфу? Я понимаю, что рассказать о нем не просто, какие бы преступления он ни совершил, но…

— Что бы с ним ни случилось, София, я жалеть не стану, — отрезал Эйдриан. — Я не настолько сентиментален, чтобы вздыхать об этом подонке. Справедливость свершится завтра, и я не жалею ни о чем.

— Тогда почему, Эйдриан? Ты беспокоишь меня. Я никогда не видела тебя таким.

Он перебирал прядки ее волос.

— Горькая ирония, вот и все. Слишком много мыслей о прошлом, слишком много размышлений о будущем… Мы прекрасно знаем, как мимолетна жизнь, и все равно растрачиваем ее по пустякам. Я не хочу, чтобы моя меланхолия передалась тебе. Я пришел, значит, все прошло…

Неправда. Что бы ни привело его сюда, еще ничего не прошло. Она читала в его душе как в открытой книге и чувствовала его тревожное настроение, которое ранило ее сердце. Эйдриан никогда не грустил. Ей всегда казалось, что стоит ему щелкнуть пальцами, и любая душевная смута уйдет так же быстро, как и шумное беспокойство Юри.

Как эгоистично и необдуманно с ее стороны предполагать такое! Он перенес многое, как и она. И если он никогда не показывал, что творилось в его душе, то совсем не значит, что жизнь его всегда безмятежна.

Ей вдруг стало ужасно стыдно. Она открыла в нем лишь те качества, которые можно использовать. Его силу, его страсть. Она рассчитывала, что он заполнит зияющую пустоту ее жизни, но никогда не думала, что может то же самое сделать для него. София Роли, которую он привез из Парижа, посмеялась бы над тем, что она может иметь что-то серьезное с мужчиной. Она знала, что все мужчины хотели от нее одного: власти и денег.

Но благодаря Эйдриану София стала другой. Если он пришел сегодня, чтобы подышать с ней одним воздухом, может быть, она значит для него больше, чем ей кажется?

София повернулась и обняла его покрепче, словно старалась дотянуться до его сердца своим сердцем. Она попробует хоть ненамного удержать его. Возможно, она могла бы утешить его, как он утешал ее.

Он, кажется, понял, что она пытается сделать. Прижался щекой к ее голове. Молча, незримо, не говоря ни слова, дал понять, что открывает ей свои новые переживания.

Она не знала, что составляет их суть, но они передались ей, творя мучительную и острую близость. Ее сердце сжалось и открылось навстречу, принимая его смятение. Не ведая, что происходит с ним, она чувствовала, как необходима ему. И, стараясь принять его боль, надеялась сделать его ношу хоть немножко легче.

Долгие минуты прошли в полной тишине, София ощущала, как постепенно он успокаивается в ее объятиях. Он нежно целовал ее макушку, как бы в знак благодарности, подавая маленький сигнал, говоривший ей, что она смогла помочь. Он обрадовал ее.

Сладкая, утонченная чувственность окутала их. Глубокая. Священная, наполнившая ее эйфорией.

Легко и неожиданно любовь вышла из ее сердца, чтобы своей необъятностью окутать его, защитить, укрыть от зла, и никакие барьеры не могли разделить их.

София хотела отдать ему все, что имела, а он готов взять. Ее желание и его нужда объединились. Так никогда не происходило прежде. Она никогда не знала, что отдавать — значит дать любви цель и полноту. Но сейчас разъединенность и неуверенность больше не существовали для нее, она творил мир совершенного союза.

Она вся трепетала от того, что испытывала.