Моя АНТИистория русской литературы - Маруся Климова

Моя подруга в прошлом году ездила с тургруппой в Сингапур, и местные монахи из буддийских монастырей произвели на нее, надо сказать, крайне отталкивающее впечатление. Не могу точно объяснить почему, но кажется, своим не слишком опрятным видом: в частности, почти у всех из них, по ее словам, почему-то были нестриженые и грязные ногти. Но это уже так, к слову, чтобы было понятнее, почему в моем употреблении слова «пустота» не следует искать ничего буддийского, никакого двойного смысла и намеков на что-либо сверхъестественное. Просто я заметила, что обыватели любят все основательное, разные там квартиры, машины и дачи, поэтому именно «пустота» своей бесплотностью и неуловимостью должна больше всего их раздражать и отталкивать. А я вот, наоборот, привязалась к этому слову или же, точнее, оно ко мне… Видимо, если слишком часто повторять одно и то же слово, оно поневоле начинает приобретать некий терминологический и научный оттенок, хотя в данном случае это вовсе не так!

Совсем недавно мне пришлось выслушать очень трогательную историю из уст одного моего приятеля, который живет сейчас один в двухкомнатной квартире на Петроградской. Эту квартиру он в свое время выменял сложнейшими путями, кажется, даже при помощи фиктивного брака. Хотя поначалу ему все равно досталась только комната, а в соседней жила старушка со своим алкоголическим сыном-уголовником. И старушка и сынок, по словам моего приятеля, полностью подпадали под описанный Ломброзо тип прирожденных преступников: низкий лоб, приплюснутый нос, оттопыренные уши, – в общем, один к одному. Сын периодически ненадолго исчезал, а потом, вернувшись из очередной отсидки, устраивал пьяные дебоши. И мой приятель вынужден был сквозь тонкую перегородку выслушивать их беседы с мамой: «Мама, бабки дайте, портвейн кончается! – Сука паршивая тебе мама, ее и проси! – Мама, идите на хер! – А ты за хер!..» Потом старушка наконец померла, и приятель купил комнату по дешевке у ее алкаша-сына, тогда уже вся квартира стала принадлежать ему.

Но случилось так, что один его старинный друг (если не ошибаюсь, то его звали Саша, и он был родом из Баку) попросил временно дать ему приют, так как ему тогда было совсем негде жить. Вообще-то, до этого Саша жил у своего знакомого композитора, но случилось так, что они поссорились, причем не на шутку. Мой приятель, которого звали Евгений, естественно, с радостью согласился – ведь он знал Сашу еще с университетских времен, и отношения у них всегда были просто прекрасные. Короче говоря, Саша временно вселился к Евгению, но вскоре дело как-то так повернулось, что Евгению пришлось Сашу к себе еще и прописать – не помню уже для чего, но для чего-то это понадобилось. И таким образом, Саша прожил у Евгения года два. Правда, он очень скоро помирился и со своим другом-композитором, поэтому жил то у него в квартире на Мойке, в каком-то стенном шкафу у самой входной двери – это место выделил ему композитор, – то у Евгения, где у него была нормальная полноценная комната, целых двенадцать метров. К тому же и характер у Евгения был хороший: он всегда легко сходился с людьми и никого особо не доставал. Таким образом, как я уже сказала, прошло два года… И вдруг как-то поздно вечером Саша вернулся в квартиру к Евгению с грустным лицом, чуть ли не со слезами на глазах, и заявил, что вынужден просить, чтобы Евгений купил ту комнату, где сейчас обосновался Саша, за восемь тысяч долларов. «То есть как, – удивился Евгений, – я должен свою собственную комнату покупать у себя самого за восемь тысяч баксов?» – «Да нет, не у себя самого, а у меня, – возразил ему Саша, – ведь это же я в ней прописан, а стало быть, и комната моя. Просто мой друг-композитор собрался переезжать в другой район и продает свою квартиру на Мойке, так что ему срочно нужны деньги, чтобы обеспечить себе достойное жилье». Евгений сперва подумал, что это шутка, но нет, Саша был настроен вполне серьезно: он требовал, чтобы Евгений заплатил ему за комнату, в которой он жил, восемь тысяч долларов, хотя таких денег у Евгения никогда не было, и Саша это прекрасно знал. «Тогда продай квартиру своего отца, – хладнокровно посоветовал Саша, – и деньги должны быть у меня через месяц, а не то я обменяю эту комнату, и ты опять окажешься в коммуналке. И обещаю тебе – у тебя будет такой сосед, что о прежних ты будешь вспоминать с ностальгией». И действительно, полгода назад у Евгения умер отец, и ему в наследство осталась трехкомнатная квартира в Гатчине, которую он пока сдавал, а деньги откладывал, чтобы наконец-то съездить в отпуск куда-нибудь на Кипр или же в Турцию, чтобы там как следует оттянуться и отдохнуть от всей этой окружавшей его нищеты и серости. И тут такая подстава! А ведь он даже денег за жилье с него никогда не брал!.. Тем не менее Евгению все-таки пришлось продать квартиру отца, чтобы расплатиться с Сашей, и только после этого тот выписался и оставил Евгения в покое.

Однако примерно через год они снова помирились. Как-то на Масленицу Саша неожиданно пришел к Евгению с огромной кастрюлей блинов, они выпили, и Саша начал жаловаться, что композитор теперь полностью перешел на его иждивение, денег у них совсем не стало, и, ко всему прочему, они еще и переехали в какую-то жуткую дыру на Промышленной улице рядом с площадью Стачек. «А куда же делись все бабки от продажи квартиры на Мойке и те?» – удивился Евгений. Саша начал бормотать что-то невнятное, а потом под большим секретом признался, что его друг и покровитель испытывает непреодолимую страсть к игре, в своем роде это болезнь, почти как у Достоевского, поэтому он все деньги почти сразу же проиграл в казино. Эта история окончательно смягчила сердце Евгения, и он совершенно простил своему другу все его прегрешения. Но где-то через неделю Саша снова явился к Евгению и сказал, что забыл у него кастрюлю из-под блинов и крышку от нее. Вот в этот момент, признался мне Евгений, рассказывая мне эту историю, на него наконец-то снизошло настоящее Просветление – я пишу тут это слово с большой буквы, потому что, описывая мне все эти трагические события, мой приятель произнес его с каким-то особым и не передаваемым на письме иными средствами выражением в голосе, хотя на самом деле он всего лишь окончательно решил порвать все отношения с Сашей, несмотря на то, что кастрюлю с крышкой он ему все-таки вернул.

Я так подробно пересказываю тут эту историю, потому что внешне в ней и вправду, по-моему, есть нечто общее со стандартной дзенской притчей, главный герой которой в конце обязательно достигает Просветления. Но это сходство носит чисто поверхностный характер. Точно так же и в моем понимании пустоты, вероятно, есть какое-то внешнее сходство с Пустотой из буддийской схоластики, однако я вкладываю в это слово примерно такой же смысл, какой вкладывал в слово «просветление» Евгений, когда рассказывал мне свою историю. И не более!

Потолок, к примеру, являет собой замечательный образ такой пустоты, особенно слегка пожелтевший от времени, с трещинами и подтеками. Вид такого потолка наверняка должен выводить из себя обывателей, а уж о мыслях, «взятых» с этого потолка, и говорить нечего. Потому что это уже не просто пустота, а настоящее запустение!.. Лично я давно заметила, что потолок у меня дома навевает очень печальные мысли и настраивает на лирический лад, поэтому порой даже не хочется поднимать глаза кверху, особенно когда у меня и без того тоскливое настроение. Однако свежевыбеленный и гладкий потолок в квартире моей мамаши почему-то нагоняет на меня еще большую тоску, даже не знаю почему – скорее всего, тут замешаны какие-то детские впечатления.

Как бы то ни было, самые «пустые» и легкомысленные персонажи русской литературы всегда – вне зависимости от настроения – казались мне наиболее привлекательными, причем не просто глупые или тем более тупые, а именно «пустые». Об Эллочке-Людоедке и чеховской «Попрыгунье» я уже писала, а о Дантесе и говорить нечего – он прекрасен и неподражаем! Но особенно удачно такие типажи почему-то получались у Толстого: холеная Элен с обнаженными, холодными, как мрамор, плечами, или же ветреный Анатоль… Наверное, потому что Толстой больше других вкладывал в эти образы свою ненависть к ним. Нисколько не сомневаюсь, что именно по этой причине Толстой является едва ли не самым культовым писателем в среде отечественных обывателей: этот, по меткому выражению Ленина, «матерый человечище», наверняка притягивает их к себе своей основательностью, ну и вообще, грандиозными масштабами своей личности. В нем и в самом деле есть что-то очень солидное и внушительное, почти как в трехэтажной даче, ничуть не меньше – вынуждена это признать.

Кроме того, по моим наблюдениям, подавляющее большинство людей предпочитают прошлое настоящему. Скорее всего, и здесь причина кроется в тайном страхе перед все той же загадочной пустотой, – я хочу сказать, что прошлое притягивает к себе обычных людей тем, что в нем уже все окончательно расписано, расчерчено и расставлено по своим местам, а настоящее их отпугивает своей неопределенностью и «неназванностью». Даже я сама, по мере продвижения «Моей истории» во времени, невольно начинаю испытывать некоторый внутренний трепет от неизбежной и скорой встречи с настоящим – нечто подобное, видимо, должен испытывать и капитан судна, когда оно приближается к скалистому, обрамленному многочисленными рифами берегу. С этой точки зрения, и музеи, где все тоже давно определено и расставлено по местам, – в высшей степени обывательское изобретение, поэтому среди их посетителей вряд ли сегодня можно встретить человека, наделенного хотя бы минимальным эстетическим чувством… Ну и вся так называемая «русская классическая литература», само собой, тоже продукт обывательской культуры – тут, по-моему, и двух мнений быть не может, настолько все очевидно. Иначе бы Цветаева не закончила свои дни посудомойкой, а Хармс – в дурдоме, в то время как проектировались чуть ли не стометровые монументы Пушкину.